Соколиные перья и зеркало Кощеевны - Оксана Токарева

и тянуло выпечкой. В глубине усадьбы возле ручья топилась баня.

Хозяйка, в которой Ева узнала женщину с фотографии, ждала на пороге.

— Ну, наконец-то, — радушно улыбнулась она, подслеповато щурясь, словно пытаясь разглядеть. — А то Байница и Домовой уже изнервничались и меня задергали, что вода в бане остынет и пироги зачерствеют. Проходите, располагайтесь, кладите свои рюкзаки, — указала она на полку в сенях или, скорее, на летней веранде — А потом сразу в баню. Устали ведь небось с дороги.

Хотя спину действительно с непривычки ломило, да и ополоснуться хотелось, Ева понимала, что очищение тела в таком месте стоит расценивать прежде всего как продолжение обряда, начатого еще на той стороне Реки. Невольно вспомнился хрестоматийный упрек Ивана-царевича «старой хрычовке», которая не напоила, не накормила, в баньке не выпарила. Таисия не задавала лишних вопросов и на Еву почти не глядела, но в ее присутствии перо за пазухой словно говорило человеческим языком или пело, приветствуя Стража Границы.

Когда Ева потянулась к рюкзаку в поисках мыла и других необходимых принадлежностей, Лева, которого пропустили первым, покачал головой.

— У тетки Таисии все есть, у нее Байница добрая и рачительная. Не обидит. И за перо не беспокойся. Здесь его никто не тронет.

В самом деле, в жарко натопленной парилке, где они без труда разместились с Машей и Ксюшей втроем, нашлись и веники на любой вкус, и мыло, и шайки, и горячая вода в кадушках так, что хватило не только ополоснуться, но и промыть волосы. Всем этим хозяйством распоряжалась маленькая шустрая женщина с заостренными мохнатыми ушками, торчащими из-под красной войлочной шапки, кустистыми бровями, похожими на усы-вибриссы, и мягкими кошачьими лапками, которыми она, впрочем, орудовала более ловко, нежели иные руками.

Хотя на верхнюю полку Ева взобраться не решилась, добрый пар, согревавший, казалось, не только тело, но и душу, и мирный нрав Байницы она оценила. Она помнила бабушкин рассказ о том, что народное поверье наделило банных духов нравом склочным и мстительным, приписывая им все неудачи и неурядицы, вроде ожогов или угара. Обиженный Банник или мстительная Шишига могли и запарить до смерти. Ева с духами вроде не ссорилась, но посещение парилки для нее обычно заканчивалось обмороком. Поэтому она предпочитала душ. Однако Байница Таисии Полозовой благоволила к гостям. Ева не только не обожглась паром или каплями кипятка, но не почувствовала даже малейших признаков дурноты.

В конце концов она настолько осмелела, что вслед за Ксюшей и Машей растянулась на полке, позволив банному духу размять натруженную за день спину и бока. Вместе с паром не только отступала усталость, но прибавлялось сил.

— Фух, фух, уходи, человечий дух, — приговаривала Байница, помахивая над Евой березовым веником. — Будем травами растирать, чтобы навь прочь отогнать.

От этих прибауток, похожих на бабушкины пестушки, так веяло чем-то домашним, что захотелось улыбнуться. А Байница уже вовсю охаживала веником Ксюшу:

— Накрутила мочалы на волосья, — неодобрительно фыркала она, сдвигая кустистые брови. — Совсем от рук в этом людском мире отбилась. А разъелась-то как! С таким пузом не то что косулю, барсука не догонишь. Что моя хозяйка, которая за тебя просила, твоей прабабке скажет?

— Парню моему нравится, — лениво отмахивалась развалившаяся на средней полке Ксюша. — А с прабабкой я сама поговорю.

— Ну а ты, птица верхнего мира, что так высоко забралась? — спрашивала хранительница бани у Маши. — Думаешь легко мне, старой, по полкам прыгать? Крыльев у меня нет.

— Зато есть лапки, — грациозно изгибаясь и дружелюбно почесывая банного духа за ушком, отозвалась Маша.

Ева невольно залюбовалась пленительной соразмерностью ее гибкого, стройного тела без выступающих мышц и острых углов. Настоящая жар-птица. И поет куда лучше, чем павлин и даже соловей. По дороге через лес они уже смогли оценить мелодичность звонкого голоса. Маша то и дело подтягивала мужу. Когда ополаскивались, поливая друг друга и помогая промыть волосы, Ева вместе с листочками от веника сняла с атласной упругой кожи молодой супруги Левы пару светящихся перьев. Интересно, как ей удалось во время обращения остаться в одежде?

— Так это потому, что дело происходило на границе Слави, — словно прочитав мысли, с ленцой отозвалась разомлевшая Ксюша. — Хотя и здесь так умеют не все.

— Зато при неполном обращении мало того что кровь по спине хлещет, так еще и одежды не напасешься: крылья все насквозь прожигают, — пожаловалась Маша.

— Так это ж, наверное, больно, — посочувствовала ей Ева, вспоминая Филиппа, потерявшего сознание во время грозы.

— Когда полностью меняешь облик — никакого дискомфорта, — успокоила ее Маша. — А вот когда огненные перья начинают лезть прямо из спины — приятного мало.

— Но Филька так точно не умеет, — пожала плечами Ксюша.

В сенях их помимо белья ждали три длинные посконные рубахи, различавшиеся только вышивкой на вороте и подоле. Насколько Ева поняла, рубаху Маши украшала солярная символика светлого горнего Ирия, ей достались ромбовидные узоры Яви или мира среднего, а у Ксюши волны и зигзаги, означавшие, вероятно, Славь, перемежались рисунками, напоминающими отпечатки собачьих или волчьих лап.

— Это исцельницы. Они сотканы на вертикальном стане из наговорной отгоняющей навь пряжи, — пояснила Маша, надевая необычную одежу и сноровисто повязывая пояс. — Лучшая защита для путешествия по тонким мирам.

Ева вспомнила, что вроде бы вытканные на архаичных кроснах цельнокроеные сорочки надевали на больных для скорейшего выздоровления. Что-то вроде рубах из крапивы, которые вязала, чтобы расколдовать братьев, Элиза.

— А как же остальная одежда и обувь? — забеспокоилась она.

— Надевается вниз или поверх, — не без труда натягивая сорочку, которая оказалась ей явно маловата, пояснила Ксюша.

Когда они втроем, распаренные, с еще влажными после мытья волосами ввалились в горницу, переодетый в похожую рубаху Лева приветствовал их довольной улыбкой, а хозяйка дома пригласила к столу.

Ева сначала испытала разочарование, заметив, что обстановка напоминает не избы из музеев деревянного зодчества, а бабушкин пятистенок или жилище Елизаветы Прохоровны, в котором возле русской печки стояла полированная советская мебель. Затем вспомнила, что Таисия Полозова была как раз бабушкиной ровесницей и работала в Наукограде на аффинажном заводе. Там и познакомилась со своим мужем, которого Ефросинья Николаевна называла не иначе как дядькой Полозом.

— Проходите, располагайтесь, — пригласила Таисия гостей за стол. — Отведайте теперь моих пирожков.

Ева подумала было, что при таком количестве выпечки недолго и набрать вес, потом вспомнила, что им предстоит еще какое-то время идти, отмахивая в день по два, если не три десятка километров, и решила, что с таким режимом жизни не стоит зацикливаться на новомодных диетах. Тем более что и желудок намекал на готовность