Клинки надежды - Алексей Волков

– Грузимся одновременно. Головным движется эшелон с людьми. Ваш бронепоезд замыкает. Вопросов нет? Тогда командуйте, капитан!

Над головами прощальным салютом разорвалась шрапнель, а неподалеку вновь коротко рявкнул пулемет Дзелковского. Два почти одновременных напоминания, что уход неизбежен.

– Уходят, сволочи! Как пить дать, уходят! – Вызванный из захваченного села Григорий теперь руководил всеми людьми, действовавшими напротив Рябцева.

Горобец не выдержал такого позорища со стороны своих людей. Он привык одерживать легкие победы над безоружными людьми, захватывать с налета села и города, чувствовать себя властелином в любом месте, куда забрасывала судьба.

Отряд на станции был явно немногочисленный. Об этом говорила сила огня, и даже то, что располагался он довольно компактно, не выходя за пределы небольшого участка. Вот только люди Горобца никак не могли сломить чужого сопротивления. Более того, они несли большие потери.

Матросу пришлось несколько раз крепко внушить отходящим, как надо вести себя в бою. После внушения люди бодро устремлялись в бой, однако свист пуль над головой быстро заставлял забывать все отеческие наставления атамана.

Когда же на подмогу осаждающим прибыл бронепоезд и в несколько выстрелов выбил из игры выставленное орудие, Горобец не выдержал. Он вспомнил двукратное поражение от неведомого офицерского отряда, собственное вынужденное бегство и решил, что надо действовать иначе.

Оставалось решить: как? Братва, целый отряд, гулявший неподалеку, еще вчера услышали его зов, обещали поспешить к Смоленску, нанести удар с другой стороны. Теперь матрос решил, что этого будет мало.

Он приказал Григорию действовать против станции, особо не рисковать, просто не давать врагам покоя, сам же удалился к находившемуся неподалеку личному составу, забрался в свой вагон и принялся обдумывать задачу.

Был в его распоряжении один пока не проверенный способ. В конце концов, в Починке было достаточно мужчин, не хватит мужчин, можно добавить к ним баб, убедить их выступить в бой и, не рискуя больше своими людьми, добавляя по необходимости к мясу жителей всех попадающихся по пути сел, паровым катком пройтись до самого Смоленска.

Если б еще завалявшегося офицерика, который подсказал бы, как лучше и проще поступать в том или ином случае!

Матрос не знал, что Григорий второй раз подряд не оправдал его надежд. Вместо того чтобы издалека тревожить отряд на станции, он потихоньку продолжил наступление и закрепился в селе. Друг и соратник Федора Костенюк, бывший комендор и нынешний командир бронепоезда, был прижат Григорием к стенке, расспрошен о правилах артиллерийского огня. От него Григорий узнал о возможности корректировки, и скоро трое моряков с биноклями и телефонным аппаратом выдвинулись на ближайший высокий холм.

И вот теперь Григорий вопил то, что не довелось выкрикивать батьке:

– Уходят! Знай наших! Уходят!.. Мать! Да когда же починят этот чертов мост?!

Глава пятнадцатая

Всесвятский был полностью счастлив. Впервые за все последние дни.

Ему снова внимали. Внимали, раскрыв слюнявые рты, внимали, аки пророку, принимая как откровение свыше любое вылетавшее из его уст слово.

Не важно, что первый гражданин не верил ни в Бога, ни в черта. Как и то, что он сам не знал, куда его занесет в следующий миг сладкая вязь слов. Он все равно был пророком и для себя, и для собравшейся толпы. И, как до нападения банды, каждое слово действительно было откровением. Даже если не содержало ничего, кроме банальности, а то и откровенной глупости.

Но ни банальностей, ни глупостей Всесвятский говорить не мог. По его собственному мнению.

Сейчас это мнение разделял каждый, кто слышал его пламенную речь, следовательно, каждый приобщался к высокой мудрости, изливающейся на них посредством первого гражданина, правителя и умудренного знаниями и жизнью человека.

Даже оппоненты, которые наверняка находились среди слушавших, не могли устоять перед непробиваемой логикой аргументов в сочетании с подбором железных фактов. Оппоненты тоже хлопали в ладоши вместе со всеми, восторженно вопили в положенных местах, а если могли вспоминать, то точно не были в состоянии понять, как они раньше осмеливались выступать против заведомо правого человека.

Только вряд ли они хоть что-нибудь помнили. Как каждого человека в толпе, их нес поток. Не вялый едва заметный ток равнинной реки, который если на что и способен, так только убаюкать, усыпить посреди спокойной благодати однообразных берегов. Нет, поток тот был стремительной горной рекой, когда несет, и нет времени оглянуться, посмотреть по сторонам. Оглянешься – утонешь. Никто не заметит прощальных пузырей да взмаха руки над бурной поверхностью.

Вот такой бурной рекой была речь первого гражданина. За глаза, в спокойной обстановке его не зря называли лучшим баюном Смоленска. Долгий опыт думских словесных баталий отточил врожденный талант, помноженный на страстное желание нести людям свет вечных истин.

Какое значение, если эти истины он вычитал в книгах, а то и услышал от других людей? На то они и называются вечными, чтобы существовать еще до рождения трибуна, как будут жить после него, но уже приукрашенные и приписанные страстному сказителю.

Да и не одни истины он излагал сегодня. Где-то в нескольких перегонах от города вновь поднимались враги, хотели растоптать молодую смоленскую демократию, отбросить уцелевших жителей назад, в царство вечного мрака, лишить их всех завоеванных свобод и благ, а то и убить, дабы не путались под ногами и не вспоминали мгновений короткого счастья.

Сейчас, перед лицом жадно внимавшей толпы запасных, Всесвятский воспринимал врага как абстрактное зло, с которым каждому надлежало бороться в меру сил и даже сверх меры.

Разные люди – разные способы данной беспощадной борьбы. Для запасных этот способ предопределен оружием в руках и однообразной формой. На долю же первого гражданина, как всегда, выпадает самое трудное. Бороться против всех врагов словом, как раньше в мрачные прежние годы он боролся словами против бесчеловечного режима. Только тот свергнутый под влиянием речей режим не давал людям жить вне его власти, этот же враг еще хуже, потому что не позволяет жить ни при власти, ни без нее.

Толпа бесновалась, шумела, выражала готовность всем как один принести жизни на алтарь свободы и независимой Смоленщины. Вверх грозно взлетали винтовки и кулаки, словно бой должен был наступить тотчас же по окончании речи.

О! Если бы действительно наступил! Запасные солдаты были в том состоянии, когда никакие враги не страшны. Лишь бы они только были, чтобы им показать все места зимовки раков, а заодно и матерей Кузьмы! Как объяснил здесь первый гражданин, враг должен быть разбит, повергнут, уничтожен. Не потому, что мы хотим войны, а потому, что враг не хочет мира.

Зато потом, после решающей схватки, наступит долгожданное счастье и изобилие. Благодарные крестьяне повезут свои продукты в дар защитникам, те же сумеют достойно отдохнуть после невзгод, тревог и трудностей. Вся служба превратится в сплошное удовольствие и покой. Участие в выборах (Всесвятский твердо обещал устроить их вскоре после победы, и восторженная невесть отчего толпа дружно вопила, что отдаст голоса за него, а кто будет против, тем перегрызут глотки), все наряды и караулы исключительно на добровольных началах, четырехкратное усиленное питание, сон без отбоя и побудки. Когда захочешь, тогда и спи. А сколько спишь – кому какое дело?

– Вот энта станет жисть! – радостно воскликнул на ухо земляку Захару Федот. – Вот энто молодец!

– Да так мы век служить согласны! – счастливо закричал в ответ Захар.

Закричал, иначе в гуле приветственных, согласных голосов даже сосед не смог бы разобрать ответа.

Подальше от них не менее довольный шумел полковой командир Нестеренко. Хоть он был грамотнее прочих, поработал присяжным поверенным в суде, да и служил до революции не кем-нибудь, а писарем, ему, как всем, хотелось поскорее выйти на смертный бой, а затем сполна пожать плоды победы. А то, что выйдет он не простым воином, а полководцем, и полководцем будет пожинать плоды победы, лишь добавляло желанию сил.

Да, в отличие от остальных, он еще краешком сознания думал, как будет посрамлен полковник. Привел в Смоленск стадо несознательных баранов и теперь считает себя опорой и защитой. А бараны на то и бараны, чтобы переть, пока не получат по рогам, а как получат – бежать без оглядки, поджав кудрявые хвосты.

Не жив в деревне, только в городе, летом же – на даче, баранов Нестеренко вблизи не видал и повадок их не ведал.

Бывший писарь, сам баюн, пусть средней руки, еще хоть помнил об Аргамакове. Остальные напрочь забыли о полковнике и его бригаде. Забыли, хотя с ночи, когда в казармы прибежали изувеченные офицером солдаты и поведали о бесчинствах аргамаков, все дружно хотели идти поквитаться с пришельцами. Это ж надо, обнаглели и хотят вернуть прежнее бесправие! Чтоб сюда не ходили, то и это не делали, совсем как в старые зловещие времена!