И даже небо было нашим - Паоло Джордано

и уронили вспотевшие головы на плечо рядом сидящего; я положила свою на плечо Берна, а он с тех пор не шевельнул ни одним мускулом, чтобы не разбудить меня. Мне снились вырвавшиеся на волю лошади, их было гораздо больше пяти, целый табун, они неслись по пустоши, вздымая вихрь пыли, так что казалось, будто они колышутся в воздухе. Все лошади были черные, и я не просто смотрела на них, я даже была не одной из них, а чем-то большим, ими всеми сразу.

Утром меня разбудила рука, гладившая меня по лицу. В воздухе все еще ощущалось возбуждение прошлой ночи. Я смутно помнила, как мы сидели на кухне и пили вино, как сначала ушли вдвоем Данко и Джулиана, затем Томмазо с Коринной (или наоборот?); в общем, мы с Берном остались наедине и, еще не оправившись от недавних волнений, понеслись наверх по лестнице в его комнату, в его ледяную постель. Но я точно помню, что было потом, что он делал со мной, а я с ним; одержимость, напавшую на меня; неистовство, овладевшее каждым мускулом моего тела, настолько сильное, что оно отовсюду откликалось болью; затем – внезапное просветление, когда мы, голые и замерзшие, вели долгую, нескончаемую беседу. Наконец Берн захотел меня снова, но на этот раз все происходило спокойно, даже с какой-то методичностью. Он повторил все то, что когда-то делал в зарослях; поразительно, как наши тела до сих пор ничего не забыли.

Сейчас он приглаживал мне волосы на лбу, словно хотел воссоздать картину последнего лета, которое мы с ним провели вместе. Я задумалась: была ли уменя тогда челка, или уже нет?

– Все уже внизу, – сказал он.

Я с трудом могла говорить. И у меня во рту был странный вкус, который, возможно, ощущал и он.

– Который час?

– Семь. Здесь в это время только светает. – Он заложил прядь моих волос за ухо, как будто только сейчас понял, чего добивался. – Извини, вода для мытья у нас холодная. Но если хочешь, я могу согреть тебе воду в кастрюле.

От нашего дыхания в воздухе образовывался пар. Я разглядывала его лицо, его покрасневший от холода нос. Мучительно было видеть его так близко.

– У тебя есть ребенок, Берн?

Он едва заметно подался назад. Отвел взгляд на секунду, потом опять взглянул на меня.

– Нет, У меня нет ребенка.

– А та девушка?

У меня перехватило дыхание, и я не смогла произнести имя.

– Нет никакой девушки, Тереза.

Я поверила ему. Каждая клеточка моего тела хотела верить ему. Больше мы никогда об этом не говорили.

Берн выскочил из-под одеяла и, как был голый, встал перед окном, спиной ко мне. Он все еще был болезненно худым.

– Мне пора, – сказала я.

– Чего ты тогда ждешь? Собирайся.

– Залезай опять под одеяло. А то простудишься.

– Надеюсь, это доставило тебе удовольствие.

Он вытащил из кучи тряпья на полу свою одежду и, взяв ее подмышку, вышел из комнаты.

Через несколько минут я услышала, как он внизу разговаривает с Джулианой. Я нашарила на тумбочке мобильник. Он был выключен со вчерашнего вечера: я хотела сберечь заряд батарейки. Сигнал был слабый, но его хватило на то, чтобы экран тут же заполнился уведомлениями о пропущенных звонках из дома, с папиного номера и с какого-то другого – я забыла, чей он. А еще – штук десять эсэмэсок от папы: в первых он только спрашивал, где я, потом все больше и больше беспокоился, а под конец был в ярости. В последнем сообщении он просто называл меня неблагодарной дрянью.

Меня охватила паника, и я написала: «извини, телефон разрядился, извини, пробуду здесь до завтра, потом вернусь, обещаю». Отправила – и экран погас.

И снова мое появление никого не удивило, как будто я находилась на ферме уже давно. В доме было еще холоднее, чем вчера вечером, хотя камин горел. Джулиана подала мне кофе. Я заметила, что чашка была из сервиза Флорианы.

– Ну вот, наконец-то пришла Тереза, пусть она разрешит наш спор раз и навсегда! – воскликнул Данко.

– Сомневаюсь, – сквозь зубы процедил Томмазо.

– Томмазо считает, что сегодня благоприятный день для посадки цикория, потому что сейчас луна в растущей фазе. Такая дискуссия возникает у нас каждый раз, когда мы собираемся что-то посеять или посадить. Я устал объяснять ему, что наука не располагает сколько-нибудь серьезными фактами, которые бы доказывали связь между луной и земледелием.

– Крестьяне с незапамятных времен дожидаются убывающей фазы, чтобы посеять цикорий. С незапамятных времен! По-твоему, они разбираются в этом меньше тебя?

– Ага! Так я и думал! Я был уверен, что он сошлется на традицию! – Данко возбужденно вскочил. – Еще несколько десятилетий назад в здешних краях поливали голову оливковым маслом, чтобы уберечься от сглаза, – вот она, традиция! Люди безжалостно истребляли друг друга – и всё во имя традиции!

Он смотрел то на Томмазо, то на меня.

– Приятно видеть, что ты смеешься. Я бы тоже рассмеялся, если бы этот разговор не повторялся у нас по крайней мере в десятый раз.

– Называй это практикой, если тебе так больше нравится, – мрачно произнес Томмазо.

– Послушай меня, Томмазо. Во-первых, ни у кого из упомянутых тобой крестьян, в отличие от меня, нет диплома по физике.

– Разве у тебе есть диплом? – перебила его Коринна.

– Я просто не написал его.

– Ну надо же. Просто не написал.

– И за все эти годы ты не вырастил ни одной морковки, – добавил Томмазо.

– Во-вторых, – продолжал Данко, повышая голос, – я все еще жду, когда ты приведешь мне что-то похожее на научное обоснование. Но, к счастью, теперь у нас есть Тереза, верно? Она изучает естественные науки и, возможно, знает о луне кое-какие подробности, которые забыли объяснить мне.

Я пожала плечами. Не верилось, что Данко всерьез ждет от меня ответа, похоже, это была какая-то игра, в которую они хотели меня втянуть. Я придвинула чашку с дымящимся кофе, чтобы согреть подбородок.

– В чем дело? Тебе непонятен вопрос? – не унимался он.

– Нет. То есть да.

Томмазо смотрел на меня так пристально, как будто пытался вспомнить что-то, касающееся меня.

– Если не ошибаюсь, – сказала я, – есть мнение, что у лунного света глубина проникновения в почву больше, чем у солнечного, и это способствует всхожести семян. Но я не уверена.

– Ага! – воскликнул Томмазо. Он вскочил и торжествующе ткнул пальцем в своего оппонента.

Данко заерзал на стуле так, словно у него начались судороги.

– Глубина проникновения в почву? А что это такое? Боже ты мой! Я словно попал в логово колдунов! Если мы продолжим в том же