В чужом отражении (СИ) - Лошкарева Виктория Витальевна

Меня чуть ли не насильно поместили в машину — в его машину.

— Я запрещаю тебе с ней видеться, — приказал Соболев, кивнув одновременно с этим водителю. — Твоя сестра может быть опасна.

Он вынудил меня посмотреть ему в лицо.

— Опасна, Яна!

— Чем же?

— Она совсем слетела с катушек, — прищурился Соболев. — Начала колоться, трахаться со всеми подряд.

— А раньше это было по-другому? – не поняла я.

— Раньше она просто была шалавой, теперь она дешевая шалава… Я не знаю, что у неё в голове.

— Я поговорю с ней.

— Нет. – Рявкнул Соболев. — Если ты по своей воле приблизишься к ней ещё хотя бы один раз, я запру тебя в нашем доме под замок. Понятно тебе?

Я молчала, тогда Соболев притянул меня к себе.

— Пообещай мне. – Приказал он. Я покачала головой, понимая, что это ловушка.

Ловушка, в которую я попала до конца жизни. Он может делать всё, что угодно: проводить время с другими женщинами, спать с моей родной сестрой, причинять мне боль — пределов его желаниям не было и не будет, я же…

Я горько усмехнулась.

Мои желания никого волновать не будут. Прикажет он — не видеться с сестрой, и мне придется сделать так, как он захочет, иначе самой же Аньке не поздоровится.

А что потом? Где граница, которую он установит… или эта граница будет постоянно двигаться, превращая мою тюрьму в крохотную, слишком тесную, клетку?

Подняв взгляд, я осмелилась взглянуть в глаза цвета бушующего моря… Боже, как же я любила его раньше! И что теперь осталось от этой любви?

— Яна, — напомнил о своем вопросе, то есть приказе, Соболев. – Это для твоего же блага.

Я покачала головой.

— Кем бы она сейчас, по твоему мнению не стала, Аня прежде всего моя сестра. Понимаешь? – Я горько усмехнулась. — Мы с ней не просто сестры, мы с ней близнецы. Да, одинаковые внешне и совершенно разные внутри, но так было не всегда. Мы всю жизнь прожили в одной комнате, ходили в одну школу, в один детский сад. Да мы даже материнскую утробу делили напополам.

Поняв, что я неосознанно положила руку на живот, я тут же резко убрала ладонь в сторону, надеясь, что не привлекла внимание Соболева к этому жесту.

— А теперь она творит какую-то дичь. Из-за неё пострадала бабушка. – Я смотрела в глаза Соболева, надеясь найти там хоть какое-то понимание. — Я не могу, просто не могу оставить всё как есть. Она обязана услышать неприятные вещи от кого-то из родных.

— Только ты в курсе её истории, — напомнил Соболев. Я кивнула.

— Вот поэтому я не могу дать тебе того обещания, которое ты просишь. – А сейчас выпусти меня, пожалуйста, из машины. Я не могу больше здесь находиться.

Я не ожидала, что Соболев поймёт… надеясь, но уже не очень верила в это: с самого начала наших отношений (даже когда я ещё не знала о его настоящем статусе), Соболев очень прохладно относился к моей сестре. Приняв маму и бабушку, он ещё тогда «выкинул за борт» Аньку, воспринимая её как досадную помеху – и никак больше.

Я не ожидала, что Соболев поймёт и отступится… Однако в этот раз монстр, заставив меня принять его сопровождение до самого дома, услышав мои слова, промолчал, более не настаивая на своём.

Мне как-то не верилось, что Соболев понял. Обыкновенно, ему было наплевать на трудности и желания остальных — особенно, когда это противоречило его собственным планам или желаниям. Но он промолчал.

Оттого целый вечер я пребывала в странном состоянии: с одной стороны, я не могла поверить в то, что монстр отступил; с другой — он всё же промолчал, не настаивая на своём.

И лишь проснувшись посередине ночи от кошмара, я вдруг отчетливо поняла: Соболев промолчал, потому что у него появился какой-то другой план.

Глава 33

Ученые, говорят, давно выяснили, что средний человек со средними способностями может думать о пяти вещах одновременно. Что ж, в таком случае, мои способности были куда ниже средних, ведь всё, о чем я могла думать наследующий день, касались только одного: моей беременности.

Мама, бабушка, даже Анька, которой я, наплевав на предупреждения Соболева, все же оставила сообщение с просьбой перезвонить — все это отошло на второй план, потому что сегодня решалась моя судьба. Точнее, судьба плода, который зародился в моем теле.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Плода — да, ещё не ребенка. Полночи – до самого звонка будильника, я лазила по интернету и читала, читала, читала…

Читала тайком на работе, читала во время обеденного перерыва.

И пыталась не думать. Уговорить себя, что приносить ребенка в этой полной несправедливости мир безответственно и даже преступно.

Главное было забыть о мягких байковых пеленочках и белоснежных конвертах на выписку; не думать о детском тельце в перевязочках, о недовольном крике беспомощного малыша, зовущим свою маму.

Я уговаривала себя как могла.

Объясняла себе, неразумной, что эта беременность всё равно не закончится хорошо: как только Соболев узнает об этом, он заставит меня вернуться, и всю оставшуюся жизнь я буду изображать счастливую семью, воя ночью в подушку.

Как долго я так выдержу?

Как долго ребенок будет оставаться в неведении — и что случится с подросшим малышом, когда он узнает всю правду?

Монстру будет всё равно. У него в руках будет железная удавка, которая не позволит мне даже сдохнуть: я не смогу оставить невинного малыша на попечении этого морального урода.

Я уговаривала себя целый день, морально подготавливаясь к приему у гинеколога. А когда оказалась в кабинете, меня прорвало.

Я плакала, выла, рыдала…и, когда доктор окончательно подтвердила диагноз узистки, всё же попросила направление на аборт.

— Аборт? – удивилась Рушана Георгиевна. — Яна, ты же только и мечтала о ребенке.

Она заглянула в мою карту.

— И анализы у тебя просто замечательные… Ты уверена?

— Да… нет… — покосившись на медсестру, я осторожно спросила: — Можно мне сделать это прямо сейчас?

—Сделать что? – не поняла доктор.

— Аборт. — Я по-новой заплакала. — Можно сделать это прямо сейчас, сегодня… чтобы мне не привыкать.

Я завыла, когда поняла, что рука… моя рука неосознанно легла на ещё плоский живот, как будто пытаясь сохранить растущее семечко.

— Успокойся, пожалуйста, — попросила Рушана Георгиевна и принялась что-то искать в папках у себя на столе.

— Ира, ты закончила уже обзвон пациенток?

— Простите, Рушана Георгиевна, — покачала головой медсестра. — Сегодня у нас большой список. До конца я не успела.

Доктор, покосившись на меня, предложила:

— Иди сейчас. Пока Яна успокаивается… — доктор покосилась на часы, висящие над дверью. — Думаю, полчаса у нас есть.

Медсестра покосилась на телефон, стоявший на столе.

— Иди к Садовниковой в кабинет, — правильно поняла затруднения медсестры Рушана Георгиевна. – Она на больничном. И прозвони пока всем неотложным.

Медсестра кивнула, собирая со стола какую-то пачку бумаг.

— Конечно… я буду через стенку.

Как только медсестра ушла, доктор, налив мне воды, присела на угол стола и просто сказала:

— А теперь давай поговорим начистоту.

Сделав большой глоток воды, я кивнула.

— Ты хочешь ребенка, хочешь сохранить беременность.

— Я не могу этого сделать! — всхлипнула я. – Хочу, но не могу.

Доктор кивнула.

— Президент Америки возьмёт заложников…

— Что? – непонимающе уставилась я на доктора.

— Если ты собираешься на аборт только из-за своего мужа, то есть другие варианты, — мягким тоном, как маленькой, объяснила доктор. — Не обязательно убивать ребенка и калечить собственную жизнь только ради того, чтобы избежать насилия в семье.

— Он не отпустит меня, — разревелась я по-новой. — Как только он узнает, что я беременна, мне — конец.

— Есть организации, фонды…

Я замотала головой.

— Рушана Георгиевна, люди его статуса чхать хотели на всякие фонды.

— А если огласка?

— У меня бабушка очень больна. Любая плохая новость для неё может стать последней. – И чтобы наглядней объяснить, я рассказала ей про недавний бабулин приступ.