Семь "Я" Семеновых (СИ) - Софт Жанна

Максим сидел на нарах, и писал. Он исписал уже огромную кипу листов, но ни одного из писем не отправил.

Семенов устал мысленно обращаться к Виктории, поэтому писал. Его руки не уставали, а круглосуточное нахождение в камере способствовало этому. Тем более ему хотелось побыть наедине с самим собой из-за надоедливого соседа по камере.

Мужчина замер, ручка нависла над листком. В коридоре послышались шаги. Макс быстро убрал писанину в книгу, и спрятал все под матрас.

К решетке подошел охранник.

— Семенов, на выход!

— Чего вдруг?

— К тебе пришли, пошел!

— Я никого не жду, — хмыкнул спортсмен, тем не менее направился к распахнутой двери.

— Плевал я на всю эту лирику, понял? Бегом! До ужина десять минут, если не вернешься, я устрою тебе Гоморру, ты понял?

— А что ж тут не понятного, начальник? — хмыкнул мужчина, и двинулся под зорким взором виртухая в комнату переговоров.

За толстым, пуленепробиваемым стеклом с обратной стороны сидел отец. При виде сына его глаза еще больше потускнели.

— Привет, пап, — сказал Максим и сел напротив Семенова, — как дома дела?

— Мама посещает психолога. Наташа по-прежнему в реанимации. Ксюша закрылась у себя в комнате, и рисует целыми днями. Ни с кем не говорит…

— А Лена?

— Мы не можем ее найти. Обыскали все больницы и морги. Ничего… это какой-то страшный сон наяву. Хорошо, что Дарья ребенка уберегла. Выкидыша Ольга бы не пережила…

Максим виновато изучал свои грязные пальцы, в которых подрагивала сигарета. Пошла вторая неделя следствия. Он по-прежнему сидел за решеткой, под залог его не выпускали, убийство все-таки. Конечно, Семенов рассказал, как было, тем не менее, в глухом лесу вряд ли найдется два убийцы для одного художника…

— Адвокат сказал, что тебе светит не более трех лет. Конечно, прокурор на стороне Наумова. У того отыскалась очень ужа ярая подруга, которая требует высшей меры. Но Саша сказал, что за аффект более трех не дадут, я еще конечно поговорю…

— Оставь все это, — буркнул Макс, перебив отца, — я виноват, и должен получить по заслугам.

— Немедленно прекрати! Мы растили тебя не для того, чтобы ты гнил в тюрьме из-за убийства мерзавца, вроде Наумова! Этот мудак достоин смерти, слышишь?!

— Мы не боги, не нам решать, кто должен жить, а кто умереть. Я это понял еще в Чечне. Знаешь, скольких я убил там?

— Это война…

— А какая разница, где убивать? На войне или у себя во дворе?

Иван умолк, взглянув в глаза сына.

— Я убивал только тогда, когда моей жизни угрожала опасность, — вновь заговорил Максим, — а теперь я позволил своему умению взять над собой верх. Меня осталось только убить, как загнанную лошадь…

— Тем не менее, я вытащу тебя, клянусь.

— Я в тебе никогда не сомневался, отец. Но лучше бы ты нашел Лену.

— Я найду, клянусь. Чего бы мне это не стоило…

Максим поднялся.

— Суд назначили через три дня.

— Так скоро? — удивился Макс.

— Я подергал за некоторые ниточки, — пояснил Иван, — возможно, мы выбьем условное…

— За убийство условное не дают.

— Семеновым дадут, — гордо сообщил Иван, — я зайду завтра.

Максим кивнул. Ему было все равно.

Рязанов сидел в гостиной Семеновых, и не слушал их пустой разговор. Ольга тоже отрешенно пялилась по сторонам. Казалось, в беседе участвуют только Даша с Машей, и Антон с Сергеем.

Лесной уехал в город, и от него не было не слуху, не духу. Даша, даже боялась себе признаться, что скучает.

— Мы обыскали весь города, а Лены нигде нет, — внимательно разглядывая карту, сообщила Маша.

— Может, стоит искать в лесу? — предложил Скворцов, — Ведь дорога идет прямо сквозь лес. Что если тот таинственный помощник просто не доехал…

Женщины испуганно воззрились на рекламщика, не желая верить тому, что он сейчас сказала.

— Нет, — решительно заявила Даша, — они живы, оба, и мы их найдем!

Рязанов тяжело поднялся, он устал от этих оптимистических выкриков. После таких аварий не выживают! Кроме того, человек, не иголка, его отыскать можно, хоть в стоге сена, хоть в лесу! Главное иметь знающих людей в подчиненных, и побольше денег. Ни в том, ни в другом, у Семеновых проблем не было, да вот толку от этого никакого!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Гриша поднялся на третий этаж.

Там стояла тишина. Он знал, что здесь сейчас занята только одна комната, дверь в которую была приоткрыта. Мужчина едва слышно вошел, и увидел хрупкую спину художницы, на крыше, с осыпавшейся черепицей.

— Можно? — осторожно спросил он.

Девушка оглянулась, и едва кивнула.

Гриша вышел на крышу, и стал рядом.

Его взгляд скользнул по зеленому морю леса, раскинувшемуся далеко вперед.

Ксюша продолжала молча рисовать. Небо на ее холсте было таким же голубым, лес, почти таким же зеленым, а деревянная крыша в глуши… Гриша попытался отыскать крышу, но не смог, вокруг только зелень.

— А это что? — спросил он у художницы, указав на крышу.

— Это наш сосед, — девушка указала в сторону, где едва виднелась крыша.

— Сосед? — Рязанова так и передернуло, — Он давно там живет?

— Почти с тех самых пор, как мы купили этот дом, он обустроил себе там дачу, — неожиданно полно отвечала истощенная горем, Ксения.

Рязанов судорожно сглотнул. Господи, неужели она там?!

Гриша быстро вернулся на этаж, вошел в их с Леной комнату, и отыскал то письмо. Он ведь так и подписывался «сосед».

Рязанов кинулся вниз по лестнице, сломя голову. Он, как безумный, ворвался в гостиную. Все присутствующие обратили на него недоуменные взгляды.

— Скажите, — обратился он к Ольге, — этот человек, что живет в глуши, не далеко от вас. Кто он?

— А в чем, собственно, дело?

— Вы мне просто скажите, кто он такой.

— Он раньше был врачом, кажется, потом занимался бизнесом… — медленно произнесла Ольга, — может, вы объясните, что происходит?

— Этот человек, он ведь там живет давно, да? Лену ребенком видел?

— Конечно, они были раньше очень дружны с Ваней…

— Как его зовут?

— Мясницкий Павел Петрович. Так что же произошло?

— Мы должны немедленно сообщить следователю. Вполне возможно Лена у него. Он ведь у вас единственный сосед, верно?

— Так и есть…

— Вот и замечательно.

42.

Лена смотрела, как ее указательный палец согнулся, и разогнулся, по ее собственному желанию. И невероятная радость накатила волной. Она чувствует руки! Пускай сломанные, но они живые! Не чета ногам. Культя и исхудалая вторая нога были по-прежнему недвижимы, а ведь прошел почти месяц ее заключения.

Человек, кормивший ее, и делающий ей уколы, ни о чем не догадывался. Лена, будучи, все же актрисой, по-прежнему изображала из себя безжизненное тело. И он почему-то верил. Даже сомнений не возникало. Он так же бережно вливал в ее рот бульон, обтирал ее тело влажной губкой, менял бинты. Только иногда он не приходил. Раз в неделю исчезал куда-то на сутки. Это были самые страшные сутки в новой жизни Елены. Страшные боли начинали терзать ее тело, едва заканчивался срок действия лекарств, ее начинала бить лихорадка. И голод. И боль, и жажда. И гнетущее чувство бессилия.

Он возвращался к вечеру, и снова был заботливым и добрым, почти не заикался о ее будущей смерти.

Но вот подходил конец очередной недели, и женщина в ужасе ждала приближения того дня, когда он уйдет.

Лена снова пошевелила пальцем, и это простое движение вселило столько надежд в ее душу!

Стоял жаркий полдень. Было невыносимо душно, но женщина не решалась скинуть с себя одеяла. Она ведь так и не видела своей культи без простыни.

В комнату вошел ее санитар, надсмотрщик и кормилец в одном флаконе.

Он, как всегда по четвергам, пришел с расческой, но на этот раз у него на подносе были духи, и кое-какая косметика.

Мужчина сел на край кровати, и принялся нежно причесывать Елену. Та следила за его плавными движениями недвижимым взглядом. А он, казалось, увлекся процессом. Когда, Лена на его взгляд, была причесана достаточно, он взял с подноса губную помаду, и, приподняв ее подбородок, принялся красить ее губы. Семенова чувствовала себя безвольной куклой, попавшей в руки ребенку-садисту, который выдавливает ей глаза, и выкручивает руки.