Счастье мне улыбалось - Татьяна Шмыга

Колоритнейший человек был Николай Александрович. Дома чуть ли не тиран, большой избалованный ребенок, а в обществе остроумный, интереснейший рассказчик с потрясающей памятью. В Театральном училище имени Щепкина устраивались вечера, и Анненков, которому тогда было под сто лет, без запинки читал Державина:

Я связь миров, повсюду сущих,Я крайня степень вещества;Я средоточие живущих,Черта начальна божества;Я телом в прахе истлеваю,Умом громам повелеваю,Я царь — я раб — я червь — я бог!

Или начинал рассказывать о том, как он пришел в Малый театр в 1924 году, причем помнил, когда, куда и с кем ездили они на гастроли, называл по именам всех, с кем ему довелось играть… Рассказывал о репетициях с Ильей Яковлевичем Судаковым, да с такими подробностями, с таким юмором, с такими интонациями, что студенты были потрясены: человеку столько лет, а он помнит все в деталях, помнит все мизансцены.

А как он пел! Ведь у Николая Александровича был настоящий певческий голос, баритон удивительной красоты. В свое время он стоял перед выбором — кем быть? Певцом или драматическим актером? У него и на сцене разговорный голос был красив, с такими обертонами, с такими модуляциями.

Н. А. Анненков был живым воплощением традиций Малого театра: он не просто играл на этой прославленной сцене — он служил театру. Правда, в иные времена отношение к нему было далеко не безоблачным: Анненков и по характеру был не самым удобным в общении, и одарен он был явно больше тех, кто руководил тогда театром. Все это сказывалось на его положении в труппе. Я считаю, что Н. А. Анненков сделал в искусстве меньше того, что мог бы, потому что ему мешали, — иногда по нескольку лет он вообще не получал новых ролей. Конечно, он все это тяжело переживал и, чтобы занять себя, преподавал в училище при родном театре, работал там до последнего. Но все равно, основное для актера — сцена. Там его настоящая жизнь…

Зато дома все крутилось вокруг Николая Александровича — здесь он был центром вселенной. Главным было его дело, его творчество, его роли, его здоровье, его настроение… Он действительно мог полностью отдаваться своему искусству, не отвлекаясь ни на что постороннее, потому что рядом были два преданных ему человека, посвятивших себя тому, чтобы ему было хорошо, спокойно, удобно.

Татьяне Митрофановне помогала, вела все хозяйство женщина, по-своему тоже уникальная — Варечка, Варя, прожившая вместе с ней более шестидесяти (!) лет. Когда-то, еще девочкой, Варечка, приехав из деревни, оказалась в семье Татьяны Митрофановны, да так и осталась у них на всю жизнь. Были Таня и Варя как сестры. На одном из юбилеев Анненкова я сказала: «Конечно, Николай Александрович, вы великий талант, большой артист, но надо отдать должное и этим двум женщинам, которые сделали все, чтобы вы могли спокойно заниматься своим делом».

К сожалению, совсем недавно, когда еще шла работа над этой книгой, Варечки не стало. Ушел последний человек из той семьи, которая была мне так дорога. Жили Анненковы в большом театральном доме на улице Немировича-Данченко (теперь это снова Глинищевский переулок). Сейчас это внушительное серое здание украшают многочисленные мемориальные доски — свидетельства того, что здесь жил цвет нашей театральной культуры, люди, составившие ее славу: В. И. Немирович-Данченко, О. Л. Книппер-Чехова, А. К. Тарасова, И. М. Москвин…

Квартира Анненковых была очень красивая, со стильной антикварной мебелью — Танечка славилась своим изысканным вкусом. Но главное — у них была особая атмосфера, говорившая о том, что здесь живут люди искусства. Это был истинно старомосковский актерский дом, на мой взгляд, последний из настоящих интеллигентных театральных домов. По крайней мере таких я больше уже не встречала. Там все было особое, все было свое, неповторимое. Рассказать на словах об этой «особости» нельзя — эту атмосферу надо было чувствовать, дышать ею, жить в ней, пропустить через себя. Придешь в гости и уже из прихожей слышишь, как Николай Александрович либо повторяет роль, либо декламирует стихи, либо поет… Сядем за стол, говорим о том о сем, и вдруг в какой-то момент чувствуешь: что-то происходит — это они начинают играть. И не поймешь, то ли Николай Александрович и Танечка продолжают, разговор, то ли это отрывок, сцена из неизвестной тебе пьесы. Ощущение было невероятное. А они не могли не играть даже в обычной жизни — оба родились быть актерами… Актерами хорошими… Уникальные люди…

Мне посчастливилось быть знакомой с еще одной удивительной актерской семьей — с Марией Владимировной Мироновой, Александром Семеновичем Менакером и их сыном Андреем. Не могу сказать, что мы с Марией Владимировной были близкими друзьями, но относилась она ко мне как-то особенно тепло, несмотря на то что была женщина с характером, порой резкая. Мария Владимировна рассказывала, что следила за мной давно, еще до нашего знакомства. Однажды, когда я только пришла в театр, она посетила какой-то наш спектакль (мы играли в тот вечер на сцене Зеркального театра сада «Эрмитаж»). Сидела с Григорием Марковичем Яроном, о чем-то разговаривала, и он, увидев меня, проходившую мимо, сказал: «Обратите внимание на эту девочку». Мария Владимировна вспомнила этот случай совсем не для того, чтобы как-то польстить мне — это было ни к чему, потому что я была тогда уже народной артисткой, — а в подтверждение своего ко мне дружеского расположения. И я благодарна ей за это…

Считаю своим везением, что у меня в течение двадцати трех лет рядом был человек, значивший в моей жизни не меньше, чем Варечка значила для Татьяны Митрофановны. И этим счастьем моей жизни была Манечка, моя добрая помощница. Таких, как Варечка и Манечка, сейчас уже не встретишь — эта особая порода людей исчезла вместе с прежним укладом жизни.

Как, по чьей рекомендации пришла ко мне Манечка, точно уже не вспомню. Она долго жила в одной семье, в которой постепенно все уходили из жизни. Осталась одна хозяйка — Анна Николаевна, с которой они тоже были как сестры. Манечка теперь могла подрабатывать в других семьях, приходя туда помогать по хозяйству. Так она оказалась и у нас с Канделаки. И даже когда мы разошлись с Владимиром Аркадьевичем, Манечка продолжала приходить и помогать и ему, и нам с Анатолием Львовичем Кремером.

Эта простая деревенская женщина обладала удивительной деликатностью, особым внутренним тактом. Прожив столько лет рядом с нами, она ни разу не позволила себе остановиться в подъезде около лифтерш или дежурных и посудачить на мой счет. Эти женщины говорили мне: «Какая у вас Манечка! Это чудо какое-то! Никогда ни о ком не сплетничает». Иногда я смотрела на Манечку и думала: «Вот если бы все мы были такими, то жизнь была бы совсем другой. Никто бы не лез ни к кому в душу, никто бы не перемывал друг другу косточки…»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});