Буденный: Красный Мюрат - Борис Вадимович Соколов

Справедливости ради надо отметить, что Бабель пишет в дневнике и о погромах, чинимых поляками, например, о еврейском погроме в Житомире – со слов уцелевших. Вот запись от 3 июня 1920 года: «Житомирский погром, устроенный поляками, потом, конечно, казаками. После появления наших передовых частей поляки вошли в город на 3 дня, еврейский погром, резали бороды, это обычно, собрали на рынке 45 евреев, отвели в помещение скотобойни, истязания, резали языки, вопли на всю площадь. Подожгли 6 домов, дом Конюховского на Кафедральной – осматриваю, кто спасал – из пулеметов, дворника, на руки которому мать сбросила из горящего окна младенца – прикололи, ксендз приставил к задней стене лестницу, таким способом спасались».

А вот – типичная сцена реквизиции в записи от 12 июля: «Приходит бригада, красные знамена, мощное спаянное тело, уверенные командиры, опытные, спокойные глаза чубатых бойцов, пыль, тишина, порядок, оркестр, рассасываются по квартирам, комбриг кричит мне – ничего не брать отсюда, здесь наш район. Чех беспокойными глазами следит за мотающимся в отдалении молодым ловким комбригом, вежливо разговаривает со мной, отдает сломанную тачанку, но она рассыпается. Я не проявляю энергии. Идем во второй, в третий дом. Староста указывает, где можно взять. У старика, действительно, фаэтон, сын жужжит над ухом, сломано, передок плохой, думаю – есть у тебя невеста или едете по воскресеньям в церковь, жарко, лень, жалко, всадники рыщут, так выглядит сначала свобода. Ничего не взял, хотя и мог, плохой из меня буденновец».

16 июля Бабель записал в дневнике: «О буденновских начальниках – кондотьеры или будущие узурпаторы? Вышли из среды казаков, вот главное – описать происхождение этих отрядов, все эти Тимошенки, Буденные сами набирали отряды, главным образом – соседи из станицы, теперь отряды получили организацию от Соввласти… У молодых хозяев – она высокая, со следами деревенской красоты, копается среди 5-и детей, валяющихся на лавке. Любопытно – каждый ребенок ухаживает за другим, мама, дай ему цицки. Мать – стройная и красная лежит строго среди этих копошащихся детей. Муж добр. Соколов: этих щенят надо перестрелять, зачем плодить. Муж: из маленьких будут большие».

18 июля Бабель уже предчувствует будущие грабежи и погромы в Польше: «Получен приказ из югзапфронта, когда будем идти в Галицию – в первый раз советские войска переступают рубеж – обращаться с населением хорошо. Мы идем не в завоеванную страну, страна принадлежит галицийским рабочим и крестьянам и только им, мы идем им помогать установить советскую власть. Приказ важный и разумный, выполнят ли его барахольщики? Нет.

Выступаем. Трубачи. Сверкает фуражка начдива. Разговор с начдивом о том, что мне нужна лошадь. Едем, леса, пашни жнут, но мало, убого, кое-где по две бабы и два старика. Волынские столетние леса – величественные зеленые дубы и грабы, понятно почему дуб – царь. Едем тропинками с двумя штабными эскадронами, они всегда с начдивом, это отборные войска. Описать убранство их коней, сабли в красном бархате, кривые сабли, жилетки, ковры на седлах. Одеты убого, хотя у каждого по 10 френчей, такой шик, вероятно. Пашни, дороги, солнце, созревает пшеница, топчем поля, урожай слабый, хлеба низкорослые, здесь много чешских, немецких и польских колоний. Другие люди, благосостояние, чистота, великолепные сады, объедаем несозревшие яблоки и груши, все хотят на постои к иностранцам, ловлю и себя на этом желании, иностранцы запуганы.

Еврейское кладбище за Малиным, сотни лет, камни повалились, почти все одной формы, овальные сверху, кладбище заросло травой, оно видело Хмельницкого, теперь Буденного, несчастное еврейское население, все повторяется, теперь эта история – поляки – казаки – евреи – с поразительной точностью повторяется, новое – коммунизм».

Запись от 20 июля хорошо передает психологию буденновского войска: «На привалах с казаками, сено лошадям, у всех длинная история – Деникин, свои хутора, свои предводители, Буденные и Книги, походы по 200 человек, разбойничьи налеты, богатая казацкая вольница, сколько офицерских голов порублено, газету читают, но как слабо западают имена, как легко все повернуть. Великолепное товарищество, спаянность, любовь к лошадям, лошадь занимает 1/4 дня, бесконечные мены и разговоры. Роль и жизнь лошади. Совершенно своеобразное отношение к начальству – просто, на ты».

Буденный смог с этой организацией сродниться, а многие другие – нет, и погибли. Немаловажным было то, что Семен Михайлович прекрасно знал и любил лошадей. Это еще больше роднило его с казаками. Он вполне сроднился с духом казацкой вольницы, чувствовал его, понимал, когда необходимо отпустить вожжи, дать конармейцам «расслабиться», а когда необходимо наводить порядок железной рукой, не останавливаясь перед расстрелами, иначе стихия сметет и тебя самого.

Бабель же в этой среде был чужой. Он признавался себе в записи от 26 июля: «Жизнь нашей дивизии. О Бахтурове, о начдиве, о казаках, мародерство, авангард авангарда. Я чужой».

Расправы буденновцев с пленными только побуждали поляков сопротивляться еще ожесточеннее. 28 июля Бабель отмечает: «История – как польский полк четыре раза клал оружие и защищался вновь, когда его начинали рубить». Никуда не делась в Галиции и страсть буденновцев к винным погребам. 28 июля Бабель зафиксировал: «Разрушенная экономия, барин Свешников, разбитый величественный винный завод (символ русского барина?), когда выпустили спирт – все войска перепились».

Бабель оставил нам замечательную характеристику Хмельницкого, многолетнего адъютанта Ворошилова: «Тов. Хмельницкий – еврей, жрун, трус, нахал, при командарме – курица, поросенок, кукуруза, его презирают ординарцы, нахальные ординарцы, единственная забота ординарцев – курицы, сало, жрут, жирные, шоферы жрут сало, – все на крылечке перед домом. Лошади есть нечего». При этом о самом Буденном писатель отзывался неизменно уважительно. Например, в той же записи от 4 августа: «Настроение совсем другое, поляки отступают, Броды хотя ими заняты, снова бьем, вывез Буденный».

А вот – колоритная зарисовка одного из конармейцев: «Иван Иванович – сидя на скамейке, говорит о днях, когда он тратил по 20 тысяч, по 30 тысяч. У всех есть золото, все набрали в Ростове, перекидывали через седло мешок с деньгами и пошел. Иван Иванович одевал и содержал женщин. Ночь, клуня, душистое сено, но воздух тяжелый, чем-то я придавлен, грустной бездумностью моей жизни».

И на следующий день, 7 августа, Бабель фиксирует разграбление костела в Берестечке: «Ужасное событие – разграбление костела, рвут ризы, драгоценные сияющие материи разодраны, на полу, сестра милосердия утащила три тюка, рвут подкладку, свечи забраны, ящики выломаны, буллы выкинуты, деньги забраны, великолепный храм – 200 лет, что он видел (рукописи Тузинкевича), сколько графов и холопов, великолепная итальянская живопись, розовые патеры, качающие младенца Христа, великолепный темный Христос, Рембрандт, Мадонна под Мурильо, а может быть Мурильо, и главное – эти святые упитанные иезуиты, фигурка китайская жуткая за покрывалом, в малиновом кунтуше, бородатый еврейчик, лавочка, сломанная рака, фигура святого Валента. Служитель трепещет, как птица, корчится; мешает русскую речь с польской, мне нельзя прикоснуться, рыдает. Зверье, они пришли, чтобы грабить, это так ясно, разрушаются старые боги».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});