Восемь - Кэтрин Нэвилл

Кухня тоже поражала своими размерами — тридцать на пятьдесят футов. Одна из стен представляла собой французское окно, выходившее на заснеженную лужайку. У противоположной стены располагались плиты с духовыми шкафами, такие огромные, что на них можно было приготовить еды на сотню человек. Возможно, плиты топились дровами. С противоположной стороны был сложен гигантский камин, который занимал всю внутреннюю стену. Перед ним стоял круглый дубовый стол на восемь-десять человек, с поверхностью, сплошь изрезанной за годы использования. В разных частях кухни были расставлены несколько наборов удобных стульев и мягкие диванчики, застеленные пестрым ситцем.

Ним подошел к поленнице, сложенной рядом с камином, и споро наколол лучины на растопку с двух-трех больших поленьев. Прошло несколько минут, и комната осветилась мягким теплым сиянием. Я сняла ботинки и свернулась на софе, Ним в это время откупорил бутылку хереса. Он подал мне бокал и плеснул немного в свой, затем уселся рядом со мной. Я стянула с себя пальто, и мы с ним чокнулись бокалами.

— За шахматы Монглана и приключения, которые тебя ждут,—с улыбкой провозгласил Ним и сделал глоток.

— М-м-м… Превосходный херес, — похвалила я.

— Это амонтильядо, — пояснил он, крутя в руке бокал. — Кое-кто был живьем замурован в стене из-за того, что умел отличать амонтильядо от хереса16.

— Я надеюсь, это не то приключение, которое ты приготовил для меня, — сказала я. — Мне действительно надо завтра быть на работе.

— «Я умер за красоту, я погиб за правду», — процитировал Ним. — Каждый верит, что у него есть то, за что можно умереть. Но я никогда не встречал человека, который бы рисковал жизнью из-за совершенно ненужной работы в «Кон Эдисон».

— Теперь ты пытаешься меня запугать.

— Вовсе нет, — сказал Ним, скидывая свою кожаную куртку и шелковый шарф.

Под курткой оказался яркий красный свитер, который восхитительно шел к его бронзовой шевелюре. Ним вытянул ноги.

— Однако если бы таинственный незнакомец подошел ко мне в пустой комнате здания ООН, я бы не стал отмахиваться от этого происшествия. Особенно если за его предостережением сразу же последовали безвременные кончины других.

— Как ты думаешь, почему Соларин выбрал меня? — спросила я.

— Я надеялся, что ты сама объяснишь мне это, — сказал Ним, расслабленно потягивая херес и глядя на огонь в камине.

— А как насчет этой секретной формулы, про которую он заявил в Испании? — предположила я.

Отвлекающий маневр, — сказал Ним. — Считают, что Соларин помешан на математических играх. Он изобрел новую формулу прохода коня и ставит на нее, готовый отдать ее тому, кто победит его. Ты знаешь, что такое проход коня? — добавил он, заметив мой непонимающий взгляд. Я покачала головой.

— Это математическая головоломка. Надо пройти всю доску восемь на восемь, не пропуская ни одной клетки, обычным ходом коня: две клетки по горизонтали, одна по вертикали или наоборот. Веками математики пытались вывести формулу, чтобы это проделать. Эйлер предложил новый вариант, и то же сделал Бенджамин Франклин. Вариант Франклина называют еще закрытым, поскольку в конце пути конь оказывается в той же клетке, с которой начал.

Ним встал, подошел к плите и принялся греметь кастрюлями и сковородами, зажигая горелки. При этом он продолжал говорить:

— Итальянские журналисты в Испании решили, что Соларин, возможно, скрывает еще одну формулу прохода коня. Соларин любит неоднозначные высказывания. Зная, что он был физиком, журналисты мгновенно пришли к выводу, что для прессы это представляет интерес.

— Точно. Он физик, — сказала я, подвинув стул к печке, и взяла бутылку хереса. — Если его формула не была важной, почему тогда русские так быстро увезли его из Испании?

— Ты бы сделала великолепную карьеру парарацци, — сказал Ним. — Именно так они и рассуждали. К сожалению, в физике сфера деятельности Соларина — акустика. Она в загоне, непопулярна и совершенно не связана с национальной безопасностью. В этой области даже не присуждают ученых степеней в большинстве учебных заведений. Возможно, он проектирует концертные залы, если в России еще что-нибудь строят.

Ним поставил кастрюлю на плиту и отправился в кладовку. Вернулся он оттуда со свежими овощами и мясом.

— На дороге не было следов от машины, — заметила я. — Снег не выпадал давно. Так откуда у тебя свежий шпинат и экзотические грибы?

Ним улыбнулся так, словно я прошла важное испытание.

— Я бы сказал, у тебя хорошие задатки детектива. Это как раз то, что тебе понадобится. — Положив овощи в раковину, он принялся мыть их. — У меня есть человек, который ходит по магазинам, это здешний сторож. Он пользуется другим входом.

Ним достал буханку свежего ржаного хлеба и открыл баночку паштета из форели. Он намазал им большой ломоть хлеба и вручил мне. Я не доела завтрак и едва прикоснулась к ланчу. Бутерброд показался мне восхитительным. Ужин был еще лучше: тонко нарезанная телятина, запеченная в соусе из кумквата (мелкого апельсина), свежий шпинат с кедровыми орешками, мясистые красные помидоры (невероятная редкость в это время года), поджаренные и потушенные с лимонно-яблочным соусом. Большие веерообразные грибы были поданы отдельно. За основным блюдом последовал салат из красного и зеленого молодого латука со свежими одуванчиками и жареными каштанами.

После того как Ним помыл посуду, он подал кофе с коньяком. Мы устроились на стульях у камина, огонь в котором прогорел до красных углей. Ним достал из кармана куртки, висевшей на спинке стула, салфетку с предсказанием. Он долго изучал записи Ллуэллина на ней. Затем отдал ее мне и принялся перемешивать угли в камине.

— Что необычного заметила ты в этом стихотворении? — спросил он.

Я посмотрела на салфетку, но не увидела ничего странного.

— Ты, конечно, знаешь, — напомнила я, — что четвертый день четвертого месяца — день моего рождения.

Ним мрачно кивнул, продолжая ворошить угли в камине. Отсветы пламени окрасили его волосы красным золотом.

— Предсказательница предупредила, чтобы я никому об этом не говорила,—добавила я.

— И ты, как всегда, держишь слово, — с кривой усмешкой Подытожил Ним, подбрасывая в камин поленья.

Он подошел к столу, который стоял в другом конце комнаты, и взял бумагу с ручкой. Затем устроился рядом со мной.

— Взгляни на это, — сказал он и переписал стихи аккуратным округлым почерком на лист бумаги, разбив на строки.

Если до этого они были накарябаны на салфетке сплошным текстом, то теперь это читалось так:

Just as these lines that merge to form a keyAre as chess squares, when month and day are four,Don’t risk another chance to move to mate.One game is real, and one’s a metaphor.Untold time, this wisdomhas come too late.Battle of white has raged on endlessly.Everywhere black will strive to seal his fate.Continue a search for thirty three and three.Veild forever is the sicret door.

— Что ты здесь видишь? — спросил Ним, наблюдая, как я изучаю его версию записи.