Беллона - Елена Крюкова

И целовала меня, просто засыпала поцелуями. Такая ласковая была у меня мама Цыпа. И очень красивая.

Где мама Цыпа сейчас? Я не знаю. Неужели она умерла?

Неужели умерли все мои родные?

Меня везли в грузовике, все в кузове тряслись и подпрыгивали, а рядом с грузовиком ехала немецкая тупоносая машина, и там, внутри машины, за стеклами, виднелись головы в касках - немцы ехали близко и за нами наблюдали. Может, следили, как бы кто не выпрыгнул из грузовика. Но это нельзя сделать на полном ходу, шею себе свернешь.

Те грузовики, где были мои папа, мама, дедушка, сестры и братик, скрылись из виду, а мы все тряслись, все ехали. Было так холодно, а нас выгнали на улицу из дома во всем домашнем, без пальто и шапок. Я корчился от холода и всовывал руки в рукава, чтобы согреться. Девочка сидела рядом со мной, она сказала мне тихо:

- Дать тебе шарфик? У меня с собой. В кармане.

Она вынула из кармана смешной, как будто кукольный, маленький вязаный шарфик и протянула мне. И я повязал его на шею, и вроде стало теплее.

Пошел снег с дождем. Мы из кузова увидели: нас привезли на вокзал. Я слышал, как громко и жалобно гудели паровозы. Я спросил девочку:

- Тебя как зовут? Меня Миша. А тебя?

- А меня Лиза.

У Лизы были серые глаза, а какие волосы, я не видел, у нее голова была платочком повязана. И нос курносый, смешной, ноздри видно.

- Нас на вокзал привезли. Значит, на поезде куда-то повезут, - сказала Лиза и поежилась.

Я посмотрел туда, куда она смотрела. Из кузова хорошо было видно перрон, и там стоял товарный поезд, вагоны открыты, и перед вагонами тьма народу, и немецкие солдаты заталкивают прикладами винтовок туда, в вагоны, людей. Крик стоит! В кузове дети заплакали громко. Черная машина остановилась. Из машины выскочил немец в черной форме. Наставил на нас пистолет. Крикнул:

- Парадок! Орднунг! Мальчать! Мальчать!

Мы все так громко орали, что не услышали выстрела.

Черный немец пальнул два раза.

Потому что двое перестали плакать, захлебнулись и упали на пол кузова. Два мальчика. Это были еврейские мальчики. Я понял это. Черненькие, кудрявые. Как я. Они могли быть моими братиками. Я закрыл лицо руками и заткнул пальцами уши, чтобы не видеть и не слышать, как меня убьют. Сейчас. Вот сейчас.

Лиза затрясла меня за плечо.

- Прыгай! Прыгай вниз! Они приказывают нам прыгать!

Я открыл глаза и увидел, что край кузова откинут, и люди прыгают, валятся, падают на землю. Мертвые мальчики, испачканные кровью, тихо лежали на досках кузова, как мертвые рыбы на дне кастрюли. Лиза крепко взяла меня за руку и подтащила к краю.

- Прыгай!

Было высоко, и я боялся. Я, честно, не помнил, как меня сюда, в кузов этот, закинули. Я ведь тогда сознание потерял.

- Боюсь! - крикнул я.

- Давай! - крикнула Лиза.

За другую руку меня схватил мальчишка. Рыжий-рыжий, как огонь. Евреи тоже бывают рыжие. Может, он был еврей. А может, не еврей. Я тогда не знал.

Рука у мальчишки была крепкая и злая.

Они вместе с Лизой прыгнули, потащили меня за собой, и я глупо так, тяжело, как куль с мякиной, свалился из грузовика на землю.

Черный немец завопил:

- Шнель! Шнель!

Это я понял. "Быстрей, быстрей".

Мы все сбились поближе друг к дружке и побежали к вокзалу. Туда, куда указывал рукой черный офицер.

Он был точно офицер, я у него на кителе разглядел кресты, а еще серебряных орлов. На рукаве у него была повязка с черным кривым крестом.

- Свастика, - выдохнула на бегу Лиза. Она не выпускала мою руку. И рыжий не выпускал. Они так и бежали, волоча меня за руки. - У них свастика.

- Что такое свастика? - выкрикнул я в ухо Лизе.

- Знак такой! - крикнула она в ответ.

- Хальт! - крикнул немец и для острастки, чтобы мы быстро остановились, пальнул в воздух.

Мы все замерли, тесно прижались друг к другу. Да, детей тут было гораздо больше, чем взрослых. Взрослых было только, кажется, четверо. Или пятеро. Две девушки, старый дядечка и еще вроде бы толстая женщина в ситцевом платье. Да, женщина была, точно помню. Она все время дрожала, растирала себе плечи и громко читала русские молитвы. Там были такие слова: живой в помощи вышнего, кажется, так, да. Вышний - это ведь Бог, а Его имя нельзя произносить, так дедушка Ицхак все время говорил. Значит, и у русских тоже нельзя?

Так смешно она шептала, бормотала: не "живой", а "живый".

Мы все стояли огромной живой кучей на перроне, перед товарным поездом. Теперь такие поезда назывались - эшелоны.

- Цу ваген! Шнель!

Я заплакал. Дети, дрожа, лезли в вагон. Там, в вагоне, было темно и страшно. Я боялся туда залезать. И Лиза опять дернула меня за руку и прокричала:

- Давай! Миша, давай!

И они оба, вместе с рыжим, подсадили меня, и я уцепился руками за какие-то железные скобы и подтянулся, и ногу закинул, и втащил всего себя в вагон.

А Лиза и Рыжий ловко, как обезьяны, вскарабкались следом за мной.

А сзади нас лезли люди, напирали, утрамбовывали друг друга, и я задохнулся - так душно было в вагоне, совсем нельзя было дышать! Я ловил ртом воздух. Лиза расталкивала плечами и локтями локти и животы, и колени, и спины. Она протискивалась к стене вагона. Я понял: там щели между досками, и можно будет дышать.

Мы с Рыжим протиснулись за ней. В темноте белели щели. Там, за досками, остался мир. Там я родился. Там остались мои мама и папа, и все родные. Я посмотрел на Лизу. Я плакал.

И я увидел: она тоже плачет. И слизывает с губ слезы языком.

- Не плачь, - сказал я и потрогал ее за плечо.

Сзади на нас надавили, и меня прижали к Лизе крепко-крепко. Я налег животом на ее живот. И мне стало стыдно, так стыдно и неловко. Я стоял, плотно прижавшись к ней. И мне ничего не оставалось делать, как обхватить ее руками. Обнять.

И даже во тьме вагона я увидел, как Лиза покраснела.

- Я не нарочно, - прошептал я ей.

У нее из-под платка выбились волосы и щекотали мне подбородок. Я был выше ее ростом. На целую голову. Мои глаза привыкли к темноте, и я различал Лизины пухлые губы и курносый нос.

- Я не стесняюсь, нет. Зато нам будет тепло, - сказала она и сама крепко обняла меня.

Я прикоснулся щекой к ее щеке. Наши мокрые щеки слепились друг с другом.

А Рыжий стоял на коленях у самой вагонной стенки. Я обернулся и увидел: он закрыл лицо руками. И плечи у него тряслись.

Мы ехали в товарняке день, два, три. По малой и большой нужде мы ходили в дырку в полу вагона. Ее проделали взрослые. Спали, обняв крепко друг друга, мы втроем, рядышком: Лиза, Рыжий и я. Взрослые думали - мы братики и сестричка, я слышал, длинный дядька сказал с завистью:

- Им хорошо, семейство взяли, теперь не потеряются.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});