Гептамерон - Маргарита Наваррская

Вот, благородные дамы, история, которая как будто написана на слова Евангелия: «Но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых, и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное; и незнатное мира и уничиженное – ничего не значащее – избрал Бог, чтобы упразднить значащее». Подумайте только, милые дамы, ведь без Божьей благодати не может быть никакого добра в человеке, и вместе с тем нет такого испытания, с которым смертный не мог бы справиться, призвав к себе в помощники Бога. Хорошим примером этого может служить посрамление того, кого все считали праведником, и возвышение той, кого называли грешницей и втоптали в грязь. Как оправдываются слова Господа нашего: «Ибо всякий возвышающий себя сам унижен будет, а унижающий себя возвысится».

– Увы, – воскликнула Уазиль, – сколько же добрых людей одурачил этот приор! Помнится, верили ему чуть ли не больше, чем самому Господу Богу.

– Меня бы уж он не обманул, – сказала Номерфида. – Мне до того отвратительны все эти монахи, что я не могла бы даже пойти к ним на исповедь. Я знаю, что свет не создавал таких подлых людей, как они; стоит им только попасть в порядочный дом, как они непременно учинят там какую-нибудь пакость и непотребство.

– Но есть среди них и хорошие, – возразила Уазиль, – и не следует судить одинаково обо всех. Должна сказать, что самыми порядочными из них оказываются те, кто чуждается и светского общества и женщин.

– Вы, пожалуй, правы, – сказала Эннасюита, – ведь чем меньше их там встречаешь, тем меньше знаешь и больше уважаешь. А тот, кто все время общается с ними, видит их такими, каковы они на самом деле.

– Ну, хватит о них говорить, – вскричала Номерфида, – посмотрим лучше, кому сейчас Жебюрон передаст слово.

Чтобы загладить свой проступок, – если только можно было счесть проступком разоблачение отвратительного и жестокого монаха, дабы предостеречь людей от других ему подобных и научить их с большей осторожностью относиться к подобным лицемерам, – Жебюрон, питавший большое почтение к госпоже Уазиль, как к женщине строгих правил, способной резко осудить все дурное и вместе с тем всегда готовой превозносить все хорошее, что есть в людях, предоставил ей слово.

– Прошу вас, – сказал он, обращаясь к госпоже Уазиль, – расскажите нам что-нибудь во славу добрых монахов.

– Мы ведь поклялись говорить одну только правду, – ответила Уазиль, – а раз так, то я вряд ли смогу исполнить ваше желание. К тому же ваш рассказ напомнил мне одну очень жалостную историю, и мне теперь придется рассказать ее вам; ибо, во-первых, происходило все это поблизости от тех мест, где я тогда жила, а во-вторых, я не хочу, чтобы лицемерие тех, кто считает себя более праведными, чем все остальные, затуманило вам головы и чтобы вера ваша, отклонившись от истинного пути, стала искать прибежища в ком-то другом, позабыв о том Единственном, кто не нуждался в помощниках, создавая мир и искупая грехи наши, кто всемогущ и один может спасти нашу душу для жизни вечной, а в сей жизни бренной утешить нас и избавить от всех огорчений. Я знаю, что нередко сам Сатана превращается в ангела света, и забочусь о том, чтобы, глядя на земной мир, глаза ваши не были ослеплены видимостью благочестия и праведной жизни и не устремились на то, от чего они должны отвращаться; вот почему я решила рассказать вам эту историю, которая произошла на моей памяти.

Новелла двадцать третья

Чрезмерное почтение, которое один дворянин из Перигора питал к ордену францисканцев, послужило причиной того, что его, жену и маленького сына постигла жестокая смерть.

В Перигоре жил некий дворянин, который с таким благоговением относился к святому Франциску, что ему казалось, что всякий принадлежащий к ордену францисканцев монах должен походить на своего доброго патрона. И, чтобы воздать честь этому святому, он у себя дома отвел отдельную комнату и гардеробную, предоставив их в распоряжение странствующих монахов-францисканцев, и во всех делах своих, вплоть до мелочей домашней жизни, руководился их советами, считая, что они в каждом случае могут указать ему, как надо поступить. И вот случилось так, что жена этого дворянина, женщина, которая была очень красива и столь же добродетельна и скромна, родила ему сына, после чего любовь к ней ее мужа стала еще больше. Собираясь отпраздновать рождение сына, он послал за своим шурином. Когда же настало время садиться за ужин, в дом к нему явился монах-францисканец, имя которого я не стану называть, чтобы не позорить святой орден. Дворянин чрезвычайно обрадовался, увидев своего духовника, перед которым у него не могло быть никаких тайн. Поговорив с женой и с шурином, он усадил всех за ужин. Во время еды дворянин этот то и дело поглядывал на жену, которая была так хороша собой и привлекательна, что желания его воспламенились. И он стал приставать к монаху со следующими вопросами:

– Скажите, святой отец, верно ли, что спать с женой сразу же после родов, не выждав определенного срока, есть смертный грех?

Монах, которому сердце говорило совсем другое, сделал, однако, строгое лицо и гневно сказал:

– Разумеется, сын мой, я уверен, что это один из самых тяжких грехов, которые совершают люди женатые. Вспомним хотя бы, как Пресвятая Дева Мария не хотела входить в храм до тех пор, пока не очистится после родов, а ведь ей не было нужды дожидаться этого дня. Неужели вы не можете отказать себе в столь незначительном удовольствии, если Пресвятая Дева, только чтобы повиноваться закону, воздерживалась – не входила в храм Божий, лишая себя этим самой большой радости. Кроме того, и врачи говорят, что такое общение крайне опасно для последующего потомства.

Услыхав эти слова, дворянин наш очень опечалился, ибо надеялся, что святой отец даст ему это разрешение, однако ничего не сказал. Монах же, выпивший за ужином больше, чем следовало, вина, не сводил глаз с молодой женщины и подумал, что если бы он был на месте ее мужа, то ему не пришло бы в голову испрашивать совета духовника, спать ему или нет в эту ночь со своей женою. И как пожар, разгоревшись, постепенно охватывает весь дом, так вожделение, которое три года жило скрытым в сердце францисканца, разгорелось в нем так, что он решил его сейчас же удовлетворить.

И когда все встали из-за стола, монах взял хозяина дома за руку и, подведя его к постели жены, сказал:

– Сын мой, зная, как вы и жена ваша любите друг друга и как, по причине молодости вашей, жар любви тревожит вашу плоть, я проникся сочувствием к вам обоим и хочу поэтому поведать вам одну тайну теологии. Дело в том, что закон, который очень строг к мужчинам невоздержанным, дает некоторые преимущества тем, у которых совесть чиста. Поэтому, сын мой, если я в присутствии домочадцев ваших и распространился о строгости закона, вам, как человеку скромному, я должен открыть и те льготы, которыми вы могли бы воспользоваться. Знайте, сын мой, что женщина женщине рознь, так же как и мужчина мужчине. Если жена ваша уже три недели как родила, то прежде всего необходимо узнать, прекратилось ли у нее кровотечение.

На это молодая женщина ответила, что все уже кончилось.

– В таком случае, сын мой, – сказал монах, – вы можете спокойно спать с ней, но для этого вы должны выполнить два условия.

Дворянин охотно на все согласился.

– Первое условие, – продолжал святой отец, – вы никому не должны об этом рассказывать и должны прийти к жене тайком; второе – вы должны явиться к ней не раньше, чем в два часа пополуночи, чтобы проказы ваши не нарушили ей пищеварения.

Муж все это ему обещал и скрепил свое обещание клятвой, и, так как монах знал его как человека хоть и не очень умного, но правдивого, он был уверен, что все это так и будет. Поговорив еще кое о чем, а затем благословив их и пожелав им спокойной ночи, монах удалился в отведенную ему комнату. Уходя, он взял хозяина дома за руку и сказал:

– Я надеюсь, сын мой, что вы придете и не заставите бедняжку вас ждать понапрасну.

Поцеловав жену, дворянин сказал ей:

– Дорогая моя, не запирай, пожалуйста, сегодня дверь.

Слова эти святой отец хорошо запомнил. Вскоре все разошлись по своим комнатам. Однако, оставшись один, монах не мог думать ни о сне, ни об отдыхе. Как только он заметил, что в доме все стихло, – а это был тот час, когда он привык ходить к заутрене, – он тихонько направился в комнату хозяйки, которая ждала мужа и оставила дверь неприкрытой, потушил свечу и поспешно улегся к ней в постель, не проронив при этом ни слова.

Бедная женщина, в полной уверенности, что это ее муж, воскликнула:

– Как же так, друг мой! Вы позабыли о том, что вы обещали святому отцу не приходить ко мне раньше, чем в два часа пополуночи!

Но монах, более склонный в эту минуту действовать, нежели размышлять, и боявшийся, как бы его не узнали, ничего не ответил ей, чем весьма ее удивил. Он помышлял только о том, чтобы удовлетворить грешное желание, столь долгие годы его терзавшее. А когда он увидел, что час, когда должен прийти муж, уже приблизился, он встал с постели и поспешно возвратился к себе в комнату.