Смерть Ахиллеса - Борис Акунин

Как дать объекту яд, минуя проверку? Кто ближе Соболеву, чем ординарец и камердинер?

Получалось, что никто. В Минске у объекта была пассия, уж из ее-то рук он, наверно, ел без проверки. Но отношения прерваны.

Однако стоп. Мысль в правильном направлении. Ближе всего к мужчине может подобраться женщина, даже недавняя знакомая. Естественно, при условии, что они вступили в связь. Тут уж адъютантам с камердинерами придется подождать за дверью.

Так, когда Соболев порвал с любовницей? Месяц назад. Стало быть, оголодал — на маневрах ему было не до амуров, да и сообщили бы в сводке. Мужчина он полнокровный, в самом соку. Опять же затевает рискованное дело, которое неизвестно чем для него закончится.

Ахимас прищурился.

Напротив сидела дама с сыном-кадетом, вполголоса уговаривала вести себя прилично и не вертеться.

— Ты ведь видишь, Серж, этот господин работает, а ты капризничаешь, — сказала дама по-французски.

Мальчик посмотрел на аккуратного блондина в добротном сером пиджаке. Разложил на коленях какие-то скучные бумаги и губами шевелит, немчура.

Немчура взглянул на кадета исподлобья и неожиданно подмигнул белесым глазом.

Серж набычился.

У прославленного Ахилла есть пята, и не слишком оригинальная, пришел к заключению Ахимас. Нечего мудрить и изобретать порох. Чем проще, тем верней.

Логическая схема выстроилась сама собой.

1) Женщина — самая подходящая приманка для крепкого, уставшего от воздержания мужчины соболевского склада.

2) Через женщину проще всего дать объекту яд.

3) Разврат в России считается делом постыдным и уж во всяком случае недостойным национального героя. Если герой умер не на поле брани или хотя бы не на больничном ложе, а испустил дух на ложе порока, с любовницей, а еще лучше со шлюхой, это, по русским понятиям a) неприлично, b) комично, c) просто глупо. Героям такого не прощают.

Остальное сделает свита. Адъютанты в лепешку расшибутся, чтобы утаить неблаговидные обстоятельства смерти Белого Генерала от публики. Однако среди своих, среди заговорщиков, слух разнесется мигом. Трудно идти против императора без вождя, да еще, если вместо рыцарственного знамени над головой развевается запятнанная простыня. И Белый Генерал перестанет быть для своих приверженцев таким уж белым.

Что ж, метод определился. Теперь техника.

В чемодане среди прочих полезных вещей у Ахимаса имелся неплохой подбор химикатов. В данном случае идеально подходил экстракт сока амазонского папоротника. Двух капель бесцветной и почти безвкусной жидкости было достаточно, чтобы при незначительном учащении сердцебиения у здорового человека произошел паралич дыхания и разрыв сердечной мышцы. Смерть при этом выглядела совершенно естественно, никому и в голову не пришло бы заподозрить отравление. В любом случае, уже через два-три часа обнаружить следы яда было невозможно.

Средство было надежное, неоднократно опробованное. Последний раз Ахимас воспользовался им в позапрошлом году, выполняя заказ одного лондонского шалопая, пожелавшего избавиться от дяди-миллионера. Операция была проведена просто и изящно. Любящий племянник устроил обед в честь дорогого родственника. Среди гостей был и Ахимас. Он сначала выпил со стариком отравленного шампанского, а потом, улучив момент, шепнул миллионеру, что племянничек хочет его извести. Дядя побагровел, схватился за сердце и рухнул, как подкошенный. Смерть произошла на глазах у дюжины свидетелей. Ахимас вернулся в гостиницу медленным, размеренным шагом — чтобы дать отраве время рассосаться и ослабнуть.

Объект был пожилым человеком с неважным здоровьем. Опыт показывал, что на сильного, молодого мужчину препарат действует, когда биение пульса достигает 80–85 ударов в минуту.

Стало быть, вопрос звучал следующим образом: разгонится ли кровь у героического генерала в момент любовной страсти до 85 ударов?

Ответ: непременно разгонится, на то она и страсть. Особенно, если предмет страсти окажется достаточно знойным.

Оставался пустяк — найти подходящую кокотку.

5

В Москве, согласно инструкции, Ахимас остановился в новой фешенебельной гостинице «Метрополь» под именем купца Николая Николаевича Клонова из Рязани.

По номеру, полученному от monsieur NN, протелефонировал московскому представителю заказчика, которого было велено называть «господин Немо». Эти нелепые прозвища уже не казались Ахимасу смехотворными — видно было, что здесь не шутят.

— Слушаю, — прошелестел голос в трубке.

— Это Клонов, — сказал Ахимас в переговорное устройство. — Мне нужен господин Немо.

— Слушаю, — повторил голос.

— Передайте, чтобы мне срочно доставили словесный портрет Екатерины Головиной.

Ахимас еще раз повторил имя любовницы Соболева и разъединился.

М-да, конспираторы из защитников престола неважные. Ахимас взял у кельнера телефонный справочник и посмотрел, что за абонент числится под номером 211. Надворный советник Петр Парменович Хуртинский, начальник секретной канцелярии московского генерал-губернатора. Неплохо.

Через два часа курьер доставил в гостиницу запечатанную депешу. Телеграмма была короткой:

«Блондинка, серо-голубые глаза, нос с небольшой горбинкой, худощавая, стройная, рост два аршина четыре вершка, бюст небольшой, талия тонкая, на правой щеке родинка, на левой коленке шрам от падения с лошади. NN»

Про левую коленку и родинку было лишнее. Главное, что определился типаж: худосочная блондинка небольшого роста.

— Скажи-ка, любезный, тебя как звать?

Нумер 19-ый смотрел на кельнера как-то неопределенно, словно бы смущаясь. Служителю, человеку бывалому, этот тон и выражение были очень хорошо знакомы. Он убрал с лица улыбку, чтобы не смущать постояльца излишней понятливостью, и ответил:

— Тимофей, ваше степенство. Не будет ли каких поручений?

19-ый (по книге — купец первой гильдии из Рязани) отвел Тимофея от конторки к окну, сунул рублевик.

— Скучно мне, братец. Одиноко. Как бы того… скрасить.

Купец захлопал белобрысыми ресницами, порозовел. Приятно иметь дело с таким деликатным человеком.

Кельнер развел руками:

— Чего же проще, сударь. У нас в Москве веселых барышень в избытке-с. Прикажете адресок подсказать?

— Нет, не надо адресок. Мне бы какую-нибудь особенную, чтоб с понятием. Не люблю я дешевых-то, — воспрял духом рязанец.

— Есть и такие. — Тимофей принялся загибать пальцы. — В «Яре» поет Варя Серебряная — авантажная девица, со всяким не пойдет. Имеется мамзель Карменсита, очень современная особа, с ней по телефону договариваются. В «Альпийской розе» поет мамзель Ванда, с исключительным разбором барышня. Во Французской оперетке танцорки две, Лизетт и Анизетт, оченно популярны-с. Теперь среди актрисок…

— Вот-вот, мне бы актрису, — оживился 19-ый. — Только на мой вкус. Я, Тимофей, дебелых не уважаю. Мне бы стройненькую, с талией, умеренного росточка и чтоб непременно блондинка.

Кельнер подумал и приговорил:

— Тогда получается, что Ванда из «Розы». Блондинка и тоща. Но успех имеет. Остальные по большей части в теле. Ничего не поделаешь, сударь, мода-с.

— Расскажи-ка мне, что за Ванда такая.

— Немка. Обхождения благородного, себя ценит дорого. Живет тонно, в номерах «Англия», с отдельным входом. Может себе позволить-с — по пятьсот целковых за удовольствие берет. И переборчива, только с тем идет, кто понравится.

— Пятьсот целковых? Однако! — Купец, похоже, заинтересовался. — А где бы мне, Тимофей, на эту Ванду посмотреть? Что за «Альпийская роза» такая?

Кельнер показал в окно:

— Да здесь, близехонько, на Софийке. Почитай, каждый вечер поет. Ресторанчик не особенный, с нашим или хоть со «Славянским базаром» никакого сравнения-с. Больше, извиняюсь, немчура ходит. А наши, русские, разве на Ванду поглазеть. Ну, и кто с серьезными намерениями — ангажировать.

— И как же ее ангажируют?

— Тут свое обхождение, — с удовольствием принялся описывать Тимофей. — Надобно ее сначала за стол пригласить. Но так подозвать — не сядет. Перво-наперво букетик фиалок послать, да обернуть сотенной. Мамзель на вас издали поглядит. Если сразу не понравитесь — сотенную назад пришлет. А коли не вернула, значит, подсядет. Но это еще полдела-с. Может присесть, поболтать о том, о сем, а после все равно откажет. И сотню уж не вернет, раз время потратила. Говорят, она этими отказными сотнями больше, чем пятисотенными зарабатывает. Так уж она себя поставила, эта самая Ванда.

* * *

Вечером Ахимас сидел в «Альпийской розе», потягивал неплохое рейнское и приглядывался к певичке. Немочка и в самом деле была хороша. Похожа на вакханку. Лицо совсем не немецкое — дерзкое, бесшабашное, зеленые глаза отливают расплавленным серебром. Ахимас очень хорошо знал этот особенный оттенок, встречающийся лишь у самых драгоценных представительниц женской породы. Не на пухлые губки и не на точеный носик, а на это переливчатое серебро падки мужчины, слепнут от неверного блеска, теряют разум. А каков голос! Ахимас, искушенный ценитель женской красоты, знал, что в голосе половина очарования. Когда он такой грудной и при этом чуть подернутый хрипотцой, будто прихваченный инеем или, наоборот, опаленный огнем, это опасно. Лучше, подобно Одиссею, привязаться к мачте, иначе утонешь. Не устоять бравому генералу против этой сирены, нипочем не устоять.