Последствия неустранимы. Жестокое счастье - Михаил Черненок

— Разговаривал я об этом с Медниковым. Борис объяснил. Пятенков глотнул отравленного коньяка значительно меньше, чем Головчанский, и быстро сообразил сунуть пальцы в рот. Если бы старик не вызвал искусственно рвоту, завтра бы его уже, возможно, хоронили. Ну а к тому же Головчанскому неоткуда было вызвать «Скорую»…

Надя Туманова постучала в дверь кабинета начальника уголовного розыска точно в назначенное время. Перешагнув порог, она так оробела, что Бирюкову пришлось больше четверти часа вести разговор на отвлеченную тему, чтобы установить хотя бы мало-мальский контакт, при котором допрашиваемые не пытаются в каждом вопросе ведущего дознание разгадать скрытый подвох. Туманова шла на контакт неохотно. Отвечала тихим голосом, рассеянно. Симпатичное лицо ее казалось страшно усталым, а пальцы рук безостановочно, словно пересчитывая, скользили вверх-вниз по черным пуговицам на скромном сереньком жакете. Постепенно нервозность Тумановой как будто поутихла, однако, стоило только Антону заикнуться о Головчанском, Надя побледнела и с непонятным для Антона отчаянием выкрикнула:

— Не отравляла я его! Клянусь чем угодно, не отравляла!

— Разве я сказал, что вы отравительница? — спокойно спросил Бирюков. — Давайте выясним: почему Головчанский оказался у вас на даче и с кем он там ночевал?

Туманова растерянно посмотрела на Бирюкова:

— Я не могу сказать… Я не знаю…

— У вас была на даче фарфоровая чайная чашка?

— Кажется, была.

— Почему «кажется»? Была или нет?

— Ну, была.

— Куда она исчезла?

— Не знаю.

— Мы нашли осколки рядом с той бутылкой, из которой отравился Головчанский.

— Не отравляла я его! — опять с отчаянием повторила Туманова и, уткнувшись лицом в ладони, заплакала.

Антон налил в стакан воды, подал Тумановой. Надя судорожно сделала несколько глотков, поставила стакан на стол. Всхлипывая, достала из жакетного кармашка аккуратно сложенный платочек и стала вытирать слезы. Что-то подозрительное почувствовал Бирюков в Надином отчаянии. Вспомнился ее обморок. И сразу возник вопрос: «Не от испуга ли она тогда упала, увидев из окна, как мы с Олегом подъехали к дому?»

— Дело очень серьезное, — заговорил Антон. — Списать его в архив нам никто не позволит. Это значит, что так или иначе тайное станет явным. Поэтому, Надя, не скрывайте ничего и не пытайтесь лгать. Это бесполезно. Мы имеем привычку проверять показания, уточнять, анализировать…

Туманова взглянула на Антона и сразу опустила глаза. Чуть помолчав, еле слышно спросила:

— В чем меня обвиняете?

— Обвинять рано, вначале надо разобраться.

— В чем?

— Например, чего вы так сильно испугались, когда в субботу мы с Олегом подъехали к вашему дому?

— Я, по-моему, тогда уже говорила, что упала с табуретки…

— И от падения случился обморок?

— Да.

— Понятно. Но вот в тот раз вы говорили, что потеряли ключ и оставили дачу открытой. После якобы ключ нашелся. Это действительно так?

— Действительно… Карман у плаща прохудился.

— Почему, отправляясь в пятницу на дачу, вы надели плащ? День был прекрасный, теплый… Дождь только в субботу ночью начался, а вы уже с пятницы плащ надели.

Туманова скомкала в руках платочек, рассеянным взглядом уставилась в окно и неуверенно проговорила:

— Я беременна. Меня и в теплую погоду часто морозит.

— Понятно. Но карман плаща на самом деле прохудился?

— Если ключ за подкладку упал, конечно.

— А если мы сейчас это проверим?..

— Зачем?

— Я ведь вам уже сказал, что мы имеем привычку проверять показания.

— Не надо — я не в плаще была на даче, — еле слышно выдавила из себя Туманова и еще тише добавила: — Я не виновата, честное слово, не виновата…

«Неужели на нее так сильно подействовали провокационные звонки?» — подумал Антон и тут же спросил:

— Кто вас пугает по телефону?

— Головчанская… Софья Георгиевна…

— Что она говорит?

— Что я отравила ее мужа… Мне лучше повеситься… — Туманова опять уткнулась лицом в ладони и затряслась, словно в лихорадке. Бирюков снова предложил Наде стакан с водой, но она оттолкнула его руку. Вода плеснулась на пол. Вроде испугавшись внезапной резкости, Надя вдруг уставилась на Антона отрешенным взглядом и как будто сама себя спросила: — Разве может женщина отравить отца своего ребенка?..

— Что? — машинально вырвалось у Бирюкова.

— Я от Александра Васильевича беременна. — Лицо Тумановой стало пунцовым. Надя до побеления пальцев сжала платочек и, глядя на Антона умоляющими глазами, заторопилась: — Ради всего святого, помогите мне! Умоляю, помогите!..

«Помешалась она, что ли?» — с внезапной тревогой подумал Антон, но вслух проговорил:

— Не отчаивайтесь, Надя… Давайте разберемся спокойно…

— Вы не поверите мне! А потом, боже мой!.. Будет суд… Такое позорище!.. Клянусь, я виновата в одном: хотела иметь не детдомовского, а своего собственного ребенка. Поймите, своего!.. Это необъяснимо… Нет, вам ни за что меня не понять!..

— Надя, успокойтесь, — перебил Бирюков. — Расскажите все по порядку и подробно. Уверяю, что пойму вас.

Туманова закрутила головой:

— Нет, нет!.. Я натворила такое, что вы или просмеете мои оправдания, или немедленно арестуете.

— Арест не шутка. Попробуем без него обойтись. Не паникуйте, рассказывайте только правду.

Туманова вытерла платочком покрасневшие глаза.

— Я всю правду вам расскажу…

Все началось с того, что в последний год Олег настойчиво стал уговаривать Надю усыновить чужого ребенка. Они с Олегом даже съездили в новосибирский Дом малютки, но там, к несчастью, был карантин. О поездке узнал Александр Васильевич Головчанский и однажды, вроде в шутку, посоветовал Наде «обойтись без усыновления», мол, не все мужчины одинаковы. Надя искренне обиделась, однако Головчанский месяц спустя уже без всяких шуток настойчиво стал уговаривать ее «отдохнуть вдвоем на природе хотя бы один вечерок». И тут Наде стукнула в голову шальная мысль: «А что, если?.. Вдруг на самом деле появится ребеночек, да не какой-нибудь там детдомовский от неизвестных, сомнительных родителей, а своя собственная кровиночка. Конечно, Олегу ребенок все равно будет неродным, но ведь Олег-то никогда в жизни об этом не узнает».

Головчанский сам вел машину. Они уехали от райцентра чуть ли не в Кемеровскую область. Остановились над обрывистым берегом Ини, в густой березовой роще…

Через полтора месяца Туманова почувствовала, что забеременела, и с радостью объявила об этом мужу. Тот сильно удивился, перестал с Надей разговаривать и целую неделю ходил злым. Надя испугалась, что Олег пронюхал о Головчанском. Но через неделю все наладилось. Олег попросил у Нади прощения за то, что так долго «трепал нервы». При этом ласково сказал: «Умница ты, Надюша. Вот и усыновлять не надо, свой теперь будет».

— Почему же Олег целую неделю ходил злым? — поинтересовался Бирюков, когда Туманова, вытирая вновь навернувшиеся слезы, умолкла.

— Не знаю, — всхлипнула Надя. — Наверное, вначале не поверил мне и обиделся. Олег вообще-то обидчивый, когда чувствует ложь.

— Последний раз давно виделись с Головчанским?

— Он на моих глазах умер…

Бирюкову стоило больших усилий, чтобы очень спокойно сказать:

— Вот теперь, Надя, если хотите, чтобы я вам помог, не утаивайте ни малейшей мелочи.

— Я и так не утаиваю…

В пятницу, когда Олег уехал на открытие охоты, Туманова пошла на дачу — надо было убрать кое-что из овощей. Сначала занялась помидорами. Потом выдернула из грядки лук, увязала его для хранения на зиму в вязанку. Пока занималась этой работой да переносила овощи в погреб, заметно стемнело.

Предстоящая суббота была свободной от дежурства, и Надя осталась ночевать на даче, чтобы завтра с утра пораньше заняться засолкой помидоров. Поужинав на скорую руку, она уже собралась лечь спать, но тут внезапно заявился Головчанский. Был он какой-то нервный, выставил на стол немного початую бутылку коньяка и предложил обмыть отпуск. Туманова пить отказалась, стала выпроваживать Александра Васильевича. Головчанский вначале отшучивался, но, когда понял, что его выставляют за дверь всерьез, зло спросил: «Хочешь, чтобы Олег узнал, чьего дитятю будет растить?» — «Александр Васильевич, это ж подлость с вашей стороны!» — возмутилась Надя. «А сделать мужа рогоносцем — благородство?.. — Головчанский отвинтил с бутылки пробку, налил полную чашку коньяка, крупными глотками выпил и с пьяной угрозой сказал: — Решай, лапушка, или последняя ночь со мной, или завтра Олег все будет знать…»

«Последняя» ночь для Нади Тумановой была кошмарной. Головчанский жаловался на жену-мегеру, отнявшую у него все радости жизни, ругал хапугу Хачика Алексаняна за то, что тот перед самым отпуском натворил ему неприятностей по работе, а Надя слушала эти излияния, как в дурном сне. В ее мозгу лихорадочно билась одна и та же мысль: «Надо любыми путями уговорить Олега уехать из райцентра! Немедленно уехать куда угодно».