PR-проект «Пророк» - Павел Минайлов

— Да, конечно, прощаю. — Он жалко улыбался.

— Ну и хорошо. — Во второй руке склонившегося над Аркадием человека оказался небольшой пузырек. Он плеснул в платок его содержимое и крепко прижал к лицу врача.

— Гера, — позвал он, поднявшись, — посмотри, там в кармане должен быть ваш гонорар.

От стены кабинета отделились стоявшие там два охранника. Они вынесли обмякшее тело из кабинета.

— Так скоро перестанут страховать психотерапевтов, — пробормотал Виктор, подошел к своему столу и нажал кнопку громкой связи: — Лиза, свяжись с Андреем Александровичем: нам нужен новый врач.

* * *

Иногда в газетах в рубрике «Криминальная хроника» появляются фотографические изображения лиц трупов. Многие считают, что такие фотографии свидетельствуют о свободе печати, потому что так делают западные газеты. Правда, западных газет эти люди не читают и, наверное, никогда даже не видели.

Большинству эти фотографии не нравятся. Они стараются не смотреть на обезображенные смертью лица, и, если бы у них спросили, они сказали бы, что такие публикации необходимо запретить. Ни те ни другие не знают, что эти публикации предназначены только нескольким людям. Им они крайне необходимы, тем, для кого свидетельство смерти — гарантия тайны.

XXX. Проповедь (ноябрь)

«Темнота черной выпуклой грудью тяжело опускается в чашу заполненного до отказа стадиона. Как будто ночь просочилась и затопила, растворила в себе громадное пространство крытой арены. Пророк стоит на огромном помосте, возведенном специально для этого выступления. По помосту, бурля, ползет искусственный туман. Десятки красных прожекторов освещают обнаженный торс Пророка кровавым светом. Казалось, он истекает кровью и плывет над потоками крови. Его могучая открытая грудь беззащитна, как открытая рана, его простертые вверх руки кажутся высеченными из гранита. Его мощный голос идет из глубины всего его существа — его прекрасного тела и его могучего духа. Голос гремит над стадионом, раскатываясь над трибунами, над головами тысяч и тысяч людей, рыдающих, немых, поднимающихся со своих мест, тянущих к нему руки…»

— Неплохо-неплохо, — сказал Фимин Вернеру, отрываясь от текста сценария. — Вы сумеете сделать что-то подобное?

— Вопрос денег.

— Не проблема. Вы обещаете?

— Не впервой-с.

— Я хотел бы посмотреть на это.

Над стадионом сгущалась тьма. Трибуны тонули в ней и были похожи на звездное небо — тысячи людей держали над головами бенгальские огни и горящие зажигалки. Из ложи, где сидел Фимин, зрелище было просто фантастическим.

Многократно увеличенное изображение фигуры проповедующего Пророка дважды повторялось огромными экранами стадиона. Крохотная красная фигурка парила над багровыми, стекающими с помоста клубами, и казалось, что это багровые клубы изливаются из Пророка, стоящего в центре помоста. Он был похож на гордую могучую птицу, которая парит вдали. Огромная площадь стадиона подчеркивала его одиночество и власть над пространством. Пространство было частью его. Как одинокий орел един с циклопическими каньонами и скалами, над которыми он пролетает, так Пророк был немыслим без этого пространства, над которым довлел его голос, в центре которого летело его кроваво-красное тело.

Приклеенный к щеке пластырем телесного цвета микрофон такого же цвета не был виден даже на экранах. Илья вещал:

— Друзья мои, я стою сейчас на краю бездны. Перед лицом моим вечность, черная твердь бесконечной вселенной. Я стою спиной к вам, потому что стою впереди. Вы освещены золотым светом солнца в зените, я — заходящим солнцем, потому как я — на границе света и тьмы. Моими глазами вы смотрите в темноту, потому что вашим глазам я даровал красоту золотого блеска — прекрасного и яркого, как дневной живительный солнечный свет. Моими глазами вы смотрите в темноту, чтобы спасти от нее свои глаза.

Голос Пророка звучал в голове каждого присутствующего. Пришедшие слушать сопереживали, закусив губы, закатив глаза, впившись побелевшими ногтями в спинки передних кресел.

— Я делаю шаг вперед, моя грудь надавливает на эту черную скорлупу вечности, и она рушится. Она не в силах остановить мое движение, мое стремление к свету. Что за ней? Вы не видите этого. Но об этом скажу вам я.

Речь Пророка тонет в звуках органа.

— Я стою перед открывшимися вратами — нагой и беззащитный. Я — скелет, облеченный мышцами и затянутый сухожилиями. Даже кожа не покрывает меня, потому что кожа не может чувствовать так, как чувствуют обнаженные нервы.

Это — самое сильное чувство, которое я испытываю в своей жизни. Я переживаю его в своей смерти.

Мое освежеванное тело падет к вашим ногам, но мой дух останется в вас. В каждом, кто прикоснется к упавшему телу, в каждом, кто решит поступить, как я, в каждом, кто решит жить, как я. Живите, ибо радость жизни быстротечна. А смерть — это конец пути. Это — закрытые двери. И никто не в силах проломить их. Но я открываю их.

Моя кровь брызнет на ваши лица — пейте ее. Мое тело упадет к вашим ногам — ешьте его. И я буду жить в вас. Мой голос заговорит в ваших сердцах. Его эхо будет звучать в ваших головах. Вы даруете мне вечную смерть. Я дарую вам вечную жизнь.

Над стадионом заблистали искусственные молнии и в гигантских звуковых колонках раздались их сухой треск и громовое эхо. На секунду помост и весь стадион погрузились в тишину и во тьму. Когда ее снова прорезали лучи прожекторов, с помоста исчез кровавый дым и его поверхность была абсолютно черной. Она была бархатно-черной и поглощала кровавый свет, лишь слегка искрясь зловещими брызгами.

Розово-красное, абсолютно нагое и светящееся тело Пророка будто висело в черной пустоте. Он был неподвижен. По замершему стадиону пронесся вздох.

Пророк поднял руки, и его голос эхом вознесся над стадионом:

— Клянусь, что, умерев, я буду жить в вас!

И снова по трибунам прокатилась волна, похожая на возглас восхищения.

— И тогда в смерти вы последуете моему примеру. Я освящаю смерть, и пусть она служит жизни.

Клянитесь, что моя живая кровь будет выпита вами.

Клянитесь, что мое мертвое тело будет съедено вами.

Пророк опустил руки.

Стадион взорвался. Он ревел и рыдал. Слово «клянемся», повторенное тысячекратно, вновь и вновь, волнами прокатывалось по трибунам. Глотая слезы и задыхаясь от собственного крика, с безумно вытаращенными глазами, люди тянули к Пророку руки и лезли на многочисленные ограждения, которыми были предусмотрительно разгорожены трибуны и запруженное людьми поле.

Внизу на поле разразился людской шторм. Концентрические волны голов качались в сторону помоста и разбивались о волноломы оград. Те, кому посчастливилось стоять у самого подиума, подобно гигантским гроздьям винограда облепляли помост. Сверху он казался фантастическим блюдом или венком, сплетенным из колоссальных гроздьев живых ягод.

Пророк оставался недвижим. Стадион бесновался.

— Включайте прямую трансляцию, — обернувшись назад и вставляя в ухо наушник, сказал Фимин помощникам.

Загорелся экран заранее установленного в ложе телевизора.

— К сожалению, возможности телевидения ограничены и мы не можем передать и части того настроения, которое царит сейчас на стадионе, тех страстей, тех эмоций, которые освободил Пророк и которые бурлят здесь.

Телевизионный диктор захлебывался:

— Люди рвутся к нему, а Пророк стоит как каменное изваяние, как древний тотем, недвижим и беззащитен перед сонмами людей, пожирающих его глазами. Он, как всегда, бесподобен, как всегда, неотразим и нов, его слова вновь проникают в самую душу, освещая божественным прозрением самые глубокие пласты подсознания. Он неподражаем. Он велик, он божественен… Он снова превзошел себя.

Вот стадион опять погрузился во мрак. Слышен только рев, который как будто стал громче. И опять зажегся свет. Он как будто стал мягче. Да, добавился золотой блеск. Тело Пророка стало как будто оранжевым… И вот, смотрите, тело Пророка пришло в движение, он сделал шаг назад, он разбегается. Он прыгнул в толпу — лес рук поднялся к нему навстречу. Распростершись, он лежит на руках людей, он движется, они передают его. Он плывет над толпой. Колоссальное зрелище, незабываемое зрелище. Смотрите. Это — исторические кадры…

Диктор не успевал говорить, перебивая сам себя:

— Смотрите… Что это? Ноги Пророка как будто ушли вниз. Но его торс поднимается над толпой. Что это? Он будто тонет в толпе. Люди отхлынули от него. Мы подключаем камеру, установленную ниже трибун — у самой кромки поля напротив помоста. Я не понимаю, что происходит. Камера выхватывает лица людей, отшатнувшихся от помоста. Они перекошены от ужаса.