Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 31. Ефим Смолин - Пашнина

— мальчик или девочка. Вот один генетик видит: молодая, с животом идет. Подскакивает:

— Готов поспорить, вижу невооруженным глазом, по форме живота у вас будет мальчик…

А она:

— Дурачок ты, свитер у меня будет, это я шерсть с фабрики выношу…

Вот вам и наука! Не-ет, если кому и верить, то только телепатам!..

Светлое настоящее…

Говорят, что медикам известны такие случаи, что это какой-то летаргический сон, но, в общем, сержант Степан Гудков, контуженный и потерявший сознание в боях под Москвой осенью сорок первого года, пришел в себя полвека спустя…

Он помнил только бой за эту деревню и как их накрыло тяжелым снарядом…

Гудков встал, отряхнулся, поглядел вокруг. Тихо.

«Часть, конечно, ушла, — решил гудков. — Интересно, за кем осталась деревня?»

Гудков пополз к ближайшему дому.

Из дома донеслась русская речь, и сержант сначала обрадовался, даже чуть было не вскочил, когда вдруг понял, что это радио. Степан прислушался:

«Под Арзамасом взлетел на воздух склад с взрывчаткой! В районе таджикской границы упорные бои! Потери войск на Северном Кавказе…»

«Немцы мозги пудрят! — решил Гудков. — А говорят как чисто, собаки!»

У них на фронте немцы тоже вот так подтаскивали репродукторы на передовую, предлагали сдаться, трепались, что Москва взята… Ребята тогда стреляли по репродукторам, швыряли гранаты…

И сейчас сержант отцепил с пояса «лимонку», прикинул расстояние до окна, потянулся к чеке. Но передумал: «лимонка» была одна и хотелось разменять ее подороже — может, танк попадется или немецкий штаб…

Решив все получше разведать, гудков стал подбираться к дому с тыла. На огороде судачили две старушки.

— И почем сейчас клубника-то на рынке идет? — спросила одна.

— Сто рублей, — ответила другая.

«Сто рублей! — ужаснулся, лежа в кустах, сержант. — Эх, война-война!..»

— Да, — вспоминала первая, — бывало, до войны-то, клубничку с парным молочком…

— «С парным молочком»! — передразнила другая. — Чего вспомнила! Где оно, парное-то? Коров-то, считай, ни у кого не осталось…

«Поотбирали скотину, фрицы поганые! — понял Гудков. — Ну, погодите, сволочи! Нам бы только до Берлина дойти…»

— Ноне, говорят, — сказала первая старушка, — даже в Москве парного молока нет…

«Москва! Москва! — обрадовался сержант. — Да хрен с ним, с молоком! Главное, видно, держится Москва! Не сдали!»

— Сейчас скотину держать — смысла нет, — сказала вторая старушка. — Пока такие, как Федька, дешевый йогурт из Германии возят…

— Это какой Федька? — осведомилась первая.

— Да тот самый, — сказала вторая, кивнув на дом, из которого гремело радио. — Он же с немцами сотрудничает. Или ты не знала?..»

«С немцами сотрудничает, гад! — недобро подумал Гудков. — Полицай небось или староста…»

Степан решил пробираться в Москву, но перед этим — посчитаться с полицаем. Подползя к Федькиному дому, схоронился в дальнем конце сада, за уборной, ожидая удобного момента.

— Хозяин! Комнату не сдадите? — донеслось от дороги. У калитки стояла женщина с маленькой девочкой.

«Беженцы», — решил Гудков.

На крыльце появился здоровенный детина. Видно, это и был Федька.

«Ишь, ряшку наел, когда другие на фронте…» — зло подумал Гудков.

— Комнату? — переспросил Федька. — Шестьсот баксов, можно в немецких марках…

Женщина у калитки, похоже, потеряла дар речи и способность двигаться, а Федька, не дождавшись ответа, безразлично двинул по дорожке прямо к уборной.

«Сейчас тебе будут марки», — обрадовался Гудков.

Похоже, ему улыбнулась редкая удача. Сержант потихоньку, сзади, стал просовывать в щель между досками ствол своего ППШ…

Не берусь описывать чувства человека, сидящего, казалось бы, в самом безопасном в наши дни укромном месте, когда он вдруг чувствует сзади голым телом прикосновение металла и в ту же секунду слышит вкрадчивый шепот: «Кто в деревне — наши или немцы?..»

— На… на… — попытался ответить Федька.

— Наши? А что ж ты, сука, за марки комнату сдаешь?..

Женщина у калитки к этому моменту только-только стала приходить в себя, когда вид человека, вывалившегося из уборной без штанов с криком: «Даром! Даром бери!» — снова поверг ее в столбнячное состояние…

А Гудков решил в Москву идти ночью, полагая, что у полицая или старосты, кем уж там был этот Федька, его искать не будут.

Решив немного соснуть, он очнулся от ощущения страшной опасности. Было уже совсем темно, и все-таки Гудков разглядел там, у дороги, машину с темными крестами на боках…

«Вот, гадина, — мелькнуло у Степана. — Донес!..»

Из машины вышли какие-то люди — почему-то летом в белых маскхалатах, двое были с носилками.

«Носилки тащут, — удовлетворенно подумал Гудков. — Убитых своих подбирать, знают, что так просто не дамся…»

Отступив метров на триста, он слышал, как суетился Федька, как уверял людей с носилками: «Да здесь он был, здесь! Кто, говорит, в деревне — наши или немцы? Сам я его, конечно, не видел, он сзади был. Поверьте, товарищи…»

Видимо, этим неосторожно сказанным по привычке — «товарищи» — Федька подписал себе приговор. Люди в белом связали его, бросили на носилки. И один произнес: «Паллюцинациус». Наверное, это означало «расстрелять» или «повесить» — Гудков не знал немецкого…

Воспользовавшись суматохой, он выскользнул из сада и двинул к Москве.

На его счастье, машин на дороге не было, да и не могло быть — вся она была в рытвинах, ямах, воронках. Видно, немцы только что тут бомбили…

Он шел всю ночь, а на рассвете залег в придорожном кювете. Справа и слева тянулись колхозные поля. На поле ковырялись несколько стариков и старух.

«Молодежи-то нет совсем, — отметил Степан, — видно, всех в Германию фриц угнал…»

Старики, как и положено настоящим патриотам, оказавшимся под оккупантом, откровенно саботировали: они еле-еле махали граблями, по часу перекуривали, повсюду стояли поломанные — видно, нарочно — трактора и комбайны.

«Молодцы какие. — тепло подумал о них Степан. — Тут, наверное, крепкая подпольная ячейка».

Ночью Гудков опять двинул к Москве. Уже в самом пригороде увидел яркие огни и пошел на них.

«Если фашистские костры для приема диверсантов — гранату швырну». — решил он.

Но огни оказались загородным рестораном. У дверей стоял человек в форме, с генеральскими лампасами на штанах и кому-то объяснял:

— Наших не пускаем — сегодня у нас немцы гуляют…

«Немцы! У самой Москвы! И генерала в плен взяли! Унизили, у дверей шавкой поставили!» — от всего этого Гудкову хотелось разрыдаться.

Он в эту минуту не думал о себе, одна мысль жгла мозг: спасти генерала!

План его был прост, как проста бывает смерть в бою: незаметно подползти, поменяться с генералом одеждой, встать вместо него, а там будь что будет! И сержант пополз…

Он был уже у самых дверей, когда к генералу подошла девушка. Немка? Наша? Девушка заговорила по-русски: