Американский Голиаф - Харви Джейкобс

– Нисколько, – ответил Аарон. – Вы мне уже заплатили. Кофе спас мою жизнь, а общество двух очаровательных женщин подняло настроение на целый день. Рожайте здоровенькую девочку, миссис Халл. Скажете, что дядя Аарон подарил ей комбинезончик.

– Ты это дело брось, – запротестовала Берта. – Ишь чего надумал. Сперва возьми от дяди Аарона подарок, а потом и до земли дойдет. Говори, сколько стоит, мистер Бапкин, а после сбрасывай полцены.

– Нет, я настаиваю, – сказал Аарон. – И добавлю ножницы, если надо.

– Смотри какие они добрые! – воскликнула Берта, – Не будет она тебя больше любить за этот подарок, так что давай говори цену.

– Большое спасибо, – сказала Анжелика. – От меня и от маленькой. Это прекрасный подарок, я очень вам благодарна.

Анжелика протянула руку, и Аарон ее пожал. С тех пор как уехал Исаак, Аарона впервые коснулся кто-то, отличный от него самого. От Анжеликиной руки он растаял больше, чем от кофе. Он смотрел на ее улыбку и не мог отвести глаз.

– Что это с тобой? – спросила Берта. – Гляди, опять кровь потекла.

Берта следила за Аароном, пока не убедилась, что тот ушел.

– Знаешь, Анжелика, что я тебе скажу, здесь Кардифф, а не Бингемтон, у нас свои правила. Никогда не смотри в глаза мужчине.

– У него глаза не страшные, – ответила Анжелика, теребя пальцами материю.

– Нигде не набрызгал? – Берта принялась искать капли. – Они просто так ничего не делают. До ночи кровь обернется личинкой, забьется в какой ящик да и затаится клубком.

Позже, пока Берта раскладывала рождественские украшения, Анжелика сидела одна и подбирала по цвету деревянные кусочки головоломки-мозаики. Рождественская картинка постепенно обретала очертания. Среди зверей и кусочков Святого семейства видны были почти целиком все три волхва. У Марии сложилась половина сияющего лица, часть плеча и грудь. Пухлая розовая ножка и крошечная ручка младенца Иисуса тоже были на месте. Из-под коричневого балахона торчала обутая в сандалию ступня Иосифа.

Анжелике вдруг пришло в голову, что, кроме кур, козла, лошади, коровы и, может быть, волхвов, все здесь были каким-то образом евреями. Найдя тот фрагмент Иосифа, где кусок бороды соединялся с одеждой, она аккуратно вложила его в картину. Анжелике стало интересно, не выйдет ли Иосиф хоть немного похожим на лозоходца. Берта говорила, что все они на одно лицо, потому что спят с собственным отродьем. Это часть их плана, они надумали захватить мир и прибрать к рукам все, что плохо лежит. Еще она сказала, что евреи тайком контролируют банки и торговлю, фабрики и целые империи. Но если вокруг так мало евреев, но при этом они обладают такой властью, почему, думала Анжелика, у них никто не учится?

Нью-Йорк, Нью-Йорк, 23 декабря 1869 года

Дети сидели ль на коленях твоих, теребя тебя за усыПод защитой могущества твоего?Или сущность твоя – природа,Камень – хладный и бездушный?

– Бог ты мой, какой актер! – охал Чурба, выглядывая через щель в занавесе. – От голоса мурашки по спине.

– Посмотри, кто в зале, ты веришь своим глазам? – говорил Джордж. – Морган,[62] Рокфеллер,[63] Карнеги, Фиск,[64] Пулман,[65] Вестингауз,[66] Виллард,[67] Гарриман,[68] Хилл, Белмонт,[69] Вандербильт, вон там, во втором ряду, Джей Гудд,[70] эта скотина чуть не обвалила страну своей «черной пятницей». Пьерпойнт Морган – вон тот, с носом как луковица. У каждого хватит денег на целую пирамиду. Толстяк в углу – Босс Твид, к нему прицепом – мэр Оуки Холл,[71] за ним – все репортеры города. Принюхайся. Чувствуешь, как пахнут их женщины? А теперь скажи мне, Бен, ты жалеешь об этой аренде?

– Поживем – увидим, – ответил Бен Халл. – Одно деда – зайти поглазеть на Эдвина Бута и Голиафа. И совсем другое – «Хумидор Халлов». Я сделаю, как ты сказал, пошлю им всем специальную коробку тройного «Улисс-супремо» и любезную карточку в благодарность за участие. Надеюсь, не пустая трата денег.

– Интересно, кто сегодня в саду Нибло? – проговорил Джордж. – Разве что обычный сброд. Крупных шишек там, пожалуй, маловато будет.

Поведай историю жизни, и, кем бы ни был ты —Женщиной рожденным,Материей и духом в тайном единении брака,Из камня сотворенным рукой человечьей, —Мы голову склоним благоговейноИ восславим тебя, ИСПОЛИН ОНОНДАГИ!

– Пошел на место, Чурба, – приказал Джордж. – Как только я начну поднимать занавес, греми цинковыми листами. Лоретта готова?

Зал встал и одарил Эдвина Бута овацией. Лоретта, в голубом платье, помчалась вручать ему букет роз «Красота по-американски». Бут взял цветы, поцеловал Лоретту в щеку и ушел в окружении поклонников. Там начались рукопожатия и поцелуи, объятия и припадания к груди.

– Он думал, его ненавидят, – сказал Джордж. – Посмотрите на этот поток обожания.

– Греметь? – спросил Чурба.

– На пике эмоций. Ждем… ждем… давай.

Ухватившись двумя руками за края, Чурба Ньюэлл встряхнул несколько раз ровный цинковый лист. Получился зловещий гром с перекатами. Эдвин Бут указал рукой на парчовый занавес:

– Леди и джентльмены города Нью-Йорка, древнейший из древних, воин, кто изо всех своих сил, со всем величием и гордостью сражался, отступил, но не сдался острой косе Мрачного Жнеца. Кто он? Какие восхитительные чудеса видел он в то далекое время, когда земля была молода, а волшебство повседневно как цветы? Леди и джентльмены, в назидание и с радостью имею честь представить вам каменного человека, американского Голиафа ссердцем царя Давида. Он, и только он вправе носить титул идеального, исключительного, истинного Кардиффского исполина!

Джордж рывком раздвинул занавес. Окруженный свечами, с пахом, прикрытым звездно-полосатым флагом каменный человек переливался, будто северное сияние, Зрители раскрыли рты, Лоретта запела «Великое благо с Тобой я найду»,[72] затем без перерыва – «Боевой гимн».

– Мы их сделали, – зашептал Чурба, усмирив по сигналу Джорджа цинковую бурю. – Твои важные шишки заглотили его целиком, прям как Гидеон Эммонс и Генри Николе, когда выковыряли его у меня из-за сарая. Кузен Джордж, я салютую тебе.

Чурба козырнул, а Джордж махнул ему рукой, чтобы заткнулся.

– Мы приглашаем вас посмотреть на исполина вблизи, – объявил Эдвин Бут. – Не стесняйтесь, все вместе или по одному подходите к платформе, открывайте свои сердца нашему легендарному ископаемому. Ибо мы абсолютно уверены: чем ближе вы его узнаете, тем тверже станет ваша убежденность в том, что перед вами гений из Книги Бытия, более всех достойный вашего восхищения.

Зрители покинули свои места и малыми группами двинулись к сцене. Иные не решались прикоснуться к Голиафу, но Лоретта их подбадривала. Томас Эдисон, молодой человек из Нью-Йорка, занятый в это время поисками капитала для своего нового изобретения – механической машинки для голосования, – первым провел пальцами по рябой груди. За ним отбросили робость и все остальные. Мужчины терли исполину руки, ноги, шею и бедра, щупали и гладили его огромную голову. Женщины не пускали свои пальцы дальше лица.

Джим Фиск, перебравший виски и недобравший воспитания, объявил:

– Не хочуговорить за всех, но я бы отважился заглянуть Голиафу под юбку. – Он поднял флаг. – Впечатляет. Джентльмены и леди, пожалуй, со мной согласятся. Хотя тут явно кой-чего недостает, и нам не дано узнать истинной величины этой штуки. В подобных случаях я благодарю Бога за вдохновенный дар воображения.

– Как не стыдно! – воскликнул Корнелиус Вандербильт. – Позвольте мне принести извинения за вульгарную выходку Джима.

– Я и сам могу извиниться, – сказал Фиск, ~ да не знаю как.

С помощью Эндрю Карнеги Вандербильт водрузил флаг на место, мэр Оукли Холл разгладил кайму. Джон Зипмайстер, представлявший здесь «Горн» и с удивлением сравнивавший не собственные гениталии с гениталиями исполина, а свою реакцию с той смесью изумленной веры и неверия, что так измучила Барнаби Рака, спросил Чурбу Ньюэлла о травмированном фаллосе.

– По цвету камня я бы решил, что трещина свежая, – сказал Зипмайстер. – Какое-то случайное повреждение?

– Старье такое, что куски отлетают, – ответил Чурба, не успев подумать. – Вы правы, однако. Когда его откопали, конец был на месте – дюймов на шесть длиннее – хотите верьте, хотите нет. Но нравится это кому-то или не нравится, чего зря придираться? Даже такого, как сейчас его запросто хватит хоть на Женни Линд,[73] хоть на Большой каньон.

– Благодарю вас, мистер Ньюэлл, – сказал Зипмайстер. – Это весьма проливает свет.

– Что, Уильям, ляпнул на этот раз? – спросил Джордж Халл, когда Зипмайстер принялся писать что-то у себя в блокноте.

– Ничего, Джордж, – ответил Чурба. – Мы тут по делу.

Леди и джентльмены, мои новые друзья. Я впервые выступаю с неким подобием речи. Ибо понимаю, сколь высокое собрание явилось меня приветствовать, а потому считаю своим долгом что-то сказать. Позвольте мне начать с признания. В начале сего приключения я полагал своя существом высшим и обособленным. Мнил себя порождением камня, защищенным от бед и недоступным потрясениям. Я ничего не знал о такте, еще меньше о любви и потерях. Когда начались дебаты о моем статуса – то есть человек я или камень, – я ни секунды не сомневался в ответе. Теперь мое мнение радикально изменилось. Отныне я готов признать: перед вами лежит окаменевшая плоть, что явилась из незапамятных веков. Мистер Бут задает вопросы: кто, что и когда. Знание хранит Исток. Сам я могу лишь сказать, исходя из старого и нового опыта: у вас есть силы создать нацию. У меня есть силы творить чудеса, дабы мирить и лечить. Эта не столь уж незначительная способность представляется мне довольно необходимой. Ибо, помимо личных расстройств, я чувствую, как в муках сомнения бьется целая страна. Сия боль неотличима от той, что выкрутила кости мне самому. Я ощущаю надежду и стойкость, что весьма точно символизируется двойственностью моей внешности. Боль и надежда, я полагаю, живут отныне совместно во мне и в вас. Позвольте же поделиться с вами плодами другого моего таланта – дара предвидения, который, возможно, есть не более чем очевидная в таком долгожителе мудрость. Перед моим взором предстает город в своем новом воплощении. Я вижу невероятные башни. Пролеты мостов кружат мне голову. Миллионы вибрирующих вертикалов мечутся, как фрагменты оживших картинок. Я вижу город будущего, гордость целого континента. Гостеприимный город, населенный людьми с мягким характером и твердым желанием соединить триумф техники со смирением и благодарностью. Город, где сплавились в единый цветок концы и начала. Уходите и отдавайте себя до конца, с мыслями не столько о награде, сколько…