Михаил Тухачевский - жизнь и смерть Красного маршала - Б Соколов

Разгром произошел так быстро, что части группы и ее штаб не успели информировать о начавшемся польском наступлении ни штаб 16-й армии, ни штаб Западного фронта. Тухачевский только 17-го утром узнал о происшедшем. Он отдал приказ своим северным армиям начать отход, чтобы избежать ловушки. 16-я армия и Мозырская группа (что ее уже фактически не существует, командующий еще не знал) должны были задержать польскую контратакующую группировку, которую планировалось сокрушить ударом на Люблин 1-й Конной и 12-й армий. Тухачевский подозревал, что

"отсутствие средств связи и бестолковые путешествия 4-й армии по Данцигскому коридору, по-видимому, не позволили получить командарму-4 отданного приказа вовремя".

В действительности, по свидетельству Давыдова, командарм Шуваев директиву об отходе на юго-восток получил. Но собрать в короткий срок разбросанные далеко друг от друга дивизии и бригады было невозможно. Поэтому Шуваев, не представляя всей серьезности обстановки на левом крыле фронта, решил действовать как пьяница из анекдота, ищущий ключи не там, где потерял, а под фонарем, где светло. Командарм-4 приказал своим войскам и кавкорпусу Гая продолжать операции по форсированию Вислы, утратившие к тому времени всякий смысл.

Оказавшиеся в неприятельском тылу части Западного фронта утратили всякую боеспособность. В ночь с 19-го на 20-е августа из занятого тремя днями ранее Седльца Пилсудский писал военному министру генералу Соснковскому:

То, что здесь творится, трудно себе даже представить. Ни по одной дороге нельзя проехать спокойно - столько здесь шляется по окрестностям разбитых и рассеянных, но также и организованных отрядов с пушками и пулеметами. Пока что с ними справляется местное население и тыловые органы различных наших дивизий, которые, однако, должны идти дальше, за своими дивизиями; после их ухода остается такая ужасающая пустота, что если бы не вооружившиеся крестьяне, то завтра или послезавтра окрестности Седльца, наверное, были бы во власти разбитых и рассеянных нами большевиков, а я бы с отрядами вооруженных жителей сидел бы в укрепленных городах".

Войска, с которыми без труда могут справиться вооруженные крестьяне, это уже нечто, больше похожее на толпу с оружием, а не на регулярную армию. Тухачевский в одночасье лишился большей части подчиненных ему дивизий, да и на оставшиеся положиться было нельзя. Он пережил одно из тяжелейших потрясений в своей жизни, сравнимое только с германским пленом. По сути, Тухачевский опять оказался в плену, в плену обстоятельств - отрезанный от войск, бессильный что-либо изменить в ходе сражения.

Иссерсон свидетельствовал:

"Тухачевский... остался безучастным зрителем разгрома своих армий. Тем тягостнее были его переживания. Когда Тухачевскому стала ясна картина уже разразившейся катастрофы и когда он уже ничего не мог сделать, он заперся в своем штабном вагоне и весь день никому не показывался на глаза... Долгие годы спустя в частной беседе он сказал... что за этот день постарел на десять лет, намного вырос и понял все значение мысли Клаузевица о "трениях" на войне... Он, несомненно, имел в виду те "трения", которые пришлось ему испытать в своих отношениях с Главным командованием, руководством Юго-Западного фронта и Конармии и которых он не смог побороть".

В действительности бесполезно было надеяться на помощь со стороны Буденного. Конармия ни при каких условиях не успевала ударить в тыл войскам Пилсудского. К 22 августа поляки вышли к линии Остроленка - Ломжа Белосток, тогда как основная часть армий Тухачевского оставалась западнее этой линии. 21 августа Ворошилов, уже после того, как 1-я Конная, подчинившись приказу, двинулась к Владимиру-Волынскому, направил телеграмму Реввоенсовету Республики, где осуждал отозвание Конармии из-под Львова:

"...Снятие Конармии с Львовского фронта в момент, когда армия подошла вплотную к городу, приковав к себе до семи дивизий противника (насчет семи дивизий - обычное у военных поэтическое преувеличение, в действительности против 1-й Конной действовали полторы кавалерийские и две с половиной пехотные дивизии. - Б. С.), является крупнейшей ошибкой, чреватой значительными последствиями. Я не буду говорить о том, какое моральное действие оказывает подобный отход на армию. Вы это учтете сами, если вспомните огромные наши потери в последних боях, но я должен сказать, что, продолжая бои за овладение Льбовом, мы не только служили бы магнитом для противника, но в то же время самой серьезной угрозой тылу его ударной группы, которой мы всегда смогли бы через Люблин нанести сокрушительный удар..."

Климент Ефремович и Семен Михайлович отнюдь не были такими дураками и профанами в военном деле, какими их нередко изображают. Они прекрасно понимали, что никак не смогут от Львова грозить тылам польской ударной группировки, и что даже взятие Львова Тухачевскому будет как мертвому припарки. Но руководители Конармии хотели славы, которую принесло хотя бы кратковременное занятие Львова (о том, чтобы удержать город, нечего было думать). Кроме того, занятие богатой столицы Восточной Галиции действительно могло поднять боевой дух буденновцев, но как именно, Реввоенсовет Конармии предпочитал не уточнять. Дело в том, что многие свои проблемы конармейцы решали за счет "самоснабжения", проще говоря - грабежа. Зимой 20-го они славно пограбили Ростов, так что шум стоял на всю Красную Армию. Нельзя сказать, что Ворошилов с Буденным грабежи поощряли - они прекрасно понимали их разлагающее влияние на бойцов. Но относились к этому как к неизбежному злу (многие и воевали-то, чтобы поживиться), следя лишь, чтобы разгул не перехлестнул через край.

После отхода от Львова Тухачевский 23 августа приказал Конармии двинуться в рейд на Замостье. Сам он был против этого, осознав, что спасти Западный фронт от разгрома уже невозможно, и отдал приказ о рискованном наступлении конницы только по настоянию главкома С. С. Каменева. Конармия в итоге с трудом вырвалась из окружения и полностью разложилась, ознаменовав свой поход по польской территории масштабными еврейскими погромами. Писатель Исаак Бабель, служивший в редакции газеты "Красный кавалерист", во время злосчастного рейда на Замостье зафиксировал "начало конца 1-й Конной". Он отмечал, что "комсостав подавлен" и появились "грозные признаки разложения". Еще хуже было положение в соседней 12-й армии. Бабель описал его следующим образом:

"Заведение, которое называется 12-ой армией. На одного бойца - 4 тыловика, 2 дамы, 2 сундука с вещами, да и этот единственный боец не дерется. Двенадцатая армия губит фронт и Конармию, открывает наши фланги, заставляет затыкать собой все дыры. У них сдались в плен, открыли фронт уральский полк или башкирская бригада (ранее обе эти части были в колчаковской армии. - Б. С.). Паника позорная, армия небоеспособна. Типы солдат. Русский красноармеец-пехотинец - босой (как свидетельствует Пилсудский, босые солдаты не были редкостью и в польской армии. - Б. С.), не только не модернизованный, совсем "убогая Русь", странники, распухшие, обовшивевшие, низкорослые, голодные мужики... Слухи, а потом факты: захвачено загнанное во Владимир-Волынский тупик снабжение 1-ой Конной, наш штаб перешел в Луцк, захвачено у 12-ой армии масса пленных, имущества, армия бежит".

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});