Ночь на площади искусств - Виктор Шепило

— Всю жизнь передо мной стоял вопрос вопросов: что такое жизнь? Зачем она? И понял: суть ее не могут выразить философские трактаты или многотомные романы. Совсем другое — музыка. Она не должна быть десертом после обеда! Не должна и не может! Не прибегая к словам, она вызывает множество ассоциаций. И в этом смысле Шопен и Мендельсон — боги, поведавшие нам все о жизни и смерти.

Все выпили. В это время на площади взошло солнце. Площадь затихла, любуясь тем, как огненное светило вкатывается в город. Ризенкампф попытался налить себе еще джина, но неосторожно зацепил и опрокинул бутылку. Джин разлился по всему столу.

— Майор, — захлопотала Клара, — Надо чем-то вытереть…

Ризенкампф достал зажигалку — вспыхнуло голубое пламя, которое быстро расползлось вместе с джином по столу.

— Майор! Что вы делаете! — побледнел Ткаллер, — Пожары преследуют это место!

— Не волнуйтесь, — продолжал майор, — Огонь — это очищение. Это обязательный ритуал в конце карнавала, ибо все лучшее возрождается на пепелище великого хаоса. Вдобавок вся наша правда, которую мы тут придумали, пахнет джином. Итак, да здравствует огонь!

Со всеми вместе Ткаллер стоял возле стола, наблюдая, как меркнет голубой огонь.

— А теперь пора расходиться… — подытожил майор. Вместе с Кларой они покинули кабинет, чтобы через подвал уйти из зала.

С иронией взглянув на Марши, Ткаллер улыбнулся:

— Господа! Мы теперь совершенно одни. Может, хоть теперь вы мне скажете, кто же вы? Обещаю все хранить в тайне.

Марши растерялись. У Свадебного задрожала бровь:

— Как? — спросил он, — Вам все объяснять сначала?

В городе кто-то шалит…

— Столько лет живу, — расхаживал по кабинету полковник, — какими только кражами не занимался, но чтоб столько шуму было из-за какого-то петуха?

— Но ведь это не петух. Не пету-ух! — доказывал Франсиско, — Это уникальное явление природы! Провидец! Гордость нации! Я уж не говорю, что он мой кормилец. Все мое благополучие в нем одном! О! Проклятие всем! Всему этому городу, этому карнавалу, в первую очередь вам, вам, вам! — будто кинжалом указывал пальцем Франсиско на Карлика и Генделя Второго, — Одна шайка! Одна компания злодеев!

Карлик сидел и ухмылялся. Как же их можно обвинять? Они же находились в башне!

— Если бы ты поднялся наверх с нами, ничего бы не случилось. Не зря же тебе говорили: «Насест ищи повыше, а кукарекай потише!»

Майор, выбравшийся из люка, продирался сквозь толпу. Вдруг его внимание привлекло дикое зрелище: сержант Вилли высоко над головой держал обезглавленного петуха. Обступившие его люди в масках прыгали и всячески ухитрялись вырвать перо, а порой даже целый клок перьев знаменитого испанского певца.

— Разойдитесь! Иначе буду стрелять пластиковыми пулями! Это очень больно!

Но оголтелый карнавальный люд не слышал — выдирал из покойного Мануэля последнее оперение. Вскоре у Вилли в руках осталась голая, но жирная тушка. Сержант выстрелил в воздух.

— Поздно, Вилли, поздно, — раздался голос майора.

— О! Господин майор! — искренне обрадовался Вилли, — Я знал, я верил, что вы явитесь. Всегда верил!

— Спасибо за службу и веру, — криво усмехнулся майор, — А это, я догадываюсь, суповой вариант бедняги Мануэля?

— Да. Конец пришел певцу испанских праздников.

Сержант достал из кармана голову Мануэля с роскошным, неувядшим до сих пор гребнем. Глаза петушиные были открыты и выражали потрясение и ярость. Казалось, эта голова вот-вот вырвется и пойдет долбить своим мощным костяным клювом и своих душегубцев, и всех, кто окажется на пути.

А кто-то из карнавальных проныр уже горланил в стороне:

— Продается перо знаменитого Мануэля, обезглавленного злодеями этой ночью! Пять долларов! Только пять долларов! Можно другой валютой — марки, франки, фунты, песеты!

Майор и сержант с тушкой Мануэля направились в участок. Сержант по дороге выпытывал: не был ли и господин майор похищен злодеями?

— Мануэль застрахован на двести тысяч. А меня зачем выкрадывать, а тем более убивать? У Мануэля одно перо стоит пять долларов. А сколько стоят мои погоны? Эх, дружище Вилли, почему мы не родились испанскими петухами?

Они появились в участке в ту минуту, когда Франсиско довел себя до крайней истерики. Под градом его требований полковник совершенно обессилел. Он сидел, облокотившись на стол, стараясь не смотреть на Франсиско и по возможности не слышать. Сержант поднял тушку над головой:

— Вот что осталось от твоего петуха.

— Нет. Это не Мануэль! — замахал руками Франсиско, — Где золотые шпоры?

Сержант положил на стол перед полковником петушиную голову. Полковник взял ее без особого интереса, но вдруг его потухшие глаза ожили и, сжав кулаки, он двинулся вперед. Франсиско, не ожидавший такого натиска, даже отступил на шаг. Но полковник видел перед собой только майора.

— Все до единого — марш! Разумеется, кроме вас, мой ненаглядный, — притворно-слащаво улыбнулся полковник Ризенкампфу.

— А петух? — подскочил Франсиско, — Необходимо засвидетельствовать смерть, вызвать свидетелей, патологоанатома, судмедэксперта — взять слюну и кровь на анализ.

— А мочу? — рявкнул полковник, — Утреннюю?

— Как скажет эксперт, — пожал плечами Франсиско.

— Сержант! Сдадите ему два литра!

— Охотно! — согласился Вилли.

Полковник продолжал распоряжаться: Вилли нужно было срочно найти большого пестрого петуха и срочно засадить в ту же клетку. Пусть этот болван-зевака говорит всем, что Мануэль найден. И все! Будет отказываться — запереть в камере и обрядить в его одежду самого толстого полицейского. При необходимости применить грим! Как только пробьют часы, включить фонограмму петушиного пения.

— Ваша обязанность всячески содействовать отправке петушиного тела на родину! Там будет трехдневный национальный траур!

— Как же, как же, — издеваясь, кивал головой полковник, — Сотни венков лягут у пришитой головы Мануэля. Скорбящие соотечественники нескончаемой колонной будут идти круглосуточно. Почетный караул будут нести только генералы. Полковников и близко не подпустят. Затем воздвигнут первый в мире петушиный пантеон, и ты будешь качать деньги за входные билеты… Вон отсюда!!!

Рыдающего Франсиско вытолкали.

— Теперь, негодяй, осталось только с тобой разобраться — и можно идти пить душистый кофе, — Полковник закрыл дверь на ключ и спрятал его в карман. Повернувшись, он с удивлением увидел, что майор довольно вольготно расположился в кресле. Вот тебе на! Сидит, закинув ногу на ногу. Ни извинений, ни просьб о снисхождении.

— Встать! — заорал полковник, — Не сметь протирать казенное кресло своей тощей задницей!

Майор поднялся не сразу, с ленцой, словно давая полковнику понять, что делает это скорее из уважения к возрасту, нежели к званию.

— Стою, господин полковник. Жду приказаний. Готов ползти на брюхе, прыгать с самолета без парашюта, есть бутерброды с г…линой и пить пиво с зелеными мухами.

— Да ты здоров ли, голубчик? — прищурился полковник.

— Здоров, папаша, — продолжал стоять навытяжку майор, — Здоров, как деревянный баобаб.

На лице Ризенкампфа расцвела улыбка идиота.

— Что случилось, Генрих? Где ты пропадал?

— Вы все равно мне не поверите. Боюсь, только время потеряем.

— Не думай о времени. И помни: от того, как ты будешь себя вести, зависит твоя дальнейшая жизнь.

— Не смертью ли пугаете, папа? И вы… — прикрыв глаза ладонью, мелко засмеялся майор, — А знаете ли вы, что такое смерть, дорогой полковник?.. Вы прожили долгую жизнь, поймали множество преступников. Вырастили детей, внуков… А о смерти ничего не знаете… Как она нас отлавливает — у нее тоже свои приемы. Как она с нами общается, через кого? Как она нас любит, сторожит и как, наконец, на нас дышит?

— О, да ты возвратился философом, — протянул полковник, — Но все-таки — что же с тобой было?

Майор закурил, не спрашивая позволения у не терпевшего табачного дыма полковника.

— История моя покажется смешной и нелепой, но потом вы поймете, что в ней нет ничего выдуманного. При обходе площади ко мне привязался странный чумазый человек. Назвался он Гансом-трубочистом. Ни с того ни с сего он стал дразнить меня, обзывать непристойными словами. Сержанта со мной не было, и я решил проучить его сам. Он забежал в подъезд, оттуда по лестнице на чердак.

«Что это я несу? Я же совсем другое хотел рассказать…» — мелькнуло в голове Ризенкампфа. Но как только майор пробовал рассказать другое, язык его словно немел, нужные слова не выговаривались — и сама собой срывалась какая-то дрянная история с трубочистом.

— Забежал я на чердак, — продолжал язык Ризенкампфа. — Ну, думаю, Ганс, уж я тебе отомщу за все твои насмешки похабные. Будешь знать, как хвост крутить и сажей в глаза сыпать…