Клуб неисправимых оптимистов - Жан-Мишель Генассия

Тибор оставил внушительный неоплаченный долг — полторы тысячи франков, кое-кто считал, что даже больше. Вскоре после того, как он «всплыл» в Венгрии, Альбер повесил на стену объявление в рамке: «Кредит умер, неплательщики убили его». Имре решил выплатить хозяину «Бальто» все до последнего сантима. Альбер и слышать об этом не захотел! Он знал, что Имре не виноват и находится в сложном положении. Имре не сдавался. Он заявил, что ноги́ его не будет в бистро, если папаша Маркюзо не возьмет деньги. Альбер согласился. Имре отдал ему восемьсот семьдесят один франк, которые Тибор складывал в коробку из-под печенья, а потом еще год выплачивал остальное.

Имре приложил немало усилий, чтобы забыть Тибора, но из этого ничего не вышло, и через какое-то время он воссоединился с любимым самым что ни на есть экзотическим способом. В клубе принципиально не упоминали имя Тибора, хотя в душе все завидовали человеку, которому хватило мужества сделать то, о чем мечтал каждый, — вернуться домой.

11

Мама хотела провести новогодние праздники в Алжире, у своего брата Мориса. Это стало нерушимой традицией. Папа ехать не хотел. «Нечего искушать судьбу, — говорил он. — В Париже тоже происходят взрывы и покушения, но непосредственной опасности нет, а там террористические акты случаются каждый день, и никто не знает, кто подложил бомбу — арабы или оасовцы!» Правительство во всеуслышание заявляет, что контролирует ситуацию и Алжир умиротворен, но никто в это не верит. Во время воскресного обеда папа высказался ясно и категорично:

— Хочешь ехать — дело твое, но Жюльетта останется дома.

Неожиданно для мамы дедушка Делоне поддержал папу, и она отступилась.

Сесиль получила письмо от Пьера. Он по-прежнему торчал в своем африканском захолустье, узнавал о том, что творится в мире, по радио или из газет и ждал отпуска. Куда он отправится, мы не знали, Сесиль надеялась, что в Париж, пока не получила открытку с двумя верблюдами в пальмовой роще Тебессы. Текст поверг нас в недоумение.

Дорогая Сесиль,

нам пришла охота искупаться. Неделя в ста километрах от базы. Земной рай. Мы объедаемся плодами опунции инжирной, финиками и играем в джокари[111]. На общевойсковом чемпионате я проиграл в полуфинале болвану-легионеру — у него три легких, и он портит воздух, когда бежит. Мы подружились. В парном разряде я играю с моим дружком Жако. Финал завтра, мы в него вышли, и от соперников и мокрого места не оставим. Я все еще хочу прочесть твою работу. Помни: Арагон — любовник.

— Не могу себе представить Пьера, играющего в джокари, — прокомментировал я.

— А я — его дружбу с легионером, — откликнулась Сесиль.

Мы переглянулись. Нам одновременно пришла в голову одна и та же мысль. Я молчал, предпочитая, чтобы она высказалась первой.

— Может, почистим ставни? Те, что выходят во дворик… — предложила Сесиль.

— Ты видела, в каком они состоянии? Их не приводили в порядок со времен Первой мировой, и восстановлению они уже не подлежат.

— Так и будешь ворчать?

Она кинулась на меня и начала щекотать. На нее иногда находило. Ей это нравилось. Я пытался сохранять невозмутимость, чтобы подразнить Сесиль, но надолго меня не хватило, и мы начали хохотать как безумные. В тот день я сделал несколько снимков: Сесиль отдирает обои в коридоре. Сесиль с пылесосом и щеткой в руке строит мне рожи. Она не любила позировать, так что приходилось подкарауливать момент. Насчет ставен я оказался прав. Мы открыли правую створку, и она немедленно соскочила с петель — дерево источил жучок.

* * *

Франк не подавал о себе вестей год и три месяца. Мы не знали, где он — в Алжире, во Франции или в Германии. Когда папа обратился в Министерство обороны, ему ответили, что лейтенант Франк Марини сам должен сообщать родным о себе. Проблема праздников разрешилась очень просто: Морис приедет в Париж. При встрече он поприветствовал меня по-английски:

— Hi, Callaghan, how do you do?

— Very good, дядюшка, — ответил я.

Он легонько, по-дружески, ткнул меня кулаком в подбородок и поинтересовался:

— Как дела в лицее?

— Все отлично.

— Похоже, ты слишком одаренный для Политеха, да?

Морис расхохотался. Мне не нравилось, что он подшучивает надо мной при кузенах; я хотел ответить тем же, но не нашел что сказать. Мама провела для Мориса экскурсию по обновленному магазину, где он еще не был, показала ему соседнюю лавку, переделанную под мастерскую гарантийного обслуживания. Морис был ошарашен количеством покупателей, выстроившихся в очередь за талонами. Папа не смог уделить Морису внимания:

— Прости, старина, мне нужно заняться этими господами.

Супружеская пара подписывала квитанцию на заказ. Муж протянул чек; отец небрежным жестом наколол его на штырек и показал бумаги дяде.

— Десять тысяч! Глазам не верю! — изумился Морис.

Мама с гордостью объясняла брату, как функционируют различные службы и как трудно найти в Париже опытных мастеров для выполнения работ.

— Я потрясен! Вы — лучшие!

Когда мама назвала дяде сумму торгового оборота, он ей не поверил.

— Будь у нас достаточно персонала, мы бы не теряли потенциальных покупателей и доход был бы процентов на тридцать-сорок выше.

— Ну что тут скажешь, Элен, браво, браво, браво! Я рад, что семинары по менеджменту принесли свои плоды.

— Они мне очень помогли, — признала мама.

— Тебе бы следовало прослушать курс «Улучшите качество швов в водопроводном деле!», — пошутил папа, — тогда ты могла бы открыть магазин в касбе.[112]

Следующие два дня мы бегали по магазинам, закупая продукты для пышного семейного ужина.

Сесиль решила уехать на две недели к дяде, который жил недалеко от Страсбурга, — других родственников у нее не было. Она написала письмо Пьеру, приложив копию первой главы работы об Арагоне, сделанную на плюре.[113]

— Когда Пьер вернет текст, я дам тебе почитать, — пообещала она. — Хочешь что-нибудь приписать?

Мне так много нужно было сказать Пьеру, что я не знал, с чего начать. Я поблагодарил его за пластинки, написал, что слушаю их каждый день и думаю о нем, а товарищи мне завидуют. Пообещал, что верну все в целости и сохранности, как только он вернется. Потом рассказал о лицее, Шерлоке и Хиляке, описал свои математические злоключения и людей, которых встретил в клубе. Я слегка приукрасил свое повествование, добавив, что члены клуба — банда революционеров и за ними следит человек из префектуры. Я был уверен, что Франку это будет интересно. Я попросил Пьера узнать хоть что-нибудь о брате и сообщить мне. Хотел добавить, как мне не хватает наших с ним споров, но вовремя вспомнил, что Пьер терпеть не может сантиментов, и зачеркнул две последние строчки.

— Ты что, роман собрался писать? Дашь прочесть? — полюбопытствовала Сесиль и попыталась заглянуть мне через плечо, но я сунул листок в конверт и запечатал.

На улице было холодно, но мы все равно отправились бегать в Люксембургский сад и сделали пять полных кругов.

Я проводил Сесиль на Восточный вокзал, посадил ее в вагон, вышел на улицу, заметил в кафе напротив настольный футбол и не устоял.

* * *

Мама уговорила Мориса поселиться у нас.

— Зачем тратить деньги на гостиницу? У нас вполне достаточно места.

Мне пришлось перебраться в комнату Жюльетты, а свою уступить кузенам. Морис и Луиза заняли комнату Франка. Квартира превратилась в подобие кочевого стойбища или семейного пансиона, битком набитого отдыхающими. В ванную и туалет выстраивалась очередь. На войне как на войне, говорил папа — он был единственным, кому не нравился этот веселый хаос. Он уходил на рассвете, возвращался поздно и не приходил к ужину, прикрываясь работой в магазине. Потом он на три дня уехал в Ланс, сказав маме, что бабушка Жанна плохо себя чувствует. Две недели я не спал из-за храпа Жюльетты. Никто не подозревал об этой чýдной особенности моей младшей сестры. Я тряс ее, толкал, даже щипал — она переворачивалась на другой бок и через пять минут выдавала еще более громкие рулады. Когда я объяснил Жюльетте, почему никак не могу выспаться, она ужасно обиделась и сказала, что я вру. На следующую ночь я позвал в комнату наших кузенов Тома и Франсуа, и они убедились в моей правоте. Жюльетте пришлось смириться, но она мне этого не простила.

* * *

Морис был настоящим киноманом и, приезжая в Париж, старался посмотреть как можно больше фильмов. На сей раз дядя пригласил нас составить ему компанию, но поставил условие: кинотеатр и фильм выбирает он — и никаких мультиков. В Алжире ходить в кино было небезопасно — в залах взрывали бомбы. Кроме того, фильмы там шли в дублированном варианте, а Морис считал это преступлением. Джон Уэйн, говорящий по-французски, вызывал у него смех, а Кларк Гейбл — слезы. Луиза с моей матерью опустошали магазины и бутики на Фобур-Сент-Оноре, а мы каждый день смотрели какой-нибудь американский фильм в оригинальной версии. Если Луизе удавалось уговорить мужа пойти на французский фильм, он засыпал ровно через пять минут и спал до конца сеанса. Так стоило ли попусту тратить время? Морис шел вниз по Елисейским Полям, разглядывая афиши, читал названия и решал, будет нам скучно или нет. Одна афиша привлекла его внимание.