Череп со стрелой (СИ) - Дмитрий Емец

Сашка в изумлении остановился, потом снова побежал, запоздало припоминая, что спина была в шныровской куртке с серым пятном в районе ле­вой лопатки. Такое же пятно было и на его куртке! Вот уж совпадение. Но размышлять об этом сейчас было не время.

Не обнаружив Кавалерию в ее кабинете, Сашка заметался в фойе, налетая на огромную деревян­ную кадку с китайской розой, в которую девица Штопочка имела привычку закапывать окурки в на­дежде, что они когда—нибудь прорастут. Для уско­рения же прорастания Штопочка еще регулярно и поплевывала в кадку. Роза, однако, все прощала и, не замечая мелких неприятностей, цвела почти круглогодично.

Встретив кухонную Надю, еще ничего не знав— щую про Даню, Сашка выяснил, что Кавалерия в комнате у Суповны. К Суповне Сашка прежде со­ваться не решался. Ее жилище представлялось ему чем—то вроде берлоги медведя. Чтобы попасть к Суповне, предстояло протиснуться по тесному ко­ридорчику, где громоздились торфяные горшочки для рассады и стояли поломанные стулья. Супов— на считала себя любительницей порядка и даже фанатичной его поклонницей, но порядка вокруг нее не было, а царил невероятный бардак. Она ни­когда ничего не выбрасывала, и все ее свободное время уходило на битву со старыми вещами, ко­торые не пригодились ей в предыдущие двадцать лет, но которых без сомнения ждало великое бу­дущее.

Еще из коридора Сашка услышал пение. Голос поднимался, дрожал грустью, затихал и вновь вспы­хивал. Он напоминал живой огонек свечи, когда за­щищаешь его ладонью, спасая от ветра. Сашка не­вольно остановился, чтобы не прерывать пения, и, затаив дыхание, слушал.

Наконец песня погасла. Сашка постучался и просунул в комнату голову. Он увидел Суповну и понял, что пела она. Лицо у Суповны было смяг­чившимся, глаза сияли, в них еще продолжалась только что смолкшая песня. Правда, лишь до мо­мента, пока Сашка, протискиваясь, не задел пи­рамиду старых ведер и они, рухнув, не завалили весь коридор. Тут уже Суповна мгновенно стала прежней Суповной, принялась выталкивать Саш­ку и орать.

Чей—то голос остановил ее. Сашка увидел Кавалрию. Поджав ноги, она сидела на кресле и зашивала носок.

— Я понимаю, что сейчас никто ничего не чинит. Но все равно в штопанье есть что—то успокаивающее! — сказала она Сашке, вопросительно поглядывая на него.

Сашка придерживался принципа, что все плохое лучше сказать сразу. И вину лучше взять на себя. Лю­дей чаще злит не сам проступок, а попытки оправ­даться.

Самым тяжелым для Сашки было то, что Супов— на никуда не ушла, а осталась в комнате. Он слу­шал ее грузные шаги, и ему чудилось, что на его голову сейчас опустится скамья из цельного дуба. А шишек после таких ударов, как говорил Ул, не остается.

— Даня правильно сделал, что ушел? Ограда бы его впустила? — спросил Сашка.

Кавалерия покачала головой.

— Но он же не хотел с ней сливаться!

— Оттого, что яд выпит по ошибке, он не станет вишневым компотом.

— Но это хорошая закладка!

— Да что ты мелешь! А какие закладки плохие— то? Просто чужое не надо брать! — прокричала Суповна. Голос у нее был грубым и негнущимся. Не верилось, что это она недавно пела.

Кавалерия кашлянула. Суповна вышла в коридор и принялась громыхать ведрами.

И та первая, алая, тоже была из тайника? — внезапно спросила Кавалерия.

— Да.

Упоминать об этом было особенно стыдно. Саш­ка обрушился в собственных глазах и опустел, как городская площадь, с которой только что убрали памятник.

Кавалерия укоризненно цокнула языком:

— Тебе не приходило в голову, что все эти за­кладки, которые ты пронес через болото,несвоев­ременны? Ну, кроме, возможно, алых

— Но тот первошныр...

— Тот первошныр оставил их на двушке.

Чтобы не смотреть в глаза Кавалерии, Сашка по­дошел к окну. Совсем близко на подтаявшей лужай­ке стоял Горшеня. Его глиняная голова была обра­щена в их сторону.

— Ты можешь вернуть те закладки, которые при­нес? — озабоченно спросила Кавалерия.

— Вам?

— Мне или каменному фонтану.

Сашка посмотрел на нерпъ. Черепна ней больше не проступал. Там, где он видел ею в прошлый раз, теперь была только кожа.

— Я не знаю как

— Ты их хотя бы чувствуешь?

Сашка старательно прислушался к себе

— Нет.

Кавалерия медленно кивнула, не отрывая от него взгляда:

Ну что ж, иди! Что я еще могу сказать? Спаси­бо, что не струсил и признался.

— Мне оставаться? Меня не отчисляют?

— Нет. Видел, что творится в Копытово? ШНыр в осаде.

— А уникум? Может, его как—то отдать? — безна­дежно спросил Сашка.

Отдать можно любой уникум, кроме этого. А он выбрал тебя.

Глава семнадцатая

ЧЕРНЫЕ ДНИ

Страх всегда убивает больше борьбы. Пока армия не бросает щи­тов и не размыкает строя, уничто­жить ее практически невозможно, либо она уходит в небо с такой сла­вой, что враг обычно уже не лезет к этому народу.

Меркурий

Потянулись дни осады ШНыра. Нырять невоз­можно. Небо блокировали боевые двойки гиел: носа не высунешь. С продуктами туго. Никаких ко­пытовских магазинчиков. Только картошка, крупы, тушенка и прочие долгоиграющие запасы. Вдоль забора бродили озлобленные топорники Тилля, а ночами, чтобы не мерзнуть, жгли доски в железных бочках. Ведьмы Дионисия Тиграновича ночевали в автобусе с молдавскими номерами, который стоял на выезде из Копытово. Жадный Белдо нанял самый дешевый автобус. Удобств в нем не было, и ведьмы ходили в туалет при бензоколонке. Один раз психо­ванный охранник попытался их не пустить, и рот у него сам собой зашился цыганской иглой. Хрипя от ужаса, охранник метнулся за помповым ружьем, но оно превратилось в расплавленный металл прямо у него в руках. Больше боевых ведьм не тревожили, и они мирно стояли в очереди в свой туалетик Уютнее всего устроились долбушинцы. Глава форта снял им корпус санатория «Заря». Это был уцелевший островок социализма, где на желтоватых тарелках подавалось пюре с котлетами, а каждый столик ставили огромный чайник с отбитой эмалью. Шлепая пятками резиновых тапок долбушинцы вечерами ходили друг к другу в гости или, накапав в чай рому, хором распевали «Катюшу», «Есть на Волге утес» и «По долинам и по взго­рьям». При этом они старались не оглядываться на окна, за которыми маячили перекошенные от зави­сти физиономии берсерков и белые укоризненные личики ведьм. Долбушинцы задергивали шторы, но лица ведьм ухитрялись просачиваться и сквозь них, что очень отравляло хоровое пение.

Родион и Штопочка поначалу отваживались на вылазки, но окоченевшие на дежурстве берсерки кипели такой лютой злобой, что от вылазок при­шлось отказаться. И без того уже люди Тилля, мстя шнырам за обстрел пнуфами, перебили всех кошек, которых смогли поймать за оградой. Суповна, ко­торая раньше кричала, что передушит надоедли­вых котов, прорыдала весь вечер и приготовила на ужин такую пересоленную кашу, что ее никто не смог есть.

Фреда в эти дни была повсюду: и в пегасне, и в шныровских подвалах, и в кладовке, где в оди­ночку перебрала мешок с подмоченным рисом, и даже в медпункте, где лежал единственный пока шныровский раненый. Это был Рузя, в разгар боя с ведьмарями укушенный бездомной собакой, на которую он случайно сел. При этом, будучи без­условно полезной и даже незаменимой, Фреда не забывала произносить следующие фразы: «Это не моя обязанность!», «Я слагаю с себя всякую ответ­ственность!››, «А ну—ка все переделайте, или я ни за что не отвечаю!››

— Стоп! — сказала Рина, имевшая цепкую па­мять. — А разве ты за что—то отвечаешь? Ты же ска­зала, что сложила ответственность!

— А она опять ее взяла! — наябедничала Лара. Она тоже не теряла время даром. Чтобы поддержать в шнырах боевой дух, Лара наклеила накладные ногти и покрасила их в цвета флага первошныров. Правда, теперь она ничего не могла делать, зато это было очень патриотично.

Даня не возвращался, связи с ним не было. Где он, никто не знал, а звонить ему домой не рискова­ли. Боялись, что он попал к ведьмарям, но опять же чтобы утверждать это, нужны были факты.

Сашка по—прежнему представления не имел, как ему вернуть втянутые черепамзакладки. А расстать­ся с ними было давно пора. С Сашкой начинали происходить непонятные вещи. За завтраком он вдруг понял, что у него две правые и две левые руки. Сашка растерялся, вместо ложки вцепился в тарелку и опрокинул ее себе на колени. В следующий раз Сашка стал двоиться в пегасне, когда, пытаясь сесть в седло, обнаружил, что оно уже кем—то занято. Все это длилось какое—то мгновение. Он увидел только очертания фигуры, после чего и сам уже оказался в седле.

Как—то вечером Сашку и еще двух дежурных от­правили разгребать мокрый снег вокруг котельной и перетаскивать уголь, если что найдется под снегом, в одно место. Ситуация складывалась непростая. Топить нечем, да еще котел забарахлил. Изредка дверь котельной распахивалась. Оттуда вместе с дымом вываливался покрытый копотью Кузепыч и просил почесать ему то спину, то шею Сам он этого сделать не мог, поскольку руки его по локоть были в смазке. Кузепычу чесали спину, он вставая на колени, окунал голову в подтаявший снег и вновь отправлялся доламывать котел.