Оправдание крови - Иван Чигринов

— Я же тебе сказал, я и так знаю эту речь. Еще с тех пор, как печаталась в газетах и передавалась по радио. Сталин сам говорил. Но как ты со своей конницей собираешься кормиться в тылу? Может, надеешься, что тебе и овес для лошадей, и кашу гречневую для партизан с самолета скинут?

— А хоть бы и так! Наладишь связь, и доставят все, что тебе надо.

— Где они теперь, самолеты? Что-то я не вижу… Немецкие летают, а наших не видать.

— Найдутся самолеты, когда понадобится.

— Ну да, послушать тебя, все просто делается, будто и вправду их теперь не видать потому, что не нужны они. Я вон вертался в Веремейки с Орловщины, так нагляделся — ихние все время висят над дорогами, бомбят да стреляют из пулеметов, а наших чаще всего и близко нету, хорошо если артиллеристы зенитками попугают. Нет, брат, не все так просто, как кажется да как хочется. До всего надо умом доходить. Нам тут начинать партизанскую войну, так нам и думать, как начинать се и с чем. Щорсовы войска когда-то тоже партизанскими назывались одно время, но я не помню, чтобы мы кричали вот так: жги, уничтожай!… Правда, теперь обстановка другая и война не та. Однако же люди есть люди. И тогда они людьми были, и теперь ими остались. И жить они должны будут.

— Опять ты про свое!…

— Я не про свое, — возразил Зазыба, — я как раз про то, что и ты. Так что интерес у нас один. Не сомневайся. Но не надо с бухты-барахты. Необходимо учитывать разные обстоятельства. Ты вот бумажку показываешь, а у меня в кармане, словно бы для такого случая, припасена другая. Почитай, чтобы и тебе стало кое-что понятно, во всяком случае, чтобы хоть теперь ты не порол горячку. Он вынул из кармана обращение заместителя государственного комиссара восточных областей, подал Чубарю. Тот взял, поглядел и буркнул:

— Ну вот, нашел что сравнивать!

— Это не для сравнения, — сказал непреклонно Зазыба. — Скорей для ясности.

— А что это означает — государственный комиссар в застемповстве?

— Не знаю, я такого слова раньше не слыхал, — ответил Зазыба.

— Наверное, и вправду заместитель. «Кто увидит подозрительную особу, — читал вслух с первого параграфа Чубарь, — особенно парашютистов, отдельных командиров или солдат, шпионов или саботажников, советских служащих и так далее или узнает что-нибудь об их местонахождении, тот обязан заявить немедля ближайшим немецким или не немецким властям. Кто пренебрежет донесением или окажет враждебным лицам какую-нибудь помощь — кров, еду или иное, — будет расстрелян. За данные, которые помогут поймать злоумышленников, нарушающих безопасность и порядок, каждый может получить от комиссара округа вознаграждение в пять тысяч рублей». Гм, значит, и за меня могут дать пять тысяч? — как бы удивился Чубарь.

— Выходит, что могут, — отрезал Зазыба. — Читай-ка дальше.

— «Фамилии тех, кто выдаст злоумышленников, могут быть по их желанию сохранены в тайне. На жителей населенных пунктов возлагается ответственность за сохранность телеграфной и телефонной связи, дорог, в том числе и железных, как и за все прочее немецкое оборудование. За невыполнение этих обязанностей будут караться жители…»

— Видишь, ты думаешь так, а черт переиначивает, — сказал Зазыба, как только Чубарь кончил читать.

— Есть и на черта гром. Но если будешь вчитываться в такие вот обращения, как это, состряпанное каким-то Фриндтом, навряд ли черта выгонишь. Такие обращения рассчитаны на то, чтобы мы все, кто попал в оккупацию, сидели, словно мыши под веником, и ни гугу. Они хотят наших людей рабами сделать, потому и запугивают, чтобы лишить воли к сопротивлению, деморализовать. Где ты ее взял?

— В комендатуре всем давали.

— Небось расклеивать намереваются?

— Раз напечатано, значит, будут и расклеивать.

— И ты помогать собираешься?

— Я просто хочу разобраться, что тут к чему!

— Сдается, уж было время разобраться.

— Теперь каждый день новое добавляет.

— И будет добавлять, но это еще не означает, что мы должны сидеть сложа руки да ждать, пока все до конца прояснится, можем и опоздать. По-моему, ты просто пли боишься, или…

— Зряшный твой труд, — перебил Чубаря Зазыба. —Эти твои «или» ко мне не подойдут. Я не меньше патриот, чем кто другой, и не хуже понимаю, что надо браться за оружие. Но я также и за то, чтобы взвешено было и учтено все, как следует быть.

То ли Зазыбовы доводы наконец возымели действие, дошли до Чубаря, то ли он еще не собрал аргументов против них, но вдруг перестал возражать — облокотившись о край стола, возле которого сидел, задумчиво подпер голову правой ладонью и сдвинул густые черные брови. Хотя они — уже в самом деле бывшие председатель колхоза и его заместитель — все это время, пока были вместе в Аграфениной хате, считай, спорили, иначе их разговор нельзя назвать, если бы и хотелось, однако на лице Чубаря не было видно и следа возбуждения. Эта неожиданная перемена, вызванная, может быть, внутренними противоречиями, прямо-таки тронула Зазыбу, ему сделалось неловко, словно он обидел человека, в чистоте намерений которого не приходилось сомневаться. Чубарь некоторое время молчал, а Зазыба смотрел на него с каким-то острым, почти щемящим чувством, кажется, впервые четко осознав громадную разницу между своим и его возрастом. До сих пор Зазыбе почему-то никогда в голову не приходило, что такая разница существует, потому что Чубарь всегда был для Зазыбы человеком, сменившим его в должности, значит, их уравняли во всем сами обстоятельства. А тут Зазыба как бы нечаянно обнаружил, что намного старше Чубаря, по существу, тот мог быть его сыном. Начав думать так, он не мог не отметить также, что Чубарь изменился и внешне, пока был в отсутствии: лицо словно бы заострилось и шея похудела, а высокий открытый лоб покрылся глубокими морщинами, которые сходились к переносице; под выпуклыми надбровными дугами, полуприкрытые веками, тайно хмурились темные глаза.

Наверное, Чубарь быстро почувствовал, что Зазыба в упор рассматривает его, недовольно задвигался и, встав с такого же самодельного кресла, на каком сидел Зазыба, заложил руки за спину, прошелся широкими шагами раз, и другой, и третий по комнате.

Зазыба между тем остался на месте, только повернулся слегка, чтобы не сидеть к Чубарю спиной.

Наконец Чубарь перестал мерить шагами горницу, остановился у стола и снова уселся, стиснув коленями сложенные вместе ладони.

Зазыба понимал, что беседа еще не кончена, больше того, на некоторые вопросы он так и не ответил Чубарю, а тот весьма несдержанно вел себя, поворачивал часто разговор совсем в другую сторону, особенно когда принимался строптиво отрицать, казалось бы, очевидные вещи, отстаивая свой взгляд на них; но понимал Зазыба также и то, что инициатива в разговоре и дальше будет за Чубарем, именно от Чубаря зависит, на чем они сойдутся сегодня, хотя, разумеется, очень хотелось заставить его посмотреть на все глазами человека, который силен не только преданностью общему делу, сводящемуся теперь к одному — к борьбе с врагами, но и расчетом, способностью оценить обстановку и действовать согласно этой оценке.

Последней попыткой призвать Чубаря к большей сдержанности было хоть и несмелое, но все-таки возражение, когда тот, посидев немного молча, сказал с укоризной:

— Не выполнили мы, Денис Евменович, директивы, не все сделали, что от нас требовалось…

— Дак… Может, директива поменялась уже… Это когда было-то, теперь небось новые директивы есть. Только мы про них не знаем.

— Никто той директивы не отменял, — дернулся Чубарь. — Директива была дадена правильная. — И спросил: — Что ты собираешься делать завтра?

— Кажется, ничего, — ответил Зазыба, но тут же спохватился: — Хотя нет, что я говорю — черт уже нашел работу.

— Какой черт?

— Комендант.

— Что, уже дошло до того, что комендант приказывает, а у вас поджилки дрожат?

— Не очень-то дрожат, а приказ выполнять должен.

— И что он такое приказал?

— На Деряжне, в Белой Глине, разрушен мост. То ли наши взорвали при отступлении, то ли после кто развалил. Теперь вот восстанавливать надо. Приказано запрячь все подводы, какие есть в хозяйстве, да отправить с мужиками в Белую Глину.

— Как раз завтра?

— Точно не знаю, но надо ждать, что Браво-Животовский начнет быстро выполнять комендантов приказ.

— Так-так, — презрительно усмехнулся Чубарь, — Красная Армия повзрывала мосты на реках, а вы, патриоты, собираетесь теперь по приказу какого-то немецкого коменданта восстанавливать их.

— Дак…

— Что «дак»? — с прежней усмешкой передразнил Чубарь. — Поставить бы там, в соснячке, что против моста, станкач с полными лентами да свинцом по вас, свинцом!

— А ты так и сделай! — обрадованно встрепенулся Зазыба. — Да из пулемета не по нам, мы тут ни при чем, а по фашистам, по фашистам свинцом своим. Вот тогда и мы разбежимся кто куда, как ты постреляешь их, и некому будет приказывать да принуждать нас под палкой, а то и под страхом смерти.