Последний клиент - Константин Измайлов

— Никто больше не пострадал?

— Девчонка его… — Маркова снова ткнула в направлении Галкина пистолетом, вызвав у Володи нервный тик. — Он Крокина на ее глазах застрелил…

— А где же сам виновник торжества?

— Удрал. В окно выпрыгнул… Так, как был, босиком и с паленой рожей… — Маркова зашлась в истерическом смехе и со злостью метнула пистолет в Галкина. — Сука ты, а не мужик! Чисти ковер!

— Вот уж и нет! — решительно парировал Володя и, встав с колен, отбросил в сторону щетку. — Теперь не дождешься…

— Володя! Ведь дама тебя просит! Сказано чистить — будешь чистить. Или мне свистнуть Колю? — Кирилл зацепил Галкина за ухо и швырнул его на ковер. — Пока не приведешь все в порядок, и не думай разгибаться… А ты, Андрей, поднимись-ка наверх, напинай в зад Грибова и старика Сокольских — до рассвета у нас три с половиной часа. За это время здесь должен быть наведен порядок. Дом этот мне не нужен, и покупать я его не стану. А значит, он должен выглядеть так, как в день нашего прибытия в Невшатель. Понятно?

— Уж понятней некуда… — Галкин попытался обидеться, но не получилось. Обижаться следовало на себя. — А с оконной рамой что делать будем?

— Разберемся. — Кирилл подошел к Марковой. — Ну, пойдемте, ваше стервозное высочество, спать. — С этими словами он подхватил ее на руки и понес наверх. — Вы свою программу на сегодня выполнили. С избытком. Пора и передохнуть…

Глава 17

Сон. Он сменяет день. Даже если день — ночь. Далекие, едва уловимые шаги. Они доносятся из коридора. Приглушенно, словно таясь, их звук просачивается сквозь щели дверей, и кажется, будто короткий ворс ковра с мягким скрипом сминается под подметками туфель. Звуки, рожденные движением, замирают. Слышится щелчок замка двери, и наступает ночь. Одновременно со щелчком замка в небольшом одноместном номере в другом конце коридора словно кто-то выключил сознание, и он провалился в бездонную яму, где нет ощущений, нет образов, отраженных прожитым днем, нет фантомов неутоленных желаний, нет ничего, кроме тьмы. Но не тьмы ночи — она-то имеет оттенки, плотность, звуки и запах. Здесь же нет ничего — только снова приглушенные шаги вдоль коридора, едва слышный скрип ворса, звук отпираемого замка…

Это не скрип подметок — какой-то странный, влажный звук… Лишь он один в кромешной тьме. И нет никакой угрозы.

Звук приближается, начинает приобретать очертания. Очертания? Звук? Какой-то бред!

Он лежит не шевелясь — сейчас все пройдет, снова щелкнет дверной замок, все стихнет — и в бездонную яму… В бездонную яму сна… Как будто кто-то надел ласты… Как их называют? Тюлени? Морские котики? Именно они так движутся по плоскому человеческому полу — их влажные широкие лапы ласково бьют по плитке, они приближаются — вот уже чувствуется их дыхание… Они говорят!

Он стремится разобрать скороговоркой звучащие слова — их произносят все медленней, почти по слогам, и он начинает понимать заключенный в них смысл…

— Почему ты ничего не сделал, Ян? Ты вновь повинен в смерти, которую мог предвидеть и которую мог не допустить!

«Предвидеть?» — пытается он спросить у приобретающего очертания звука. Но язык не слушается его — как будто там, в гортани, совершенно пусто. Нет там ни воздуха, ни связок, и язык беспомощно бьется во рту, будто рыба, умирающая на белом пляжном песке. И пронзенное ужасом сознание пробует найти, определить, узнать: кто или что пытается говорить с ним? Быть может, это смерть? Лишь она может знать его имя. Он хочет приподняться на локте, стремясь разглядеть форму, рождающую звук, но попытка тщетна — нет воздуха в горле, нет силы в мышцах. Руки — они здесь, рядом — лежат безвольно вдоль одеяла… Он ощущает пальцы, предплечья, но не более. Теперь он не может распоряжаться ими.

— Не только я. Ян, посмотри, сколько еще ожидает за моей спиной! — И внезапно он видит, узнает, начинает понимать! Это ювелир, в культе правой руки он держит носок с фалангами пальцев — из носка все еще сочится кровь. «Я не хочу тебя пугать, Ян, — произносит он с усмешкой, — видишь, я даже укрыл свое лицо…»

Ян поднимает взгляд — голова ювелира покрыта куском черной ткани, она пристала к лицу, впитав кажущуюся черной в свете ночи кровь. Звуки речи доносятся из невидимого рта как-то неестественно, нисколько не колебля дыханием прикрывающие голову складки темного платка. А сзади, за фигурой ювелира, — едва различимый силуэт пожилой женщины. Ее поддерживает коротко стриженный парень, и рядом с ним, у его коленей, какое-то существо… Ну, конечно, это Крокин, замерший в позе эмбриона, с подтянутыми к груди коленями — таким его оставили в занесенной снегом канаве. В груди еще так неприятно хрустнуло, когда Ян затаскивал тело в свой автомобиль. Не сухо, как ломается ветвь дерева, а словно там, внутри, что-то порвалось… А за ними? За ювелиром, Крокиным, кто там еще? Какая-то совсем молоденькая девушка с пожилым мужчиной! Они придвигаются ближе, от них тянет и смрадом, и холодом, и жаром одновременно — такое странное ощущение, как узнавание звука, как расшифровка языка мертвых… Сон? Но Яну никогда не снились сны. Не снились давно, так точнее. Лет тридцать…

«Тогда что это?!» — силится вскрикнуть он, но в коридоре неожиданно громко хлопает дверь и пропадают звуки, за ними их очертания, ощущение ужаса, смрада, и раскачивающиеся, словно два тряпичных маятника, обрывки тряпицы с мелко нарубленными фалангами пальцев — они пропадают тоже… Из коридора доносится привычный, чуть шелестящий звук поскрипывающих под подметками ковровых покрытий, он затихает, удаляясь куда-то, ночная тьма густеет, поглощая звуки, цвет и запах, и наступает сон. Без сновидений…

Сквозь шторы на окнах сочился свет. Значит, наступил день. Под спиной пружинил матрац гостиничной койки, на стене, словно щель, горел отраженный от снега луч солнца. Тихо. Стараясь не нарушить эту хрупкую тишину, мсье Франс поднялся с постели, словно тень, осторожно прокрался в ванную комнату, немного задержался там — бывший легионер соблюдал правила гигиены. Вещи уложил в дорожный чемодан, затем — короткий марш на первый этаж. За стойкой скучал безразличный ко всему портье. Служебная улыбка, расчет. Мсье Франс повернулся к портье спиной. Впереди стеклянная дверь, за которой — погожий день, его маленький «Рено», чуть припорошенный снегом, заботливо очищенный асфальт и свежо поблескивающие на солнце стекла кафе. Мсье Франс забросил чемодан в автомобиль, легко пересек улицу и звякнул колокольчиком у входа. Его встретила чуть полноватая невозмутимая хозяйка с заинтересованным взглядом, протянула вчерашнее меню, сохраненное без изменений. Быть может, в этом городке не любят ничего менять? Мсье Франс приподнял над головой шляпу:

— Доброе утром, мадам… Вчера, к сожалению, не сложилось… у вас отужинать. Но надеюсь наверстать.

Губы хозяйки шевельнулись, словно в раздумье, и сложились в приятную улыбку.

— Салат?

— С удовольствием. И, знаете, очень хотелось бы тушеной капусты с жареными сосисками…

— Вот как? И чтобы сосиски подрумянились, с чуть треснувшей кожицей?

— Да, именно! — Мсье Франс сам не отдавал себе отчета, отчего вдруг он решил изменить избранной, как ему самому казалось, раз и навсегда растительной диете. Может быть, во всем виновата ночь? — И, если можно, того самого вина…

Мсье Франс ел, наслаждаясь незатейливым вкусом поданного блюда. Он едал его не раз и не два — тогда, в давно прошедшем, он не находил в нем ничего особенного: вкусно, сытно, с мелкими темными зернышками тмина и ярко-оранжевой морковкой среди мелко нарубленных зеленых капустных листьев. И легкий аромат лаврового листа. Он ел, вспоминая вновь забытые ощущения. Чувствуя постоянный, согревающий его спину взгляд хозяйки. Как бы ему продолжить знакомство с этой милой и, судя по всему, одинокой женщиной? Пригласить ее в ресторан — это как-то по-мальчишески… Просто глупо! Стряпуху, и в ресторан! А что еще мог бы предложить этой женщине мсье Франс? Сходить в кино? Прогуляться с ним под ручку по окрестностям? Или скатиться на лыжах с горы? Или, дождавшись вечера, преподнести цветы, уговорить закрыть кафе пораньше и закатить пир? Прямо здесь, опустив жалюзи, оставив лишь небольшой свет над стойкой, и сидеть молча, рассматривая ее доброе лицо, ее плотное, полное жизни тело, аккуратные руки… Но как же быть с русскими? Мсье Франс не мог себе позволить пустить дело на самотек. Да и последний разговор с руководством утвердил его в собственном мнении: решать сейчас только решаемые проблемы и лишь затем действовать так, как и должно отставному легионеру. Чтоб, как говорят русские, комар носа не подточил. Мсье Франс вздохнул, сделал последний глоток из бокала и воспользовался салфеткой.

Так как быть? Мысли слегка путались — следовало бы рассчитаться, завести свой «Рено» и отправиться в Люцерн. По пути можно было бы продумать несколько рабочих схем, касающихся и предполагаемой сделки, и дальнейшей судьбы Галлахера, но взгляд женщины, настойчивый и мягкий, заставлял возвращаться к мыслям о цветах, ужине для двоих в совершенно пустом, уютном зале, о том, как приятно наблюдать за опускающимся на городок сумраком. Вдвоем…