Русский полицейский рассказ (сборник) - Коллектив авторов

Но набежал порыв ветра, схватил горсть снега, бросил уряднику в лицо и сразу потушил искры его приятных мечтаний…

И Яковенко стал думать о том, как скверно быть полицейским, какая это тяжелая служба. Мало того: прямо каторжная служба! Вот, например, попадись ему навстречу исправник, так, пожалуй, уволил бы за то, что он, урядник, едет в санках, а не верхом: «Урядник всегда должен быть на коне», – при всяком случае говорит исправник. Хорошо, что становой пристав не обращает на это внимания, а то путайся в такую погоду верхом… Или вот теперь, в сочельник, все люди как люди, и бедные, и богатые встречают дома, в кругу семьи, радостный праздник, а он едет одинокий, словно отрезанный от всего живущего… Что-то теперь у него дома?.. Жена, вероятно, уже давно приготовила ужин и ожидает его возвращения, а детишки возятся возле елочки… Не все: маленький Коля, вероятно, спит, как суслик.

И мысли о семье, о домашнем уюте, о святом празднике теплом повеяли в его душу…

До Вовчка оставалось ужо версты две, когда Яковенко вдруг наехал на одинокого путника, медленно шагавшего по дороге.

Эта неожиданная встреча в такое время, как сочельник, когда все люди сидят по домам, сразу заставила урядника подтянуться, и он крикнул:

– Кто идет?

Ответа не последовало. Путник зашагал быстрее.

Урядник окликнул его вторично, но опять безрезультатно. Наконец, урядник пригрозил стрелять и вынул из кобуры револьвер; однако путник невозмутимо продолжал шагать.

«Что он, глухонемой, что ли?» – подумал урядник и, сунув револьвер за борт шинели, подъехал к нему и строго сказал:

– Стой. Ты кто же будешь?

Путник остановился, показал рукою на свой рот и отрицательно покачал головою.

«Ишь ты, бедный немой, – подумал урядник, но тотчас в нем заговорил здоровый полицейский скептицизм, – притворяется, каналья!»

Урядник жестами показал ему предъявить паспорт, но глухонемой пожал плечами и сделал попытку двинуться дальше.

«Ты, братец, весьма подозрительная птица», – подумал урядник, задержал его и настойчиво указал садиться в санки. Глухонемой несколько мгновений раздумывал, колебался и затем грузно опустился рядом с урядником.

Луна выглянула из-за туч, и Яковенко успел несколько разглядеть своего неожиданного спутника.

Это был высокий крупный мужчина с толстым лицом, обросшим темной бородой, с большими усами, одетый в старое ватное пальто и подпоясанный домодельным поясом. На голове его была хорошая меховая шапка с наушниками, а ноги обвиты онучами. Он тяжело дышал – видно, притомился с дороги.

Лошадка продолжала быстро бежать, и скоро блеснули приветливые огоньки в хатах села. Вдруг на косогоре санки накренились в сторону Яковенко, и он почувствовал, как спутник крепко двинул его плечом и выбросил из санок.

– Шнель, шнель! – раздался голос немого.

Но лошадка остановилась, придержанная вожжами, которые неизвестный пытался вырвать из рук урядника. Однако это ему не удавалось, так как Яковенко имел привычку во время езды закладывать вожжи за ногу и теперь навалился на них всем туловищем. Борьба длилась недолго: Яковенко успел стащить неизвестного с санок, выхватил револьвер, который так предусмотрительно держал наверху, и ударил несколько раз по голове противника, пытавшегося сдавить ему горло. Противник лежал на снегу, огромный, как туша убитого медведя, молчаливый, как мертвец.

«Так, пленный немец», – решил Яковенко и стал осторожно поднимать лежащего. Последний медленно поднялся и, словно лунатик, с закрытыми глазами, сделал несколько заплетающихся шагов.

Урядник схватил его за бока и усадил в передок саней, а сам прыгнул на сиденье, почему-то задорно свистнул и ударил лошадь.

Пленник сидел в неудобной позе, голова его опиралась на колени, и весь он представлял собою большой ком ветоши.

– Вероятно, обессилел от голода, – думал урядник, но все от поры до времени хватался за ручку револьвера.

Но вот показались крайние хаты села, вот уже церковь, училище, а там и его квартира. Круто повернув лошадь, Яковенко подъехал к крыльцу, быстро спрыгнул с санок и нервно постучал в дверь.

Вышла урядничиха и радостно сказала:

– Слава Богу, что ты приехал. А мы ждем-ждем с ужином!..

– Да не сам приехал, а с гостем, – так же радостно отозвался Яковенко.

– Ну что ж, в святой вечер каждый гость дорог, – ответила урядничиха и подошла к санкам.

Но вид неподвижной туши, видимо, встревожил ее, и она недоуменно спросила мужа:

– Кто это?..

– После расскажу, – ответил Яковенко и стал тормошить пленного.

Пленный поднялся, как во сне, и урядник бережно повел его в хату, дверь которой предупредительно открыла урядничиха. Как только пленный переступил порог и увидел на столе хлеб, рыбу, оладьи, кутью, так показал, что он голоден.

– Ничего, потерпи малость, – добродушно, похлопав его по плечу, сказал урядник и вышел убрать лошадь.

Через несколько минут за столом сидел урядник с женою, их детишками и пленный, который с такой жадностью уплетал малорусский борщ с ушками, что хозяйское сердце урядничихи просто прыгало от удовольствия. А когда после ужина пленного уложили на диван, и он уснул, Яковенко долго стоял у его изголовья, смотрел на спящего, и новые странные мысли бродили в его голове…

Утром урядник отвез пленного в становую квартиру.

Е. С. Пясецкий

32 доноса

Когда я получил место пристава в Н-ске, одном из крупных южных центров, и приступил к исполнению своих обязанностей, у меня руки опустились, так был запущен мой участок. Дело в том, что предместник мой, служака старого типа, больше обращал внимания на «молодцеватый вид» городовых, чем на порядки в участке, и интересовался только новогодними, праздничными и – в исключительных случаях – экстраординарными подношениями со стороны обывателей. Понятно, что все мои требования и распоряжения встретили дружный отпор и на меня посыпались жалобы полицмейстеру, особенно со стороны еврейского населения. Полицмейстер пытался было поприжать меня, но, так как сам был не безгрешен и встретил, в связи с этим, должный отпор с моей стороны, стал направлять жалобщиков к губернатору, которые предусмотрительно уклонялись от этого.

Между тем наш добродушный старичок-губернатор вышел в отставку, а на его место был переведен из Х-ской губернии граф Т. Еще задолго до приезда губернатора в среде местного чиновничества циркулировали слухи о его строгости, энергии и требовательности в отношении подчиненных. Особенно – говорили – преследовал взяточничество, и достаточно было малейшего повода, чтобы виновный немедленно увольнялся со службы.

Наконец, прибыл новый губернатор. Когда мы, полицейские чины, представлялись ему, и пришла моя очередь, губернатор окинул меня быстрым сверлящим взглядом и отрывисто спросил, давно ли я служу приставом? Я ответил, что около полугода. Губернатор вновь окинул меня таким же взглядом, нервно мотнул головою и, отвернувшись, стал о чем-то тихо говорить с правителем канцелярии. Когда прием окончился, ко мне подошел правитель и, шутя, поздравил, что губернатором получено около тридцати анонимных доносов, обвиняющих меня во взяточничестве. Доносы эти посыпались, как мак из дырявого мешка, и губернатор решил произвести по ним самое строгое дознание. Нельзя сказать, чтобы я был благодарен правителю за его поздравление, потому что, хотя я не чувствовал за собой никакой вины, но дело предвиделось грязное. И я стал ожидать производства дознания.

Прошло около трех недель. Однажды, идя домой обедать, я встретил губернатора, который медленно шел мне навстречу. Поравнявшись со мной, губернатор остановился и спросил, куда я иду? Я ответил. Губернатор немного задумался и затем сказал, что он напрашивается на обед ко мне. Мне показалось, что я ослышался, и потому молча остался стоять навытяжку. Губернатор повторил свои слова. «Э, мой милый, – непочтительно подумал я, – ты хочешь посмотреть, как я живу, и лично убедиться, насколько доносы на меня имеют серьезную подкладку», – и я самым непринужденным образом поблагодарил губернатора за честь и доставляемое мне удовольствие…

Мы пошли рядом. Нужно заметить, что за всю мою долголетнюю службу я никогда не трепетал перед начальством и не требовал искусственного почтения от подчиненных; кажется, был одинаково ровен в моих отношениях и к губернатору, и к городовому, и считаю такую выдержку одним из лучших качеств полицейского. Граф Т., как человек большого света, был безукоризненно вежлив и прост тою сдержанной простотой, которая исключает всякую возможность близких соприкосновений. И вот я, полицейский пристав, и губернатор, граф и камергер, шли рядом, разговаривая о новостях городской жизни.

Пришли. Звякнул звонок, и жена, по обыкновению, вышла сама отворить мне дверь. Губернатор тут же, в прихожей, представился ей и извинился, что сам себя пригласил на обед к нам; и вышло все это у него так просто и мило, что жена, казалось, нашла это в порядке вещей. Впрочем, жена за время моей полицейской службы так привыкла к всякого рода неожиданностям, что нарушить ее душевное равновесие было трудно.