Азовское сидение. Героическая оборона Азова в 1637-1642 г - Андрей Венков

Как только поляки по согласию с турками перекрыли запорожцам выход в море по Днепру, вся разрушительная, грабительская энергия этой вольницы устремилась внутрь страны. А в Польше и так разные несогласия и противоречия назревали. В итоге Речь Посполига стремительно скатилась на самый край пропасти и еле-еле отползла от этого края. Но подняться, по-прежнему стать самой сильной страной Восточной Европы поляки уже никогда не смогли.

Но поляки — народ самонадеянный, амбициозный, такие о последствиях обычно не думают. А московиты были в то время народом молодым и причин многих событий просто не разглядели, хотя все и происходило на их глазах. Потом сами на те же грабли наступили.

Как только стали с турками и татарами мириться, выход в море мимо Азова перекрывать, сразу окрепшее, умножившееся да еще и голодающее от обилия пришлых сообщество нашло другую лазейку. И в другое море.

В Москве досмотрели, что вызревает нечто нехорошее, и 22 марта 1667 года отослали на Дон грамоту, что в городках Паншине и Качалине собираются казаки, человек с 2000, и хотят на Волгу идти воровать, а Войско пусть пошлет туда атамана, есаула и с ними казаков добрых, сколько пригоже, чтоб эти шайки «от всякого дурна и воровства… унять».

Но в Войске промедлили, а может, и испугались связываться с атаманом собравшихся искателей зипуна. Так началось движение Степана Разина, потрясшее всю Россию и покачнувшее Дон. К азовской эпопее оно прямого отношения не имеет, и мы о нем подробно писать не будем. А вот последствия его для Дона большое значение имели, и мы о них напишем.

Поход на Волгу и на Каспийское (Хвалынское) море затянулся на несколько лет, но поживились казаки и приставший к ним сброд, как никогда. Голландец Ян Стрейсс, видевший этих казаков в Астрахани, описывал их так: «… простые казаки были одеты, как короли, в шелк, бархат и другие одежды, затканные золотом. Некоторые носили на шапках короны из жемчуга и драгоценных камней, и Стеньку нельзя было бы отличить от остальных, ежели бы он не выделялся по чести, которую ему оказывали, когда все во время беседы с ним становились на колени и склонялись головою до земли, называя его не иначе, как батька или отец, и, конечно, он был отцом этих безбожных детей. Я его несколько раз видел в городе и на струге. Это был высокий и степенный мужчина, крепкого сложения, с высокомерным прямым лицом. Он держался скромно, с большой строгостью».

Вернувшись на Дон с добычей, Разин произвел там форменный переворот. Зачитали потом ему перед смертью: «А во 178 (1670) году ты ж, вор Стенька Разин, с товарищи, забыв страх божий, отступя от святые соборные и апостольские церкви, будучи на Дону, и говорил про спасителя нашего Иисуса Христа всякие хульные слова и на Дону церквей божиих ставить и никакого пения петь не велел, и священников с Дону сбил, и велел венчаться около вербы. Да ты ж, вор, забыв великого государя милостивую пощаду, как тебе и товарищем твоим место смерти живот дан, и изменил ему, великому государю, и всему московскому государству, пошел на Волгу для своего воровства и старых донских казаков, самых добрых людей переграбил, и многих побил до смерти и в воду посажал, да и жильца Герасима Овдокимова, который послан был на Дон с его, великого государя, милостивою грамотою к атаману к Корнею Яковлеву и к казакам, убил же и в воду посадил; да и воеводу, который был на Дону, Ивана Хвостова бил и изувечил, и ограбил, и он от тех побой умер».

Атамана Корнилу Яковлева спасло то, что Степану Разину он доводился крестным отцом, а Дон от междоусобной резни уберегся тем, что Разину здесь вскоре стало тесно, да и говорили с ним, не склоняя голов и не становясь на колени, и отправился он опять на Волгу. И на Дону сразу стало легче и чище, ибо с Разиным ушли все недавно пришлые, злые и голодные.

Разин со своими людьми и приставшими к нему толпищами сирых и убогих захватил все нижнее течение Волги и поднялся до Симбирска (в будущем — родины В. И. Ленина). Но под Симбирском Барятинский с Милославским его разбили, и он, раненый, бежал на Дон, в Кагальницкий городок.

Дон снова вздрогнул и на зиму примолк. Азовский ага открыто обвинял донскую верхушку в потворстве Степану Разину, говорил русскому посланнику Петру Быкову, бывшему в Азове с грамотой, что старшина Родион Осипов и атаман Корнила Яковлев «первые великому государю изменники, и его, вора, изменника Стеньку Разина, отпускали на воровство они. А как де его, вора. Великого государя ратные люди под Симбирском побили, и он де, видя свое бессилие, побежал на Дон, в Кагальник, и из Кагальника де в Черкасской к атаману к Корниле Яковлеву и, напився пьян, валялся в шубе соболье, а их де, Корнила и Родиона, в то время дарил, Корнилу дал шубу рысью, а Родиону котел серебреной, и они де, подчивав его, вора, отпустили из Черкасского в Кагальник на своей лошади; а если б де они государю были верные слуги, и они б его, вора, в то время у себя задержали и к великому государю о том писали, и его, вора, к Москве послали».

Ясно, что донская верхушка в смутное для Дона время служила «и нашим и вашим». Пока Разин в силе был, о Москве на Дону словно забывали. Ни единой весточки не слали. Будущий атаман и покоритель Азова Фрол Минаев открыто с Разиным на Волгу уходил. Другие поосмотрительнее были, а когда Разин с Дону ушел, и вовсе осмелели. Разин еще на Волге промышлял, а с Дона уже послали в Москву станицу, как ни в чем не бывало, жалования просить. Станицу эту повязали русские и отправили в Архангельск. Потом, когда Разин уже в Кагальницком городке скрывался, поехал в Москву сам Родион Осипович Калуженин «бить челом ему, великому государю, Донского Войска от всех старшин в винах своих, что Донского Войска многие люди пристали к воровству вора и изменника Стеньки Разина и многое кровопролитие учинили».

В Москве согласились, что «то все учинилось вашим нерадением, хотя вашей измены и не было в том деле…», обещали жалование слать по-прежнему, только Разина схватите и в Москву пришлите, а прочим разбойникам учините указ «по войсковому праву».

Корнила Яковлев собрал отряд, осадил Разина в Кагальницком городке и захватил, после чего в Москву отвез. Там Разина 6 июня 1671 года казнили.

Царь смилостивился, прежнюю станицу из Архангельска вернул и пожаловал. А 24 августа того же года явились в Черкасск из Москвы Корнила Яковлев, Родион Осипов, а с ними стольник и полковник Григорий Касагов и дьяк Андрей Богданов. Привезли они царское жалование деньгами и хлебом. А Касагов объявил царскую волю, чтоб присягнули атаманы и казаки на верность службы.

Казаки уперлись: «Мы рады служить государю без крестного целования, и нам присягать не для чего». И упирались так четыре дня. Потом все же положили присягнуть, а кто не присягнет, того казнить, а имущество грабить.

Как уж их на это уговорили, и кто конкретно уговаривал, надо бы целое расследование проводить…

Совсем недавно голландец Ян Стрейс о них записал: «Донские казаки — те, которые живут на знаменитой реке Танаис, или Дон, и находятся под властью великого царя. Это скорее добровольное, чем вынужденное подчинение, отчего они пользуются особыми замечательными правами, живут по своим законам и находятся под управлением головы или начальника, которого сами выбирают. Они пользуются такой большой свободой, что когда к ним переходят холопы бояр или знатных людей, то владельцы не имеют на них дальнейших прав».

А сейчас что? «Главные статьи присяги, — писал В. Сухоруков, — заключались в том, чтобы старшинам и казакам все открывшиеся на Дону возмущения и тайные заговоры противу государя и отечества в то ж время укрощать, главных заговорщиков присылать в Москву, а их последователей по войсковому праву казнить смертию; естьли же кто из них в нарешение этой присяги, изменяя государю и отечеству, начнет ссылаться с неприятелем своего отечества, или с поляками, немцами или татарами, с таковыми предателями, не щадя жизни своей, сражаться; самим к таковым злоумышленникам не приставать и даже не помышлять о том, с калмыками дальнейших сношений не иметь. Кроме увещеваний служить государю с казаками вместе; скопом и заговором ни на кого не приходить, никого не грабить и не убивать и во всех делах ни на кого ложно не показывать. На здравие государя и всей царской фамилии не посягать и, кроме его, великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича, всея Руси самодержца, другого государя, польского, литовского, немецкого и из других земель царей и королей или принцев иноземных и российских на царство всероссийское не призывать и не желать; а ежели услышат или узнают на государя и всю его царскую фамилию скоп или заговор, или другой какой умысел, возникший у россиян или у иноземцев, и с такими злоумышленниками, не щадя жизни своея, биться».

Присягали на площади у соборной церкви в присутствии Касагова и Богданова. Всех присягнувших они переписали в книгу, присланную из Посольского приказа, «другая книга оставлена была ими в Войске для вписывания в оную имен тех казаков, кои впредь придут служить в Войско, и всем тем, кои родятся на Дону и достигнут совершенного возраста».