В погоне за облаком, или Блажь вдогонку - Татьяна Туринская

Может, когда-то Лёшка и был дураком, но давно исправился. По крайней мере, незамедлительно воспользовался случаем, и стал учить Наталью плавать. Учить ни учить, а качать ее на волнах, как маленькую. Бережно поддерживал ее, лежащую на воде: плыви, мол. Но сам, Наталья это точно знала, хотел, чтобы она навечно осталась в его руках.

Она и сама не собиралась сбегать. Барахтала руками, изображая из себя плывунью. Что есть мочи колотила по воде ногами. Чистое баловство: брызги во все стороны, Лёшка с ног до головы мокрый. И весело обоим. А какие уж там чувства испытывает Вика — это ее личное дело. Тем более что Вика уже давно уплыла куда-то на глубину.

На самом деле Наталье было не сказать что весело. Не об этом ли она мечтала? Не эти ли руки не давали ей покоя на протяжении бессчетных недель? Не они ли должны были отправить ее в аут первым же своим прикосновением? Это же о них она писала: вездесущие. Это они умудрялись одновременно быть всюду. Как и Лёшкины губы, давно уже не безжалостно-железные, хоть и по-прежнему узкие и прикрытые щеточкой ровных усов — они ведь тоже должны быть вездесущими.

Хорошо, допустим, насчет губ она погорячилась: не может же Лёшка на общественном пляже наброситься на нее, и зацеловать до смерти на глазах ребятишек и их родителей. Но рукам можно дать некоторую волю? Они ведь под водой, их никто не видит! Никто не заметит, как шаловливо они ласкают Натальино тело.

Но нет. Дружников был серьезен, как никогда. На лице — ни тени улыбки, одно сплошное напряжение. Будто не любимую женщину купает, а тяжелую работу работает. Никакого романтизма!

Довольно скоро это развлечение Наталье наскучило. Отерев тыльной стороной ладони соленые капли с губ, предложила:

— Иди поплавай, что ж тебе за удовольствие в таком купании.

— Не хочу. Еще поуспею.

Последнюю фразу следовало понимать так: "Наплаваюсь, когда ты уедешь".

Наталья хотела возразить, успокоить: "Никуда я больше не уеду, дурачок, не бойся. Я же вернулась навсегда — неужели ты не понял?!" Но что-то ее остановило. Что — и сама не поняла.

Из-за плеча Дружникова выглядывала одинокая скала. Скала, и скала, ничего особенного. Разве что не такая острая, как другие. Даже, пожалуй, совсем не острая, с округлой почти гладкой бульбой, нависавшей над морем. За эту бульбу и назвали скалу Поросенком. И бухта название получила соответствующее — тоже Поросенок.

Наталья давно это знала. И никогда это название ее не волновало. А теперь сердце дрогнуло. Поросенок. И совсем эта скала не похожа на Поросенка. А бульба ничем не напоминает поросячий пятачок. Неправильное название.

Совсем неправильное. Какое отношение имеет какая-то скала к ее Поросенку? Настоящий Поросенок маленький, смешливый, ужасно почемучистый, и немножко рычащий — совсем чуточку, а скоро от этой чуточки ничего не останется. Но пока он еще рычит — надо наслаждаться каждым рычащим мгновением. Ведь Поросята так быстро растут: только отвернись, и упустишь все самое важное.

Как она могла? Зачем отпустила Поросенка? Почему сама не поехала с Поросенком и с мамой? Природу не любит? Разве это оправдание? Это оправдание не помешало ей приехать на Мыс с посторонним мужиком, неумело изображающим из себя настоящего мужчину.

Поросенок… Как там ее маленький Поросенок? Наверняка трескает клубнику прямо с грядки, пользуясь тем, что бабушка не видит — та в это время должна варить обед на веранде. Скорее всего, зеленый борщ из всего, что окажется под рукой, даже свекольные листики туда побросает — от них и вкус необычный, и дополнительные витамины. "Ми-ми" — так называла витамины Светка, когда еще не умела нормально говорить. И рычать еще не умела.

Не объелась бы клубники. То, что немытую будет есть — не так страшно: мама еще с вечера на грядке ее промыла обильным поливом, она всегда так делает. А вот если съесть очень много клубники, может случиться несварение желудка — неполезно это Поросятам. И аллергия может развиться. Зачем Наталья отпустила дочку одну?!

Зря она сюда приехала. И на Мыс, и в родной город. Зря.

Ну, положим, в родной город не так уж и зря — она попросту обязана навещать маму хотя бы раз в год. И конечно же не одна, а с Поросенком, если муж не может оставить бизнес без присмотра хотя бы на недельку.

Но Дружников, Мыс? Это зря, определенно зря.

Зачем ей Дружников? Жила без него всю жизнь — и еще столько же проживет. И еще полстолька. И неплохо проживет.

Зачем ей Лёшка? Чем он лучше мужа? Ничем. Вообще не лучше. Может, и не хуже, но не лучше — однозначно. Другой, он просто другой. А зачем ей другой понадобился? Девять лет с мужем пролетели, как один месяц — так легко им было, так хорошо. И в то же время эти девять лет тянулись едва ли не дольше, чем вся Натальина жизнь до замужества. Теперь кажется, что все, что было до замужества — чужие воспоминания, искусственно внедренные в ее мозг. А на самом деле она никогда не была одна, всегда рядом были Поросенок и любимый до боли в сердце муж. Любимый. До боли.

Они такие родные. Они любят ее. А Наталья их предала.

Зачем? Ради чего?

Ради каких-то облаков.

Зачем ей облака?

Без всяких объяснений Наталья повернулась, и торопливо направилась к берегу.

Однако идти быстро не получалось — вода сопротивлялась, не пускала, то и дело норовя затянуть обратно в море, вернуть беглянку Дружникову. Но Наталья упорно преодолевала сопротивление. Выбивалась из сил, но бежала, бежала…

— Наташ, ну что вкось задом?

Лёшка тащился за ней хвостиком.

— Ничего. Накупалась.

Наталья говорила сухо, колюче. Сама себя чувствовала колючей. И смягчаться не желала. Она, конечно, сама во всем виновата, и нечестно винить в ее вине Лёшку. Но если бы не он, не руки его назойливые, не тайные его знания, которыми он якобы обладает — она бы ни за что не решилась бросить мужа. Значит, Лёшка все-таки виноват. И виноват куда больше самой Натальи. Зачем он любит ее столько лет? Почему даже теперь, когда она давно уже жена и мать — чужая жена, между прочим! — почему даже теперь он не может оставить ее в покое?

Едва выбравшись на песок, она тут же сорвала парео с головы и обмоталась им уже на другой манер: была чалма, стала тога. Отличная штука: и сарафан, и платок, и юбка, и даже древнеримская тога. И все это уместилось в одном куске ткани. Одна беда — если во время купания намокла чалма, то и тога окажется подмокшей. Как и Наташина репутация после сегодняшнего приключения.

На берегу было морозно. Все наоборот: сначала холодно было входить в ледяную воду, теперь же вода казалась значительно теплее, чем воздух. Кожа на руках мгновенно отозвалась некрасивыми пупырышками.