Солнце и тень - Кеннет Келзер

Во сне я, одетый в смокинг, стоял у отведенного мне за банкетным столом места, ощущая себя в полной гармонии со всеми другими красивыми людьми, собравшимися на банкет. Держась руками за спинку стула, я спокойно ожидал, когда можно будет сесть, и тут вдруг начался весь абсурд. Кого или что символизировали четверо или пятеро буйных черных быков?

Во сне эти разрушительные, агрессивные силы выглядели совершенно абсурдно и неуместно — сразу приходила на ум английская пословица про быка в посудной лавке. В последующие месяцы я рассказывал этот сон многим людям, в том числе и нескольким собратьям по профессии. Я также поделился им с Чарлин и Эриком и со своими учениками из разных групп и семинаров по исследованию сновидений. Я активно искал откликов, которые разъяснили бы мне появление быков — явных символов конфликта и неприятностей. Наконец, передо мной стала вырисовываться вся картина целиком. Четверо или пятеро быков символизировали четыре или пять главных агрессивных сил, исходивших как извне, так и из моего бессознательного ума. Это они так неожиданно и яростно атаковали меня и в начале, и в процессе эксперимента с осознаваемым сновидением!

Все эти силы, в совокупности составляли мою погибель! Они обладали коллективной способностью разбить меня наголову, а, может быть, даже уничтожить красоту и тонкость моих исследований осознаваемого сна. Эти силы несли в себе огромный вызов и, тщательно изучив образный строй сновидения, я стал доподлинно понимать, сколько стрессов я перенес за последние три года. Наконец у меня возник главный вопрос: «Какие же уроки эти быки-буяны и изумительный метрдотель старались мне преподать?» Скоро я понял, что они старались научить меня, как нужно эффективно сотрудничать и как беречь себя, находясь под действием многочисленных стрессов и чувствуя, что они могут тебя одолеть и привести к погибели. Я был очень взволнован, когда обнаружил этот главный ключ ко всему сну. «Сладкозвучный рог Женевьевы»[36] привиделся мне года через полтора после того, как мой стресс достиг апогея, и все равно его ясность была как нельзя более кстати.

Утром, за завтраком, я рассказал увиденный ночью сон Чарлин и Эрику. Эрику тогда было семь лет, и он, как всегда, слушал сон с большим интересом. Обсуждая ребячливых молодых бычков, мы связали их с нашими прежними соседями — вконец распоясавшимся парнишкой и его юными друзьями. Так, смеясь и шутя, мы пришли к выводу, что в их жестокости по отношению к нам не было умысла: просто они вели себя, как те бычки из сна, проявляя полную неуправляемость, шумную несдержанность, бесчувственность и потенциальную разрушительность. Когда мы говорили об этом, Эрик изрек загадочную фразу, попав прямо в точку: «Эти бычки нас совсем забодали!» Мы с Чарлин расхохотались, восхищенные проницательностью чистого детского видения. Я и вправду часто ощущал, что соседские бычки меня «совсем забодали».

Так, может быть, этот сон даст недостающий фрагмент для моей давней головоломки? Уже около трех лет я тщетно искал ответ на вопрос: как можно было справиться с юными соседскими хулиганами? На меня произвело большое впечатление, как буйные бычки из сна в конце концов получили отпор. Размышляя над главными моментами этого сновидения, я стал собирать кое-какие ценные для себя сведения. Атака первых трех или четырех одетых в белое официантов, которые, вбежав в зал, пытались схватить бычков за рога, была легко и быстро отбита. Эти молодые люди символизировали ту часть моей личности, которую можно условно назвать «мистер Добряк». У них были добрые намерения (они были в белом), они приложили массу энергии и сделали все, что могли, но их усилия оказались совершенно безрезультатны. А все потому, что в потенциально жестокой ситуации молодые люди вели себя слишком мягко и не проявили нужной силы и целенаправленной сноровки, чего эта ситуация от них требовала. Чтобы остановить бычков из сна (и юных соседских хулиганов в мире яви), нужна была грубая мужская сила, приложенная свободно, очень целенаправленно и внимательно и именно в той точке, где противника можно было поразить и остановить, попав в его Ахиллесову пяту. С радостью и изумлением я осознал особую роль метрдотеля — молодого мужчины с топором. Он и был недостающим фрагментом моей головоломки! То был символ грубой мужской силы, приложенной с совершенной сноровкой.

Молодой мужчина, который во сне размахивал топором, скоро стал для меня героическим символом. Как и другие официанты, он был в белом (что подразумевало его добрые побуждения). Как и другие, он был в самой гуще схватки, при этом выгодно отличаясь от остальных своей сноровкой. Этот человек был воином — в том смысле, который дон Хуан подробно объяснял Карлосу Кастанеде [9]. Когда я стал раздумывать о его поведении в том виде, как оно проявилось в моем сне, ко мне слетелся целый рой мыслей. Вони — это тот, кто знает и полностью отдает себе отчет, что в его жизни будут времена, когда придется поднять меч. Воин не боится поработать мечом или топором. Он может и готов увидеть зло и опасность в их истинном виде. Он не обманывает себя, глядя на мир сквозь розовые очки. Он не верит в правило «Не слушай зло, не говори зло, не делай зло». Его не затягивают «прелести» обывательской жизни и не сковывают общепринятые условности. Истинному воину присуща высочайшая осознаваемость, он действует мечом ловко и умело. Воин понимает законы, которым подчиняются агрессивные энергии. Он знает, что при встрече с агрессором бесполезно проявлять мягкость, кротость и миролюбие, потому что эти качества, как правило, только разжигают агрессию, усиливая и затягивая неминуемый конфликт. Воин умеет, заняв выгодную позицию, встретить надвигающуюся агрессию ее же оружием. Искусный воин не станет очертя голову бросаться на противника: он знает, что в подобных схватках нет места воинскому искусству, они слишком жестоки и утомительны для обоих сражающихся сторон. Такой мастер духовного боя стремится полностью осознать то единственное место, куда он должен точно поразить противника, чтобы остаться невредимым самому и нанести как можно меньше вреда другим. Истинный воин — это меткий боец, в более широком жизненном смысле его удары исполнены милосердия и любви. То, как Иисус отвечал фарисеям, и то, как Махатма Ганди боролся со своими противниками-англичанами, дает нам много прекрасных примеров такого «духовного боевого искусства».

Чем больше я исследовал этот сон, тем больше он меня изумлял. Я видел, что когда метрдотель взмахнул топором, он сделал два удара, причем каждый был нанесен с исключительной точностью, спокойствием и изяществом и с минимальной затратой энергии. Как только оба рога упали на пол, у быка, оставшегося без рогов, как и у всех других быков, произошел мгновенный спад энергии. Под влиянием некой загадочной, но общей для них подсознательной связи все они присмирели разом, будто единый организм. Воин нанес совершенный удар.

«Сладкозвучный рог Женевьевы» как никогда ясно показал мне, что в моих попытках справиться с ошеломляющим потоком событий и эмоций, который так долго меня захлестывал, герой-воин был как раз той частью личности, которой мне не доставало. Я был слишком безропотен и слишком терпим. Благодаря этому прозрению герой-воин, мой метрдотель в белом, размахивающий огромным топором, стал частой темой моих медитаций и размышлений. Вскоре я стал предоставлять ему в своей внутренней жизни гораздо больше пространства и осознаваемого гостеприимства и почувствовал, что сам стал чаще проявлять «созидательную агрессию» в словах и поступках, когда видел, что это качество способно сотворить в мире что-то прекрасное. Этот сон вкупе с моими переживаниями показал, что осознаваемое воинское искусство, если использовать его своевременно и в целях самообороны, является подлинным благом, актом героизма.

В этом сновидении именно от героя-воина исходило самое главное для меня предложение. Укротив быков, он вручил мне осеченный рог, трофей своей славной победы, и предложил в него потрубить. Принять рог, как я сделал это во сне, значило принять перспективу следовать его курсом и все глубже внедрять его в свою осознаваемость и в поведение наяву. Именно здесь во сне содержалась важная игра слов. Мне было предложено «затрубить в свой рог», а это еще одна метафора для более активного приложения своих сил в жизни.

Сам рог во многих отношениях поразил меня как самый важный символ сновидения. Я говорю так главным образом потому, что во сне он является самым ярким символом преображения. В качестве такового он выступает положительным эквивалентом топора, который тоже представляет собой символ и инструмент преображения. Истинный герой-воин, обладающий целостностью и уравновешенностью, владеет обоими инструментами. Благодаря своему максимально уравновешенному участию в сюжете сна этот герой топором начал, а рогом завершил две отдельные стадии преображения. Оставаясь на голове быка-буяна, рог мог служить инструментом разрушения. В отсеченном же виде (после столкновения и контакта), попав в надлежащую ситуацию, он превратился в инструмент творчества, мира и красоты. В этом сновидении рог стал проводником самой трогательной, самой задушевной музыки, которую мне доводилось слышать во сне или наяву. Он стал инструментом, преобразившим и меня, сновидца, потому что играя на нем в этом эпизоде сна, я почувствовал себя другим человеком. Музыка, которая лилась из глубин моей души, стала для меня живым залогом перемены, потому что была так свежа и сладкозвучна, так ярка и глубока, так возвышенна и несравненна. Рог, музыка и сновидец слились в единое целое! Подобное переживание знакомо многим искусным музыкантам: они рассказывают, что играя на пределе своих возможностей, давая самые удачные концерты, нередко чувствуют, будто инструмент становится частью тела. Они составляют единое целое с инструментом и с изливающейся из него музыкой и чувствуют, как музыка, возникая из их сокровенных глубин, протекает через инструмент и изливается в мир. Такое переживание единства с рогом и с задушевной мелодией «Сладкой Женевьевы» позволило мне испытать глубокое чувство внутренней гармонии и красоты. Миг преображения может быть очень сладок, и во сне я наслаждался каждой нотой, каждой трелью и вибрато, которыми сопровождал свою игру. Во сне музыка и звук перенесли меня в иной мир. Я по-прежнему затрудняюсь передать этом мир словами или воспроизвести его звучание наяву. Тот миг сновидения, когда я с чувством глубочайшей завершенности закончил игру, был для меня очень важным и остается таковым по сей день. То, как люди слушали меня — восторженно, затаив дыхание, — говорило красноречивее всяких слов, а широкая, сияющая улыбка метрдотеля ничуть меня не удивила. Я нуждался в его одобрении и во сне открыл свою душу, чтобы целиком принять его в себя.