Синий Цвет вечности - Борис Александрович Голлер

Мало что горло никак не заживает! Они с Михаилом могли пожать друг другу руки: родня по духу. После Валерика Сергей выхлопотал себе отпуск для поездки домой. Но припозднился с отъездом: еще донимала рана. Теперь нужно было дождаться подтверждения отпуска: правила строги. Воевал там ты — не воевал, ранен — не ранен, а изволь ждать. Но тут он получил известие, что при смерти отец. Он вскочил в пролетку и помчался, не дожидаясь подтверждения. Пока шло известие к нему и пока он ехал… отца схоронили 12 февраля, а было уже 20-е…

Князя Трубецкого-старшего провожали с почестями. За гробом шел весь Кавалергардский полк во главе с самодержцем всея Руси. Такое нечасто бывает. Государь ехал под своим штандартом. Правда, и тут вышло всё не гладко. При выносе штандарта из Зимнего и передаче его случились заминка и нарушение ритуала. Этого уж государь никак не мог простить. Два офицера — Апраксин и Челищев, допустившие промах, — тут же загремели в армию, просто не слезая с седла, а командир полка (Кавалергардского, не забудьте!) взят под арест. Такие порядки. К тому же царь был до того расстроен недоразумением, что доехал лишь до Литейного и повернул обратно. Полк дальше за гробом шел без него. Все сочли это дурным предзнаменованием. Наследник Александр писал сестре Марии в те дни: «Вся эта история очень неприятна и произвела очень дурное впечатление на публику, которая и без того любит все критиковать и контролировать. Maman, от которой хотели скрыть, в конце концов всё узнала, — это, как всегда, послужило причиной ее слез — надеюсь, что это скоро все забудут». От императрицы и правда пытались скрыть подробности, но она узнала — как не узнать? — и в итоге плакала. Она вообще много плакала в последнее время по разным поводам. И сына это огорчало.

После этих событий еще Сергея — сына столь почитаемого князя — практически арестовали тотчас по прибытии в Петербург, хоть он и приехал на похороны отца. А за то, что приехал без разрешения! Не подтвердил разрешения, слышали? Мы в какую эпоху живем? То-то!

Когда Лермонтов вошел, Сергей с увлечением надевал на столбики маскарадные маски. Он коллекционировал эти маски, у него их было множество. И для этого существовали специальные столбики…

— Ты куришь?

— Не могу. Еще горло болит. А ты кури!

Лермонтову принесли сигары и кофий.

— Ты знаешь, что я под домашним арестом?

— Даже так? — удивился Михаил.

— А ты думал?! О нашем брате сильно пекутся! Мне Клейнмихель специальное письмо прислал. Чтоб из дому не выходил. Считается, что я приехал без разрешения. Хоть оно было. Отец тоже умер без их разрешения!

— А доктор Вилье что говорит?

— Он сперва сказал — три месяца для излечения. А теперь… что он может? Ему, полагаю, дано указание: как только рана затянется, чтоб я мог перенесть поездку, вернуть обратно на Кавказ.

— Меня, по-моему, тоже хотят сплавить!

— А как же твои представления к наградам?

— На них положили, кажется. Что надо.

— А тебя за что? Я понимаю — меня!

Они могли так долго перекидываться. Оба знали собственные причины и следствия, а про другого понимали не всё. Сергея император заставил жениться на фрейлине Катерине Пушкиной, она оказалась беременной. А претендентов на отказ от своей вины по этому поводу было более чем достаточно. Но выбрали Сергея. Это надо иметь такую удачливость! Его лично государь заставил обвенчаться с ней в дворцовой церкви. Ну да, застав в сложной ситуации с дамой… Но кого с этой дамой не заставали?

Хотя Сергей и без того доставлял двору много недовольств своим поведением (отчаянный был человек), кому непонятно было, что месть не ему, а его брату Александру, через него… — но какой тонкий ход! Императрица это тоже поняла и опять плакала. У нее вновь появился тик лицевого нерва, который получила она в день Сенатской площади.

Прекрасно понимала, что ее муж мстит единственному мужчине, которого она… нет, слова «любит» императрица не может произнести, даже если муж изменяет ей открыто!.. А вдова Пушкина? А Нелидова? А все другие его страсти?.. Трубецкой Александр просто нравится ей. Только нравится. Ну совсем безвинно! И не стоит мстить за это так откровенно (слово «подло» она тоже не могла бы вымолвить!) — мстить, наказывая его брата! Среди ее чувств в ту пору мелькало даже сострадание несчастным женам мятежников, которые отправились за мужьями в Сибирь: и как молили их пустить, и как поехали дружно! Императрица ощущала невольно свое женское родство с ними.

Казалось ей, она сама готова была б отправиться в Сибирь за мужем — если б только он любил ее!

Сергея Трубецкого она просто жалела. Но он не ощущал никак ее жалости, да и не нужна была вовсе эта жалость ему; он вскоре после своей несчастной женитьбы упросил начальство отправить его на Кавказ, оставив официальной жене завоевывать свободно другие симпатии. Если гвардеец столичный просится на войну, это поощрялось всегда: его поощрили.

Только лермонтовская история была много сложней, и Сергей, как другие, в ней плохо разбирался. Да и сам Михаил не совсем понимал, чего от него хотят. Он был кому-то неугоден в более обширном смысле. Но кому? Почему? За что?..

Однако по поверхности своих неудач они легко прошлись в разговоре, и Трубецкой сделал вывод под конец:

— Не любят нас с тобой! Трудно объяснить. А вот не любят — и всё! Заставить общество любить себя не легче, чем заставить любить женщину, если нет в ней того самого! Не маленький, знаешь чего! И Лермонтов смеялся от души: ему очень понравилось это сравненье. И он охотно выкурил еще сигару… А Трубецкой, потрогав замотанное горло, будто на пробу предложил выпить еще по рюмке французского коньяку.

Часть четвертая

ВОЛЬНООТПУЩЕННИК

I

Додо он не верил (при всей своей симпатии к ней), да и она на него обиделась в последнюю встречу. Потому неделю затем они почти не общались. Только у Карамзиных. Да и то она там целый вечер провела в разговорах с Андреем Карамзиным. Тот, казалось издали, пытался ей что-то доказать, она спорила с ним. Лермонтов отстранился, сделав вид, что не замечает. Светская дама. Страсти вспыхивают и гаснут. Андрей Карамзин — еще не самое худшее. Одиночество его самого было уж каким-то слишком очевидным. Издали видел Наталью Николаевну Пушкину; не подошел — но поклонился любезней обычного.

Подсел к кружку Вяземского, Валуевых и