Альбион и тайна времени - Лариса Васильева

Пытаясь поймать хоть что-нибудь, мы идем в сторону дома Пегги. Он очень далеко отсюда, но все же движение к нему обнадеживает. Дональд еле плетется. Он становится агрессивен, вырывается, кричит невнятное. Невесть откуда навстречу нам не очень быстро движется великолепный «роллс-ройс» с шофером в форменной фуражке. Я останавливаю этот движущийся дворец, и наглый водитель, узнав, куда нам нужно ехать, подозрительно оглядев всю компанию, называет неслыханную сумму.

— Ни за что! Ни в коем случае! Ни копейки в толстую суму! — кричит Пегги. И пока я пытаюсь втолковать ей, что заплатим-то мы не богачу-капиталисту, владельцу автомобиля, а его шоферу, в общем-то хотя, видимо, неважному, но небогатому человеку, пока я все это говорю, «роллс-ройс» уезжает, и мы остаемся опять одни.

И все же находится добрая душа. Толстый итальянец, хозяин потрепанного «форда», дважды проехав мимо нас, в третий раз выходит из машины и говорит:

— Вам куда? Садитесь.

Мы втискиваем Дональда, который послушно складывается втрое и моментально засыпает, благодарим Тома, прощаемся с ним и мчимся по пустой лондонской ночи. И вот уже Пегги тащит своего незадачливого дружка по лестнице, а я протягиваю деньги итальянцу. Тот улыбается:

— Бросьте. Это не моя профессия.

— А какая ваша? — не удерживаюсь я даже тут со своим желанием собрать литературный материал.

— Я хозяин публичного дома. Тайного. Вот, если захотите!..

Он протягивает мне карточку, и я, посмеиваясь, поднимаюсь по лестнице, нехорошо думая, что повез он нас тоже не без желания сделать бизнес.

Пегги укладывает Дональда, а я звоню домой, где моя семья уже не знает, что и подумать. Пока я жду когда за мной придут, Пегги поит меня горячим кофе и говорит:

— Ничего, завтра все будет в порядке. Он позвонит вам, извинится. Вы его извините. Это он мое замужество переживает.

— Какое замужество?!

— Выхожу замуж. Через месяц. Ну что вы на меня уставились?

— Пегги… Брак — предрассудок… В наше время он даже смешон… Почему я должна идти в мэрию и ломать комедию… Вы не за Дональда выходите?

— Нет, разумеется. И чтобы вы окончательно растерялись, знайте — я выхожу за капиталиста. Идите домой, за вами приехали.

«Тут что-то не то», — подумала я и решила совсем не гадать о том, что она сказала. Но разве возможно? Я возвращалась к этой мысли поминутно в течение трех дней. Лукавая Пегги на все мои телефонные приставания отнекивалась и говорила: «Потом».

Мне приходили в голову разные варианты: она совершает это по требованию родителей. Такое объяснение было самое простое, но плохо вязалось с обликом Пегги. Скорей всего она решилась на брак из идейных соображений — это какой-нибудь богатый старик, который вот-вот умрет, и она пустит его капиталы на помощь бедным. Весьма бредовая эта идея вполне вязалась с той Пегги, которую я знала.

Лишь одно-единственное не пришло мне в голову:

— Я влюбилась. Просто без памяти. Думаю, что это вы со своими дурацкими проповедями чувств на меня повлияли. Знаете, смешно, я даже стихи ваши лирические перечитала.

— Но что будет с Дональдом?

— Ничего с ним не будет. От этого еще никто не умирал. Он сейчас в порядке.

В ближайшие две недели я ничего не слышала о ее женихе. Бывая, как всегда, у Пегги, я встречала там того же Дональда, который в первую встречу долго и нудно извинялся за свое нехорошее поведение. Никакого страдания не было написано на его безразличном, анемичном, волосатом лице. Он, как всегда медленно, жевал свою котлетку. Перемена была лишь в том, что он не просто вышел проводить меня, когда я собралась идти, но ушел вместе со мной. — Где вы теперь живете?

— Пегги договорилась с одним приятелем. Тут недалеко. Удобно. Жена приятеля уехала на три месяца, а там дальше что-нибудь подвернется.

Ни слова о предстоящем браке Пегги, о женихе, о себе.

Меня немного раздражала эта английская история, которой я не могла понять и найти объяснения. Масла в огонь подлила миссис Кентон:

— Девочке повезло. Я рада. Теперь она бросит свои не слишком достойные занятия политикой. Представляю, как довольны почтенные люди, ее родители. Мистер Ричард Картер, его имя иногда попадается в газетах — солидный джентльмен.

Я стала избегать Пегги и уж, конечно, не выражала желания видеть жениха или присутствовать на торжестве бракосочетания. Она, конечно, почувствовала это, но нисколько не стремилась объясниться со мной. В конце концов каждый живет своею собственной жизнью, Пегги — типичная разумная англичанка, ей уже не восемнадцать, пора прибиваться к постоянному причалу. Она достаточно поиграла в «борьбу за народные интересы», а все же она — плоть от плоти своего класса, и он не мог не взять в ней верх. О мистере Картере я узнала, что он не бог весть какой капиталист: один из директоров-администраторов железной дороги. Но ничего, вполне буржуазный жених.

Свадьба была тихая, приехали ее родители из Ланкашира и его из Йоркшира. В церковь они не ходили, ограничились мэрией. Сразу после свадьбы молодые уехали на две недели в Абердин. Последнее немного удивило меня: была поздняя осень, Абердин — север острова, совсем не место для свадебных путешествий в такое время года. В Абердине у Пегги, правда, было много друзей и целое отделение общества борьбы за народные интересы, в котором она состояла. Но при чем тут общество?

Спустя месяц я звонила куда-то и машинально по привычке набрала номер телефона старой квартиры Пегги: это был один из немногих телефонов в Лондоне которые я помнила наизусть. Подошла она, Я замерла от неожиданности, и тысячи самых невероятных мыслей пронеслись в голове.

— Наконец-то соизволили объявиться. Простили, значит? Что я здесь делаю? Я прибираю. Донни будет здесь жить. Жена нашего приятеля неожиданно возвращается домой раньше времени, и Дональду надо вытряхиваться оттуда.

— Да, но…

— Что «но»? Неизвестно еще, кто из нас двоих буржуазнее. Вы думаете, я не понимаю, что вы презирали меня за измену народным интересам. Но вам еще будет стыдно. Приходите сегодня вечером.

Она сказала адрес. Это было совсем близко от меня, в добротном, благопристойном районе.

Ну, конечно, гостиная в доме мистера Ричарда Картера была большой и красивой комнатой с мягкими креслами того грязно-розового и серого цвета, который принято считать изысканным и утонченным. На стенах вперемежку со старинными картинами, ранней голландской школы и акварелей Тернера, щедро были развешаны гравюры Пегги. Это была новость: она сама в своей крохотной комнатенке никогда не вывешивала своих гравюр.

Наконец-то настала пора рассказать о Пегги-художнице. Тончайшими разноцветными перьями наносила она на белые листы причудливо-фантастические видения. Это не были абстракции, это не было конкретное искусство. Во всех изящнейших переплетениях линий и форм угадывались явным намеком очертания лиц и фигур, сцепления рук и нагромождения крыш. Если долго смотреть на них, вглядываясь я дополняя воображением то, что было не досказано художником, можно было находить все новые и новые намеки на сюжеты и образы. Все эти рисунки вызывали во мне, да не во мне одной, — странную, безотчетную тревогу, и думалось при рассматривании их о человечестве слабом и сильном, скованном цепями и разрывающем их, о неопределенности будущего, о том, что все проходит.