Жизнь холостяка - Оноре Бальзак

Грита, совсем обеспамятев, бросилась к хозяину и крикнула ему:

— Сударь, нас идут громить! Весь город поднялся! Господин Максанс Жиле убит, кончается... и говорят, что его ранил господин Жозеф.

Старик Ошон быстро оделся и спустился вниз; но, увидев разъяренную толпу, вскочил обратно и запер дверь на задвижку. Расспросив Гриту, он узнал, что его гость всю ночь расхаживал по комнате в большом волнении, вышел чем свет из дому и до сих пор не возвращался. Испуганный старик отправился к г-же Ошон, уже проснувшейся от шума, и сообщил ей ужасное известие, которое — было ли оно правдой или ложью — взбунтовало всех иссуденцев, запрудивших площадь Сен-Жан.

— Он не виновен, в этом не может быть сомнений, — сказала г-жа Ошон.

— Но покамест установят его невиновность, сюда могут ворваться и разграбить нас, — сказал Ошон, побледнев (у него в погребе было спрятано золото).

— А Агата?

— Она спит, как сурок!

— А, тем лучше, — сказала г-жа Ошон. — Я бы хотела, чтобы она не просыпалась, пока не выяснится дело. Такой удар убьет мою бедную дочурку!

Но Агата проснулась и полуодетая сошла вниз, так как недомолвки Гриты, которую она стала расспрашивать, привели в смятение и ум ее и сердце. Она застала г-жу Ошон вместе с ее мужем у окна гостиной, бледную, со слезами на глазах.

— Мужайся, дочурка! Бог ниспослал нам испытание, — сказала старушка. — Жозефа обвиняют...

— В чем?

— В скверном поступке, которого он не мог совершить, — ответила г-жа Ошон.

Услышав эти слова и увидев входившего жандармского лейтенанта, г-на Муйерона и Лусто-Пранжена, Агата упала в обморок.

— Слушайте, — сказал г-н Ошон жене и Грите, — уведите госпожу Бридо. В таких обстоятельствах женщины только мешают... Идите вместе с нею к себе. Садитесь, господа, — сказал старик. — Недоразумение, которому мы обязаны вашим приходом, не замедлит, надеюсь, выясниться.

— Недоразумение это или нет, — ответил г-н Муйерон, — но толпа так разъярена и головы так возбуждены, что я боюсь за обвиняемого... Я хотел бы препроводить его в здание суда и таким образом успокоить возбужденное население.

— Кто бы предполагал, что Максанс Жиле внушит такую любовь? — сказал Лусто-Пранжен.

— Сейчас, как сообщил мне один из моих людей, тысяча двести человек выходят из Римского предместья, — заметил жандармский лейтенант. — Они орут, угрожают расправой, самосудом.

— Где же ваш гость? — спросил г-н Муйерон г-на Ошона.

— Кажется, он отправился погулять за город...

— Позовите Гриту, — важно сказал судебный следователь. — Я надеялся, что господин Бридо не уходил из дому. Вам, конечно, известно, что преступление совершено в нескольких шагах отсюда, на рассвете?

Пока г-н Ошон разыскивал Гриту, три чиновника обменялись многозначительными взглядами.

— Физиономия этого живописца мне никогда не нравилась, — сказал лейтенант г-ну Муйерону.

— Скажите, милая, — обратился следователь к Грите, лишь только она вошла, — говорят, вы видели, как господин Жозеф Бридо сегодня утром выходил из дому.

— Да, сударь, — ответила она, дрожа как лист.

— В котором часу?

— Как только я встала; ведь он всю ночь расхаживал в своей комнате, и когда я вышла, он уже был одет.

— Уже рассвело?

— Светало.

— У него был возбужденный вид?

— Да, еще бы! Мне показалось, он не в себе.

— Пошлите за моим протоколистом кого-нибудь из ваших людей, — сказал Лусто-Пранжен лейтенанту, — и пусть он придет с ордером на...

— Боже мой, подождите, — сказал г-н Ошон. — Возбуждение молодого человека объясняется совсем иначе, а вовсе не обдумыванием убийства: сегодня утром он уезжает в Париж вследствие одной истории, из-за которой Жиле и мадемуазель Флора Бразье сомневались в его честности.

— Да, истории с картинами, — сказал г-н Муйерон. — Вчера она была поводом для весьма крупной ссоры, а у художников, как говорится, голова не на месте.

— Кому во всем Иссудене понадобилось бы убить Максанса? — спросил Лусто. — Ни ревнивому мужу, ни кому бы то ни было, потому что этот молодой человек никого ничем не обидел.

— Но что же делал господин Жиле в половине пятого на улице Иссудена? — спросил г-н Ошон.

— Позвольте, господин Ошон, предоставьте нам заниматься нашим ремеслом, — ответил Муйерон. — Вы еще не знаете всего: Макс узнал вашего художника...

В эту минуту в конце города поднялся крик, который, усиливаясь, несся вдоль улицы Гранд-Нарет, как раскаты грома.

— Вот он! Вот он! Его схватили!

Эти слова явственно выделялись среди грозного гула толпы. Действительно, бедный Жозеф Бридо, который, ничего не подозревая, возвращался к завтраку мимо Ландрольской мельницы, был сразу замечен всеми, как только он появился на площади Мизер. К счастью, два жандарма бегом бросились к нему, чтобы вырвать его у толпы жителей Римского предместья, которые уже грубо хватали его за руки, крича: «Смерть ему!»

— Расступитесь! Расступитесь! — повторяли жандармы, позвавшие еще двух других, чтобы прикрыть Жозефа спереди и сзади.

— Видите ли, сударь, — сказал художнику один из его охраны, — сейчас дело касается не только вашей шкуры, но и нашей. Виновны вы или нет, но мы обязаны защитить вас от толпы, возмущенной убийством Жиле, а этот народ не сомневается в вашей вине, они считают вас убийцей, их ничем не собьешь. Они обожают господина Жиле; вы только посмотрите на них, они готовы расправиться с вами самосудом. Мы же видели в тридцатом году[59], как они трепали податных чиновников, которым, надо сказать, солоно пришлось!

Жозеф Бридо смертельно побледнел, но, собрав все свои силы, двинулся дальше.

— Как бы там ни было, — сказал он, — я не виновен, идемте!

И художник прошел весь свой крестный путь. Тяжелее всего далась ему дорога от площади Мизер до площади Сен-Жан, — на мнимого преступника сыпались оскорбления, ругательства, угрозы убить его. Жандармы вынуждены были обнажить сабли против бесновавшейся толпы, бросавшей в них камнями. Конвоиров чуть было не поранили, несколько брошенных камней задели ноги, плечи и шляпу Жозефа.

— Вот и мы! — сказал один из жандармов, входя в гостиную Ошонов. — Добрались сюда не легко, господин лейтенант!

— Теперь нужно рассеять это сборище, и я вижу только один способ, господа, — сказал офицер чиновникам. — Нужно отвести господина Бридо в здание суда, прикрыв его со всех сторон. Мы со своими жандармами вас защитим, господин Бридо. Нельзя ни за что поручиться, когда вокруг шесть тысяч бесноватых...

— Вы правы, — сказал г-н Ошон, дрожавший за свое золото.

— Если в Иссудене это лучший способ защитить невинного, то поздравляю вас! — заметил Жозеф. — Меня и так уж чуть не побили камнями...

— Что же, вы хотите, чтоб ворвались в дом, где вас приютили, и чтоб разграбили его? — спросил лейтенант. — Разве мы со своими саблями можем отразить напор людей, на которых нажимает разъяренная толпа, не знающая формальностей правосудия?

— О, идемте, господа, мы объяснимся потом, — ответил Жозеф, вновь обретя хладнокровие.

— Расступитесь, друзья! — крикнул лейтенант. — Он арестован, мы ведем его в суд!

— Уважайте правосудие, друзья! — воскликнул г-н Муйерон.

— Разве вы не предпочитаете, чтобы его гильотинировали? — сказал один из конвоиров кучке остервеневших людей.

— Да, да! — закричал один из беснующихся. — Его гильотинируют!

— Его скоро гильотинируют, — повторяли женщины.

В конце улицы Гранд-Нарет говорили друг другу:

— Его взяли, чтобы гильотинировать. При нем нашли нож! А, негодяй! Вот вам парижане! По лицу видно, что преступник!

Хотя Жозеф и был вне себя, он прошел путь от площади Сен-Жан до суда, сохраняя замечательное спокойствие и выдержку. Тем не менее он был очень доволен, очутившись в кабинете г-на Лусто-Пранжена.

— Я думаю, мне нет необходимости, господа, говорить вам, что я не виновен, — обратился он к г-ну Муйерону, г-ну Лусто-Пранжену и протоколисту. — Я могу только просить вашей помощи, чтобы доказать свою невиновность. Я ничего не знаю об этом деле.

Когда судья по порядку рассказал о всех подозрениях, тяготевших над ним, и закончил заявлением Макса, Жозеф был ошеломлен.

— Но я вышел из дому после пяти часов, — сказал он, — я пошел по Большой улице и в половине шестого осматривал фасад церкви Сен-Сир. Там я разговаривал со звонарем, пришедшим прозвонить «Анжелюс», расспрашивал его о здании, которое кажется мне странным и незаконченным. Потом я пересек овощной рынок, где уже были женщины, потом миновал площадь Мизер и через мост Озан дошел до мельницы Ландроль; там я минут пять-шесть преспокойно смотрел на уток, и работники мельника, вероятно, меня заметили. Я видел женщин, которые шли на реку стирать белье, они должны быть еще там; они стали подшучивать надо мной, говоря, что я не больно красив; я им ответил: «Укладка не тем славна, что сама складна, а тем славна, что жемчуга полна». Оттуда я прошелся по большой аллее до «Тиволи», где разговаривал с садовником... Распорядитесь проверить эти факты и не приказывайте меня арестовывать, а я даю вам слово оставаться в вашем кабинете, пока вы не убедитесь в моей невиновности.