Убийственные мемуары - Фридрих Незнанский

– У меня, извини, нет знакомых фокусников. Я у Маркеса прочитал, там нечто похожее было. Так получается, что он плагиатор был, ваш Ракитский, – засмеялся Меркулов.

– Ну уж и плагиатор. Из плагиата бы столько народу не угробили. Но даже это ерунда по сравнению с бильярдом.

– А с бильярдом что?

– Представь, Костя, Ватолин-то, оказывается, был фантастический бильярдист, об этом даже Ракитский в своей книге упоминает. Однажды они оказались вдвоем в нынешней уже Германии, немного покуролесили и ночью попали в какой-то мутный клуб, чтобы не сказать – притон. Ну оба, конечно, люди бывалые, не спасовали бы, но тут выяснилось, бугор компании, на них наехавшей, – страстный бильярдист, чемпион какой-то там местности, допустим Рурского каменноугольного бассейна. Короче, Ватолин его обыграл. Тогда они поспорили, что если Ватолин сможет выиграть, давая фору, играя левой рукой и прищурив левый же глаз (то есть сильно осложняя себе жизнь, потому что на самом деле все наоборот – только левши прищуривают левый), то… ну не буду тебе рассказывать, в чем приз состоял, не стану лишать удовольствия, лучше сам прочитаешь.

– И что, Ватолин выиграл? – спросил Меркулов.

Турецкий кивнул.

– И тогда сразу становится понятно, как он этого несчастного Шустермана завербовал. Просто Шустерман должен был ему кучу денег. Мы нашли у Ватолина его расписки почти на восемьдесят тысяч долларов. Может, я и не смогу это доказать, но я убежден, что Шустерман вообще тут был ни при чем.

– Ой ли? – засомневался Меркулов. – Зачем же тогда Ватолину понадобилось его убирать? Шустерман что-то знал о нем…

– В том-то и дело – в этом «черном», дьявольском ватолинском остроумии. Шустерман даже не понимал, что происходит! Он ничего не знал, ровным счетом ни-че-го! Его роль свелась вот к чему. От него требовалось просто появиться у Ракитского – но так, чтобы этому факту были свидетели. Шустерман – неплохой специалист по творчеству иранского художника Хатума, а еще муж известной московской галеристки – каким-то образом знакомится с Ракитским (скорей всего, показывает ему картины Хатума из собственной коллекции). То есть заинтересовывает его своей персоной, пытается сблизиться на этой почве. Видимо, локально это происходит. В результате Шустерман появляется в квартире Ракитского и видит рядом с полотном Хатума картину Левитана, которая в конце концов и исчезает. И этому факту есть свидетель: Шустермана у Ракитского видит его сосед Андреев. В этом и состоял замысел Ватолина: засветить заядлого игрока и любителя прекрасного Шустермана дома у Ракитского. Не вышло бы в тот раз, так Ватолин предпринял бы еще попытку, придумал бы, как показать Шустермана в обществе Ракитского, не у него дома, так в другом месте. В конце концов, мы ведь не знаем, может быть, Шустерман бывал у Ракитского и прежде, но Ватолин ждал, пока появится свидетель их встречи, и лишь после этого дал бильярдисту отбой. Что должно было думать следствие после показаний профессора Андреева? То, что мы и подумали: Шустерман – цепочка на пути к заказчику Левитана. Если вообще не сам заказчик. Потом, когда Ватолин понимает, что мы уже выходим на этого несчастного Шустермана, он его оперативно убирает. А на самом деле Шустерман – пустышка. Круто?

Меркулов молча показал Турецкому большой палец.

Тут ворвался возбужденный Грязнов:

– Саня, пляши, я тебе Скобелева нашел, программиста пропавшего, подшивай его к делу!

– Застреленный? – мрачно спросил Турецкий. – «Джерихо-941»?

– Сам ты «джериха»! Жив наш курилка, оказывается! Он вообще ни о чем ни сном ни духом. Все это время на даче был, с девками.

– На даче, с девками? – машинально переспросил Турецкий и, надо признать, несколько глуповато.

– С двумя, – радостно подтвердил Грязнов.

Кстати, подумал Турецкий, запечатывая большой желтый конверт, который предстояло послать с фельдъегерской почтой, кстати о великих предках! Картина Левитана ведь постоянно висела в спальне Ракитского. Гости у него бывали нечасто, но все же бывали. Однако своего Левитана Ракитский не прятал, напротив, как истинный профи, все самое ценное он держал на виду. Логично? Логично.

Но почему же тогда рисунки Кандинского хранил в сейфе? А вот именно поэтому. Потому Кандинский – это Кандинский, про него и так было известно, а Левитан – с понтом, какой-то Соколовский.

Не в том ли и состоит работа следователя, с чувством глубокого удовлетворения подумал Турецкий, чтобы рыть землю, докапываясь до истины, беспризорно валяющейся на поверхности? Дело было закончено. На руках у него помимо вороха бумаг, оказывающихся вдруг бесполезными на финише любого расследования, после ознакомления с книгой Ракитского оставался своеобразный список «восьмерых негритят», как назвал он этих людей еще тогда, когда Самойлов ему сообщил, что именно их, покойных, он и боится.

Пять человек, пять высших чинов КГБ, из которых трое в новой стране продолжили работу в Федеральной службе безопасности, а двое – в Департаменте иностранной службы, к концу девяностых годов были мертвы. Эта пятерка людей, помимо Ракитского имевших отношение к ликвидации собственности КГБ в ГДР и отбывших не так давно на тот свет, в хронологическом порядке выглядела так:

1) генерал-майор Макарычев в сентябре 1999 года, приняв цианид, покончил с собой по так и не выясненным мотивам;

2) генерал-майор Мирошниченко в октябре 1999 года погиб в результате неудачного прыжка с парашютом. Парашют перед прыжком собирал сам;

3) полковник Акентьев в 2000 году был убит в подъезде собственного дома. Убийца не найден;

4) генерал-лейтенант Фартук в марте 2001 года скончался в результате сердечного приступа дома, во сне (по неофициальной версии – в постели с проституткой);

5) контр-адмирал Наримзян в августе 2001 года погиб в автомобильной катастрофе. На Московской кольцевой автодороге в районе выезда из Москвы на Химки в его «мерседес» въехал «КамАЗ» с ярославскими номерами. Водитель «КамАЗа» с места происшествия скрылся, впоследствии найден не был. Номера «КамАЗа» оказались фальшивыми, сама машина, пребывавшая в нормальном техническом состоянии, три года назад была списана с подмосковной автобазы в Коломне как не подлежащая ремонту.

Составить этот список сразу ни по одному из тех принципов, которыми руководствовался Миша Федоренко, когда пытался это сделать с имеющимися данными о скончавшихся за последние годы сотрудниках спецслужб, было невозможно. Потому что один из этой пятерки работал вместе с Ракитским и Ватолиным в ГДР, двое занимались той же проблемой (ликвидацией союзной собственности), сидя на Лубянке, еще двое были тогда в Польше и присоединились к этой кормушке спустя два года, и еще один – только спустя четыре.

Шестым «негритенком» был Ракитский.

Седьмым – Ватолин.

Восьмым – директор Департамента иностранной службы.

У Турецкого была дурацкая привычка сразу же заглядывать в конец книги, и это здорово сэкономило время. Ведь именно из-за последней главы, именно из-за того, что Ракитский никак не мог раскрыть аферу, он и тянул с финалом своей книги. И вот она, разгадка, – директор Департамента иностранной службы, именно он стоял за аферой в Германии, именно он стоял за Ватолиным. Хотя тот, разумеется, убирая Ракитского, а затем целую цепочку людей, которых Турецкий подозревал в этом преступлении (в убийстве с целью похищения картины Левитана), прежде всего старался для себя, любимого.

О гибели Ватолина никто не знал ни в МВД, ни в ФСБ, ни даже в самом ДИСе в течение суток. Тело Ватолина Грязнов распорядился отвезти в морг и даже Турецкому не сказал – в какой.

– Целее будешь, Саня, – добродушно объяснил Вячеслав Иванович. – И он там целее будет, жмурик наш ненаглядный.

– Целее уж некуда, – пробурчал Турецкий.

Грязнов, однако, расслабляться не собирался: аспирант Федотов и программист Скобелев на тот момент найдены все еще не были.

С обыском к директору ДИСа нагрянули через сутки после того, как Грязнов застрелил Ватолина, то есть в ночь на 4 ноября.

Хронология этих событий была такова: в тот же вечер, 3 ноября, Грязнов нашел наконец аспиранта Федотова и привез Турецкому изъятую у него рукопись Ракитского – действительно был еще экземпляр, и действительно профессор Андреев отдал его на хранение своему аспиранту. (У Ольги Ракитской экземпляра рукописи не было. И кстати, когда Турецкий спрашивал у нее по телефону, не распечатывал ли у нее отец свою книгу в тот день, когда у него испортился принтер, – ответ был отрицательным. Но присутствовавший при этом разговоре Ватолин, разумеется, не слышал, что сказала Ольга, напротив, поскольку он до сих пор второго экземпляра не нашел, то немедленно на Ольгу и набросился.)

Едва Турецкий ознакомился с финалом этого нетленного произведения, он позвонил Меркулову. Поднятый с постели, Константин Дмитриевич недрогнувшей рукой подготовил необходимые документы и позвонил куда надо, чтобы обыск и арест такого высокопоставленного чиновника не превратился в грандиозный скандал. Промедление было провалу подобно, директора надо было брать тепленьким, пока он еще не знал о гибели Ватолина. К счастью, это еще никому не было известно. Вездесущие и всепроникающие грязновские оперы живо выяснили, что директор ДИСа ночует не в своей городской квартире, а в загородном доме. А Турецкий продолжил листать рукопись Ракитского уже по дороге туда, на Рублевское шоссе.