Жизнь – Подвиг Николая Островского - Иван Осадчий

Никогда, ни до этого дня, ни после я не видел маму такой жестокой… В ход пошли не только руки и ноги в сапогах, но и палка, и доска, и все, что попало в руки. Пытался вырваться и убежать, но это не удалось. Мама настаивала на своем. Я стоял на своем: «Нет и нет! Я – пионер, председатель совета пионерской дружины. Не могу и не пойду». Но эти доводы не возымели никакого действия. Мама раскалилась до крайности. Решив добиться своего, она со словами «сукин сын», «подлюка»! бросилась к топору. Я воспользовался этим мгновением и выскочил на улицу. Брошенный вслед топор не задел меня. Но и без того я был в состоянии крайнего изнеможения: кровили голова, лицо, спина, руки, ноги; сорочка разорвана в клочья; штаны в грязи и в крови порваны в поясе, их надо было держать руками. Отчаяние достигло предела, я не мог найти разумного решения: бежать? но куда? Покончить с жизнью? Но как?

Первым чувством была безысходность. Я видел единственный выход – уйти из жизни. Когда мать куда-то ушла со двора, я подкрался к выбитому окну и дотянулся до кухонного ножа. Также незаметно спрятался в сарае. Залез на сеновал и, наревевшись до изнеможения, попытался вогнать нож в грудь, в районе сердца. Но обессиленные, дрожащие руки не подчинились воле. Нож уперся в ребро. И «найденный выход» из создавшегося положения остался нереализованным.

Зарывшись в сено, измученный, задремал. Но уснуть не давало ноющее, избитое, израненное тело. Постепенно пришел в себя и устыдился своей недавней слабости: уйти из жизни из-за такого пустяка, как избиение матерью. Строгим судьей встал передо мною мужественный Павел Корчагин: «Шлепнуть себя каждый дурак сумеет… Это самый трусливый и легкий выход из положения. Трудно жить – шлепайся… А ты попробовал эту жизнь победить?»

Я осудил себя за малодушие и твердо решил: впредь никогда, ни при каких обстоятельствах не проявлять подобной слабости, любить жизнь и дорожить ею. Жить – вопреки всему…

…Пролежав часа три на сеновале, незаметно выбрался из сарая и садами-огородами добрался до школы. Ученики, находившиеся на «переменке», рассказали о моем «виде» учительнице и директору школы. Он повел меня к себе домой. О случившемся почти не расспрашивал. Меня обмыли, переодели в одежду сына, дали возможность отлежаться. После окончания уроков, домой со мной пошла учительница, классный руководитель.

…Я знал, что вечером в тот злополучный день должен приехать отец. Мы приблизились к нашему дому, что называется, в самое время. С другой стороны подходил отец. Увидев меня в синяках, ссадинах и в чужой одежде, в сопровождении учительницы, он почуял неладное…

Учительница посоветовала мне пойти погулять, а сама осталась с родителями. Разговор был долгий. Можно только догадываться о его содержании. Для меня он навсегда остался «за семью печатями»… Но мама больше никогда не пыталась вернуть меня в «лоно церкви» или в чем-то упрекнуть…

Школьная, учебная и пионерская жизнь запомнилась мне не только этим эпизодом.

Это было интереснейшее время. Не сытостью и роскошью, – их не было и в помине. Да мы о них и не мечтали. Жизнь была богата неподдельной радостью, равной которой, пожалуй, не было на всем моем долгом веку.

Учился старательно: итоги каждого учебного года отмечались Почетными грамотами.

Занимательной была и внеурочная жизнь: коллективные походы в кино; экскурсии по окрестностям нашего города; вечера песен и стихов у пионерских костров; спектакли в школе и в колхозном клубе; военно-спортивные игры…

Во время летних каникул – работа на колхозных полях. После шестого класса мне уже довелось потрудиться до «седьмого пота» на подаче снопов в молотилку, так назывался тогда у нас стационарный комбайн. А какие удивительные обеды были на полевом стане за длинным столом, рядом со взрослыми: борщ с мясом или курицей, вареники со сметаной, пирожки с компотом, салаты овощные, фрукты, мед…

И песни! Ими была переполнена дорога на работу и после работы. Да и на полевом стане.

До полуночи и за полночь наша голосистая, крестьянская улица гудела песнями: старыми русскими и украинскими, но больше всего – советскими: новыми, веселыми, задорными, боевыми, волнующими…

Тем временем наступил год сорок первый: военная гроза уже гремела у советских западных границ. Беспокойно было и на востоке…

20 июня 1941 года нам вручили свидетельства об окончании семилетней школы. Мне – отличный аттестат и Почетную грамоту. Весело… и грустно было расставаться с родной школой, со школьными друзьями, с любимыми учителями.

Мой завтрашний день был уже определен: учеба в восьмом-десятом классах Барвенковской средней школы № 1; ее почему-то называли «образцовой».

Окончание семилетки отмечали весь субботний день – 21 июня. Ранним утром 22-го – грянула война. Великая. Суровая. Отечественная…

7 августа 1941 года мне исполнилось 14 лет. Детство, учеба, радостная счастливая жизнь моего поколения были прерваны и обагрены кровью. Как и всего советского народа. Наступило время трудных и жестоких испытаний.

Наш небольшой степной городок (вместе с районом) насчитывал, примерно, 20–25 тысяч населения. Военная судьба Барвенково и его жителей была очень жестокой. Первые два года войны город фактически был фронтовым или прифронтовым. Пережил три фашистские оккупации. Шесть раз переходил из рук в руки. В боях за город погибло около восьми тысяч советских воинов, а в целом за Барвенковский район – почти четырнадцать тысяч бойцов и командиров Красной Армии. Война унесла жизни около пяти тысяч жителей района.

В память о павших в годы Великой Отечественной войны в центре города, на Чумацкой горе, создан Мемориал Славы.

…В двух своих книгах трилогии «Мы родом из СССР», я отразил военную биографию Барвенково. Здесь расскажу лишь о трех эпизодах, имеющих прямое отношение ко мне, как воспитаннику Островского-Корчагина, и к нашей семье.

Отец, техник-интендант запаса, был призван в действующую Красную Армию в августе 41-го. Мама, сестра моя, и я оставались вместе в родном городе весь период, пока Барвенково было охвачено войной.

…Одним из самых трагических событий был арест мамы осенью 1941 года, вскоре после начала первой оккупации города. Формальным поводом для ареста явилось то, что мы не выполнили распоряжение оккупационных властей о сдаче имеющегося «личного транспорта»… велосипеда. Но фактически причиной ареста была попытка заполучить сведения об отцовских товарищах, занимавших видное место в учреждениях города, об их семьях. Допрашивал маму сам шеф городской полиции, спешно сформированной из разного рода антисоветской мерзости, всплывшей на поверхность в первые же часы прихода немцев.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});