Гоголь в тексте - Леонид Карасев

А у Гоголя: «Зимняя, ясная ночь наступила. Глянули звезды. Месяц величаво поднялся на небо посветить добрым людям и всему миру…». У Пушкина лунный и вообще ночной свет выхватывает из тьмы что-то недоброе и навевает тоску и страх, как в «Утопленнике» («Из-за туч луна катится – / Что же? Голый перед ним…») или в стихотворении 1827, где дана жуткая картина ночи после казни. Наиболее очевидно пушкинское отношение к свету ночи и свету дня там, где они напрямую противопоставлены друг другу: «На небесах печальная луна / Встречается с веселую зарею, / Одна горит, другая холодна. / Заря блестит невестой молодою, / Луна пред ней, как мертвая, бледна…» (1825). То же и в знаменитой «Вакхической песне»: «Ты, солнце святое, гори! / Как эта лампада бледнеет / Пред ясным восходом зари…». И в конце: «Да здравствует солнце, да скроется тьма!».

Я привел эти общеизвестные вещи лишь для того, чтобы показать, насколько иначе воспринимает ночь, лунный свет Гоголь. И в самом деле, если взглянуть на гоголевские сочинения с предложенной точки зрения, то особое отношение Гоголя к свету ночи, изобилие и роскошь ночных картин им нарисованных, не может не броситься в глаза. Подобно своему герою-кладоискателю, Гоголь как будто вынужденно пережидает неинтересное для него время солнечного дня и закатного вечера с тем, чтобы наконец-то погрузиться в чаемую ночь. Впрочем, воскликнуть по-пушкински: «Да здравствует солнце!» – Гоголь не мог по причинам внутренним, связанным с его психической природой, поскольку именно к высшей точке дня – к солнечному полдню – он испытывал безотчетный страх и предпочел бы ему «ночь самую бешеную и бурную» и даже «со всем адом стихий», о чем выразительно написал в «Старосветских помещиках»[109]. Отголосок подобного отношения к полдню можно услышать и в «Сорочинской ярмарке», где описана картина вполне живая, но все же с каким-то особенным оттенком: «Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии! Как томительно жарки те часы, когда полдень блещет в тишине и зное (…) В поле ни речи. Все как будто умерло…».

Другое дело – ночь, когда Гоголь оживает, чувствует себя по-настоящему хорошо, когда его душа настраивается на какой-то возвышенно-торжественный или мистически-волшебный лад (не случайно главные события во многих гоголевских сочинениях, а иногда и все действие целиком происходит именно ночью).

Ночью, но не в темноте! Вот что важно: ночь, которой так ждут и которой живут гоголевские герои, совсем не ночь в обычном смысле; она светла, как день, и наполнена мистическим светом, ночным светом.

Свет ночной

Ночью солнца нет, однако есть свет месяца и звезд, которые и делают ее светлой. И месяц и звезды сотворены Богом, следовательно, их свет вполне «легитимен» и не несет в себе ничего подозрительного: «И создал Бог два светила великие: светило большее, для управления днем, и светило меньшее, для управления ночью, и звезды.

И поставил их Бог на тверди небесной, чтобы светить на землю, и управлять днем и ночью, и отделять свет от тьмы. И увидел Бог, что это хорошо» (Быт. 1, 16–18). Как видим, оба светила равны в своих правах, равно «хороши» и отличаются друг от друга лишь размером. В акафисте «О упокоении усопших» (Икос 11) сказано, что Бог «сиял им светом солнца и луны», услаждал их «великолепием востока и запада светил небесных». Еще более определенно по этому поводу говорится в псалме Давида: «Господи, Господь наш, яко чудно имя Твое по всей земли, яко взятся великолепие Твое превыше небес (…) Яко узрю небеса, дела перст Твоих, луну и звезды, яже Ты основал еси» (Пс. 8, 2,4). Луна и звезды, как видим, относятся к числу безусловно «хороших», «великолепных» объектов, и если искать новых возможностей в интересующей нас области, то свет ночных светил не уступит свету солнца. Они, собственно, делают ночью то, что днем делает солнце, и в этом смысле луна есть не что иное, как солнце ночи. Что касается «меры» света, то ее можно преувеличить (Гоголь, как известно, любил преувеличения), и тогда ночь действительно станет похожа на день. Но это будет уже не просто лунный или звездный, а чудесный свет, божественный свет, превращающий тьму в свою противоположность. Именно такой по своему духу и предстает гоголевская светлая ночь. В повести об утопленнице Гоголь напрямую называет ночь «божественной»: «С середины неба глядит месяц. Необъятный свод раздался, раздвинулся еще необъятнее. Горит и дышит он. Земля вся в серебряном свете (…) Божественная ночь! Очаровательная ночь!». И в том же духе – в самом конце повести: «Так же торжественно дышало в вышине, и ночь, божественная ночь, величественно догорала».

Но если ночь, свет ночи воспринимается как божественный, тогда это не преминет сказаться и на самом способе описания. Нечто в этом роде мы уже видели: слова «божественная», «торжественно» и «величественно» в сочетании с непостижимой для ума картиной раздвижения небесного свода дают картину, сопоставимую с настроением молитвы или богослу жения в храме, а сами описания светлой волшебной ночи наполняются соответствующими образами и лексикой[110].

В псалме Давида говорится о том, что Бог одевается светом, как «ризою», и простирает небо, как кожу: «Одеяйся светом яко ризою, простираяй небо яко кожу» (Пс. 103). Тема «простирания неба» присутствует в уже приводившемся описании из «Майской ночи» («свод раздался, раздвинулся»). А в «Страшной мести» в описании картины ночного Днепра развивается образ светоносной ризы Бога: «Чуден Днепр и при теплой летней ночи, когда все засыпает, и человек, и зверь, и птица; а Бог один величаво сотрясает свою ризу. От ризы сыплются звезды. Звезды горят и светят над миром». Уже упоминавшийся восьмой псалом Давида, где говорится о божественном сотворении звезд и луны, начинается с возвеличивания имени Господа: «…яко чудно имя Твое по всей земли», этими же словами псалом и заканчивается. Здесь примечательны три вещи: во-первых, то, что слово «чудно» в начале и конце других ста сорока девяти псалмов более не встречается, во-вторых, то, что оно находится в одном из тех редких псалмов, где идет речь о звездах и луне, и, в– третьих, то, что слова «чудно» или «чудный» – это слова, которые Гоголь обычно употребляет при описании месяца, звезд и вообще ночи.

Сходным образом в «Вечере накануне Ивана Купала» в сцене поиска клада угадываются черты Небесного Иерусалима из «Откровения Св. Иоанна». Небесный Град освещается божественным светом, и сам он – «злато чисто, подобен стеклу чисту», стены сделаны из ясписа, а их основания – из драгоценных камней. (Откр. 21, 19, 21). В гоголевской повести источник света, конечно, не божественный, но в то же время и не природный – колдовской. Светится сама земля и делается прозрачной, что сближает эту картинку с описанием из «Апокалипсиса»: «…середина ее вся осветилась и стала как будто из хрусталя вылита; и все, что ни было под землею, сделалось видимо, как на ладони. Червонцы, дорогие камни…». В обоих случаях, таким образом, присутствуют мотивы твердого прозрачного материала (стекло/хрусталь), необычного света, золота и драгоценных камней. У Гоголя драгоценные камни были спрятаны под землей, но затем стали видимы для глаза; в «Апокалипсисе» же прозрачен весь город, и, следовательно, сделанные из драгоценных камней «основания стен», хотя и находятся под землею, также должны быть видны. Сходств, как видим, достаточно, другое дело, что в одном случае речь идет о Граде Небесном, а в другом, – о поисках сокровищ и совершаемом при этом ужасном преступлении.

Возможно, в этом особом интересе к ночи и ночному свету сказался тот Гоголь, которого нередко называют «темным» или «ночным». Я далек от того, чтобы рассматривать гоголевскую картину мира как «классический образчик бесовидения»[111], хотя в некоторых своих сочинениях Гоголь руководился мотивами или импульсами, которые трудно уложить в рамки привычного христианского миросозерцания. В то же время, если возможно разное понимание Света, то и тот «выбор освещения», который делает Гоголь, нельзя признать однозначно анти– или внехристианским. Различие между «Светом вечерним» и «невечерним» для обыденного сознания вовсе не очевидно. В «Новой Скрижали» архиепископа Нижегородского и Арзамасского Вениамина, несомненно известной Гоголю, в разделе о светиличных молитвах вообще говорится о «ночном свете», а при этом подразумевается «свет вечерний». Согласно «Скрижали», эти молитвы названы так потому, что «содержат в себе благодарение Богу за ночной свет, даруемый нам в свещах, а притом моление о том, дабы Господь, под образом вещественного света, наставил нас на путь Свой и научил ходить в истине Его»[112]. И сразу же после этого, то есть после упоминания о «ночном свете», о. Вениамин цитирует Василия Великого, говорившего о «свете вечернем», которому в светиличных молитвах, собственно, и приносится благодарение[113].