Собака Раппопорта - Алексей Смирнов

— На углу стоит аптека!

Доктор:

— У аптеки — два окна!

Фельдшер:

— Задавило человека!

Доктор:

— Много вылилось говна!

Дальше все повторялось хором, два раза.

…Теперь, глядя на маму, уложенную на каталку, Кузовлев сосредоточенно жевал морковку — такую же неизменную, как и его комбинезон. Он всегда носил при себе в кармане морковку, потому что жена выдавала ему ее на дежурство как завтрак: по мощам и елей, по зарплате и пища.

Иван Павлович остановился рядом с каталкой и мрачно воззрился на маму.

— Где же все остальное? — спросил он тихо. Неслышно приблизился Хомский и встал за спиной.

— Собаке скормили, — ответил доктор Кузовлев, пожимая плечами и похрустывая овощем.

— Ага, — понимающе кивнул доктор Ватников. — Началось…

— Что — началось? — с интересом осведомился Кузовлев.

— Сколько у нее было ног? — деловито спросил Иван Павлович вместо ответа.

— Пять, — беззаботно сказал Кузовлев. — Куда вы? Она бешеная, осторожнее с ней…

Но Ватников и Хомский уже позабыли про него. Они перешли на бег.

— В библиотеку, — задыхаясь, приказал Ватников.

— Зачем, Ватников? — спросил Хомский, не сбивая дыхания. — Ее выпустили, она бегает по больнице… Надо искать на этажах…

Но переубедить Ивана Павловича было нелегко.

— В библиотеку! — Впервые в жизни он повышал голос на Хомского.

Тот уступил довольно охотно, и доктор Ватников на полном ходу врезался в Медовчина.

15

Санитарный инспектор пошатнулся и возмущенно охнул.

— В чем дело, гражданин? Почему вы носитесь, как угорелый, по лечебному учреждению?

Ватников молча смотрел на него ясными, полными сострадания глазами.

Тощий хохолок на темени карьериста Медовчина встал дыбом, но этого никто не увидел вследствие колпака.

— Я знаю вас, помню вас, — проскрежетал ревизор. — Постойте, погодите… Вы лежите на реабилитации… отставной психиатр… куда это вы собрались, позвольте спросить? От чего же вас лечат, если вы уже носитесь, как бешеный конь? Не зря я распорядился подать вас на выписку!

Таким же тоном он мог бы распорядиться подать несчастного к столу.

Хомский вознамерился запальчиво возразить, но Ватников придержал его.

— Сергей… кажется, Борисович?

Медовчин медленно раздувался и ничего не говорил. То, что кому-то прославленное отчество "Борисович" может только казаться, явилось для него открытием и лишило его языка.

— Сергей Борисович — пожалуйста, выслушайте меня и не перебивайте. Вам угрожает серьезнейшая опасность. Смертельная. На вас готовится покушение, потому что вы, к несчастью, успели приобрести в нашей больнице приличный вес.

Вконец обескураженный ревизор понял Ватникова буквально и решил, что тот намекает на его брюхо, якобы разросшееся на казенных харчах.

— Как вы смеете… — простонал он, сжимая кулаки. — Кто дал вам право…

— Покушение, — упрямо повторил Иван Павлович. — Имейте в виду — д'Арсонваль не позволит вам перебраться в кресло Дмитрия Дмитриевича. Он специально развел здесь антисанитарию… он соблазнил секретаршу, чтобы та разбрасывала дерьмо… Это страшный человек, достаточно вам будет взглянуть на Луи Пастера. Он пришил собаке пятую ногу и выпускает ее по ночам пугать больных и сеять панику. У вас ничего не пропадало? Ботинки, носки, нижнее белье? Начмед мог украсть их и дать ей понюхать… Он, знаете ли, безнравственный тип…

В этом пункте предостережения Медовчин затопотал ногами и заорал:

— В палату! Немедленно в палату! Охрана! Сюда, держите его!..

Имея сугубо санитарное образование, Медовчин, как мы уже знаем, совершенно не умел разговаривать с психически больными людьми, к которым он, естественно, причислил Ивана Павловича — и это простительно, ведь он ничего не знал даже о Хомском. Он воображал, будто на них, помешанных, можно кричать, тогда как правилами предписывается обратное: говорить мягко, успокаивать, убаюкивать, затягивать в паутину…

Трость Ивана Павловича опустилась на череп Медовчина. Тот зашатался, и начал оседать, лицо его исказилось от боли. Ватников схватил его за руку и рывком выпрямил.

— Простите, Сергей Борисович, — сказал он участливо. — Но это вынужденная мера. Я спрячу вас в библиотеке, сейчас это единственное безопасное место, потому что собака выпущена на свободу. Зло гуляет на воле… Вы побудете там, пока я с ней разберусь…

Он увлек Медовчина к лестнице и потащил вниз, к библиотеке. Тот слабо сопротивлялся, но Ватников, следуя совету Хомского, пригрозил ему тростью, и ревизор повиновался. Дверь в библиотеку была, как и ожидалось, заперта, но это только умножило силы Ивана Павловича. Он высадил ее одним ударом ноги — ну, не совсем высадил, а просто сломал замок, а дверь устояла.

Внутри подтвердились его худшие предположения.

— Срач-то какой, — прошептал доктор Ватников и толкнул Медовчина на кипы книг, зачем-то перевязанных. Воздух в библиотеке был действительно застоявшийся, удушливый; повсюду царило разорение. Иван Павлович потянул носом, пытаясь выделить запах псины, но не сумел сориентироваться в богатстве некогда полиграфических ароматов. — Побудьте здесь и никуда не выходите, а мы очень скоро вернемся, — пообещал Ватников, выходя за дверь, которую не стал запирать: он и не смог бы это сделать, потому что замок был безнадежно испорчен.

Уходя, он оглянулся: Медовчин сидел на книгах, потирал голову и провожал его благодарным, как почудилось Ивану Павловичу, взглядом.

Проводив Ивана Павловича признательным взглядом, Медовчин вынул мобильный телефон и набрал номер кабинета Васильева. Но тут же передумал, сбросил, и набрал новый.

— Алло, — произнес Медовчин сдавленным голосом. — Это Медовчин. Вас ожидают крупные неприятности, доктор д'Арсонваль. У вас по больнице разгуливает опаснейший псих… вы в курсе? Ах, нет? Тогда послушайте меня…

16

Иван Павлович быстрыми шагами шел по коридору первого этажа. Хомский едва за ним поспевал.

Они миновали приемный покой, где доктор Кузовлев сидел на каталке и бессмысленно разминал в пальцах зеленый морковный хвостик, как некоторые разминают папиросу.

Беготня вокруг не утихала, и на Ватникова не обратили внимания. Его заметил один лишь казак и неожиданно резво отскочил, освобождая дорогу.

Хомский и Ватников миновали притихший вестибюль. Суматоха осталась позади, впереди лежало мертвенно пустое пространство. Над дверью рентгенологического кабинета полыхал красный фонарь.

И тут Иван Павлович впервые увидел собаку.

Она бежала прямо перед ними, бодро перебирая лапами. Пятая торчала у нее из живота и царапала пол. Собака была не то что огромная, но довольно крупная — по субъективному мнению Ватникова. Не такса и не болонка, но и не волкодав. Она периодически оглядывалась на преследователей, и Ватников имел возможность увидеть вываленный лопатой язык. Вокруг не было ни души, и оба — Хомский и Ватников — вновь побежали.

Собака, словно того и ждала, припустила во всю прыть. Она немного светилась не пойми чем — во всяком случае, Иван Павлович отчетливо различал окутавший ее зеленоватый ореол.

— Стоять! — шепотом закричал Иван Павлович.

Собака бежала. Она направлялась к дверям пищеблока.

Не оставался в стороне и Хомский:

— Тоби! — крикнул он строго. — Тоби, к ноге!

Продолжая бежать, он полуобернулся к Ватникову:

— Она бежит по следу. Эта собака отправится на край света по запаху креозота…

Он говорил что-то лишнее, и Ватников знаком приказал ему замолчать.

Сзади послышалось:

— Иван Павлович! А Иван Павлович! Остановитесь на минутку, куда вы спешите? Нам нужно поговорить…

Ватников обернулся.

Вдали, на границе вестибюля и коридора, на грани света и полумрака, между собакой и волком, в сумерках стоял д'Арсонваль. Стоял там с широко расставленными ногами, со сцепленными за спиной руками. Безупречно одетый, в чистейшем халате с вышитой буквой "Д" и низеньком колпаке, похожем на тюбетейку.

Времени не оставалось, и Ватников побежал быстрее.

— Остановитесь, Ватников! — загремел д'Арсонваль. Из его лицемерного голоса улетучилось всякое дружелюбие.

Иван Павлович настигал собаку. "Я ее вижу. Я ее вижу!" — восторженно твердил он себе, подобно слепому, внезапно прооперированному по поводу катаракты.

— Конечно, видите, — приговаривал рядом Хомский. — Надо просто очень захотеть и набраться терпения. Я знал, что ваше время придет… Но чу! Куда это она?

Собака налетела на двери пищеблока, остановилась и стала скрести лапой.

Эта псина оказалась чрезвычайно, удивительно сильной. Тяжелая створка подалась, и уродина скрылась внутри.