Голоса советских окраин. Жизнь южных мигрантов в Ленинграде и Москве - Джефф Сахадео

гг. жить становилось все сложнее.

Но наибольшее разочарование кавказских торговцев вызывали действия местной милиции. Асадов рассказывал, что сотрудники милиции часто грабили его, даже после того, как он уже дал им взятку, чтобы те закрывали глаза на то, что он торговал в определенных местах[607]. Газюмов, хотя сам и не был торговцем, все же злился на милиционеров, когда во время стычек на базарах они всегда верили на слово русским, которые обвиняли в любом конфликте кавказских торговцев, независимо от того, видели сотрудники правопорядка ситуацию своими глазами или нет[608]. Больше, чем конфликты со случайными сердитыми и даже скандальными клиентами, Юсубов ненавидел требования милиционеров предъявить удостоверение личности: по его словам, каждый раз он «морально страдал» от этих постоянных остановок. Необходимость взаимодействовать с агрессивными покупателями, по крайней мере, уравновешивалась тем фактом, что были москвичи, которые относились к нему по-доброму[609].

Проявления нетерпимости местного населения в Ленинграде и Москве затрагивали приезжих с советского Юга и Востока на улицах, в университетах и на рабочих местах. Различные расовые или этнические эпитеты – независимо от того, были ли они направлены в адрес самих мигрантов или их знакомых и коллег – подчеркивали то, насколько чужды они были жителям крупных городов. Все эти проявления расизма осложняли процесс интеграции в городах, символизировавших вершину успеха советского человека. Но в то же время большинство мигрантов считало, что предвзятое отношение к приезжим было не системной практикой, а разовыми эксцессами, которые не стали непреодолимыми препятствиями на пути к реализации их целей. Попытаться вспомнить, понять и разобраться в проявлениях дискриминации по отношению к ним оказалось для мигрантов не менее важно, чем непосредственно столкнуться с ними.

Реакция мигрантов на дискриминацию

Каждый по-разному понимал и реагировал на проявления расизма и различные формы дискриминации, основанной на политическом статусе региона и его (не)зависимом положении, социальном или экономическом неравенстве, на индивидуальном восприятии различий. Мигранты, участвовавшие в исследовании, предлагали различные интерпретации и объяснения того, почему они столкнулись с нетерпимостью в новой среде. Так называемые советские темнокожие граждане в подавляющем большинстве обвиняли в расизме отдельные слои принимающего городского сообщества, в которое они надеялись быть включенными. Их слова и воспоминания формируют представление о дискриминации как об отношениях между теми людьми и группами, которые извлекают выгоду из расовых привилегий, и теми, кто претерпевает дискриминационное обращение – как в языке, так и в действиях. Дискриминация поддерживается общественными моделями поведения и создает многочисленные иерархии: от культуры до класса[610]. Каждый из приезжих пытался как-то справиться со статусом члена меньшинства, прибегая к индивидуальным способам защиты или к таким путям, которые связаны с дискурсами и практиками его общины. Мигранты позднесоветских Москвы и Ленинграда редко сталкивались с физическим насилием, что облегчало им поиски возможностей профессионального или экономического роста, недоступных в их родных республиках. Мигранты переосмысляли свой опыт в двух столицах, представляя себя в качестве части городских сообществ, даже несмотря на обидные воспоминания о том, что в городах их иногда воспринимали как членов небелых, неславянских национальных меньшинств, напоминая об их более низком статусе.

В попытках найти в крупных городах свой новый дом мигранты пользовались преимуществами, которые давала им советская система, в том числе общее гражданство, риторику дружбы народов и государственную политику, которая ее поддерживала. В документах и официальной повестке приезжих в Ленинград и Москву никогда не называли мигрантами или иностранцами, идентифицируя их по национальности, хотя и предполагалось, что их изначальной родиной были «их» союзные республики[611]. В отличие от мигрантов Западной Европы конца XX в., которые боролись с неравенством, требуя правовой и конституционной защиты с помощью общественных и политических организаций, у советских мигрантов не было формальных возможностей для мобилизации, помимо официально признанных государственных институций, которые не обращали внимания на цвет кожи граждан. Поэтому сети неофициальных связей стали особенно важны для коллективных действий мигрантов.

Дина Атаниязова в своих исследованиях межэтнических отношений в Москве, подкрепленных ее собственным опытом мигрантки с Кавказа, утверждала, что для интерпретации предрассудков необходимо более широкое понимание властных и колониальных структур. Выводы, которые сделала Атаниязова, совпадали с тезисами Филомены Эссед, которая в исследовании повседневных проявлений расизма в Нидерландах подчеркивала, насколько важно для мигрантов как «в общем представлять» себе характер предрассудков о них самих, так и «ситуативно понимать», как эти предрассудки себя проявляют, то есть какое поведение людей допустимо по отношению к другим в конкретных ситуациях. Если мигранты не понимают этого, тогда возникает, как заметил один мигрант из Нидерландов, следующая ситуация: «вы замечаете [какие-то проявления нетерпимости], но почему-то не придаете им значения»[612]. Но «общее представление» должно помочь мигрантам распознавать двойственность предубеждений обычных людей и понимать их причины. Советские мигранты в целом имели представление о разнице социально-экономического положения между центром и республиками, из-за которой статус Ленинграда и Москвы был намного выше, чем позиция их родных городов. Знали они и о том, что в столицах они представляли меньшинство, но зачастую они находили способы преодолеть статус меньшинства или использовать этническую принадлежность в свою же пользу. Мигранты из бывших колоний верили в возможности, которые могут открыть им столицы, – это и сделало Ленинград и Москву, как и Париж, по словам Доминика Томаса, «вдвойне универсальными [городами]: как в силу веры граждан в их универсальность, так и в силу последствий, к которым привела эта вера»[613]. Как в Европе, так и в СССР из-за желания получить доступ к привилегиям столиц мигранты начинали реагировать на адресованные им предрассудки. Но распознать, выделить и интерпретировать проявления нетерпимости было совсем не просто.

Некоторые мигранты – студенты и специалисты, – стремясь подчеркнуть свою включенность в принимающее городское сообщество, связывали нетерпимость в первую очередь с низшими социальными слоями Ленинграда и Москвы. Деа Кочладзе, в результате упорной работы получившая должность практикующего врача и преподавателя неврологии, рассказывала о Москве середины 1970-х гг.: «Можно было просто выйти на улицу, или спуститься в метро, или зайти на рынок, где были люди из разных слоев общества, люди без образования, и часто там можно было столкнуться с тем, что люди без зазрения совести оскорбляют тебя, предлагая вернуться туда, откуда приехал»[614]. Ей вторил Рафаэль Восканян: «Конечно же, на улицах ко мне относились не так, как к другим, некоторые местные жители не любили людей другой национальности, они были невежественны и подчеркивали, что ты отличаешься от них»[615]. Нарынбек Темиркулов прибыл в Москву из Средней Азии в качестве