Время предательства - Луиза Пенни

– Почему? – Она задумалась. – Когда Констанс сказала мне, что она – одна из пятерняшек Уэлле, для меня это было, как если бы она сказала мне, что она греческая богиня. Персонаж из мифа. Я пошутила, только и всего.

– Ясно, – сказала Тереза. – Но почему именно Гера?

– А почему бы и нет? – Мирна явно растерялась. – Я не понимаю, о чем вы спрашиваете.

– Ладно, бог с ним.

– Что у вас на уме, Тереза? – спросил Гамаш.

– Можете смеяться, но, работая куратором в Музее изящных искусств, я видела много классических картин, – сказала Тереза. – Многие написаны по мифологическим сюжетам. Рисовать греческих богинь особенно любили викторианские художники. Я всегда подозревала, что это предлог для написания обнаженных женщин, часто борющихся со змеями. Приемлемая форма порнографии.

– Вы отвлеклись от темы, – заметил Гамаш, и Тереза улыбнулась:

– Я познакомилась со всевозможными богами и богинями. Но художников той эпохи больше всего интересовали две богини.

– Позвольте высказать предположение, – вмешалась Мирна. – Афродита?

Суперинтендант Брюнель кивнула:

– Богиня любви и проституток, если вы не знаете. И для удобства она не особенно заботилась об одежде.

– А другая? – спросила Мирна, хотя все они знали ответ.

– Гера.

– Тоже обнаженная? – спросила Мирна.

– Нет, викторианские художники любили ее из-за драматической судьбы, и она отвечала их осторожным представлениям о сильной женщине. Она была злобной и завистливой.

Они повернулись к экрану, на котором застыло лицо маленькой молящейся Констанс.

Мирна посмотрела на Терезу:

– Вы думаете, она была злобной и завистливой?

– Не я назвала ее Герой.

– Да это же просто имя – единственная богиня, которая пришла мне в голову. С таким же успехом я могла ее назвать Афиной или Афродитой.

– Но не назвали, – не отступала суперинтендант Брюнель.

Две женщины сверлили друг друга глазами.

– Я знала Констанс, – сказала Мирна. – Сначала она пришла ко мне как клиент, потом стала моим другом. Она никогда не казалась мне злобной или завистливой.

– Но вы говорили, что она была человеком закрытым, – вмешался Гамаш. – Вы знаете, что она скрывала?

– Вы хотите судить жертву убийства? – спросила Мирна.

– Нет, – ответил Гамаш. – Это не суд. Но чем лучше мы будем знать Констанс, тем быстрее найдем того, кто выигрывал от ее смерти. И по какой причине.

Мирна немного подумала.

– Прошу прощения. Констанс была такой скрытной, что я чувствую потребность защитить ее.

Она нажала клавишу «воспроизведение», и снова Констанс, помолившись, встала, потом шутливо потолкалась с сестрами в очереди к отцу, который зашнуровывал на них коньки.

Но теперь все перед телевизором спрашивали себя, насколько шутливой была их толкотня.

Они видели радость на лице Констанс, когда отец зашнуровывал ей коньки, стоя перед ней на коленях, а ее сестры парами стояли сзади. Наблюдали.

Зазвонил телефон Мирны, и Гамаш заметно напрягся. Обе женщины посмотрели на него.

Мирна сняла трубку, затем протянула ее Гамашу:

– Изабель Лакост.

– Merci, – сказал он, поспешно подошел и схватил трубку, сохранившую тепло руки Мирны. Он отвернулся от обеих женщин и заговорил по телефону: – Bonjour.

Голос его звучал ровно, спина была прямая, голова поднята.

Тереза и Мирна следили за ним. Они увидели, как его широкие плечи чуть опустились, хотя голова осталась высоко поднятой.

– Merci, – произнес он и медленно положил трубку.

Потом повернулся.

И улыбнулся с облегчением:

– Хорошие новости. Но к следствию это не имеет отношения.

Он снова сел рядом с ними. Обе женщины отвели взгляд, сделав вид, что не заметили его увлажнившихся глаз.

Глава двадцать шестая

– Нам нужно идти.

Гамаш внезапно встал, и обе женщины удивленно посмотрели на него. Минуту назад он пребывал в расслабленном, почти восторженном состоянии, потом что-то изменилось, и его радость обратилась в злость.

Мирна остановила компакт-диск. С экрана на них смотрели пять счастливых девочек, явно зачарованных тем, что происходит на чердаке у Мирны.

– Что такое? – спросила Тереза, когда они надели куртки и спустились в магазин. – Кто вам звонил?

– Merci, Мирна. – Гамаш остановился у двери и выдавил улыбку.

Мирна внимательно посмотрела на него:

– Что случилось?

Гамаш покачал головой:

– Извините. Когда-нибудь я вам скажу.

– Но не сегодня?

– Не сегодня.

Дверь за ними закрылась, и они вышли на мороз. Солнце еще не село, но наступили самые короткие дни в году, и света оставалось всего ничего.

– Мне вы должны сказать, – заявила Тереза, когда они быстро зашагали вокруг деревенского луга.

Мимо Рут, сидящей на скамье. Мимо семей, катающихся на замерзшем пруду. Мимо трех древних сосен.

Тереза Брюнель не просила – она приказывала.

– Бовуара сегодня отправили в очередной рейд.

Тереза Брюнель переварила новость. Лицо Гамаша в профиль было мрачным.

– Это необходимо остановить, – сказал он.

Они пошли вверх по холму, и Терезе пришлось ускорить шаг, чтобы не отстать. На краю леса они нашли оставленные ими в сугробе снегоступы, надели их и пошли по следам, хотя снегоступы им теперь практически не требовались. Тропинка была утрамбована и легко различима.

«Не слишком ли легко?» – подумала Тереза Брюнель. Однако другого пути все равно не было.

Приближаясь, они увидели Жиля, который как будто парил в воздухе на высоте двадцати футов и в пяти футах от ствола дерева. В лесу становилось темно, но, подойдя еще ближе, Тереза увидела платформу, приколоченную к дереву мира.

Жером стоял у основания дерева и смотрел вверх. Он бросил на них взгляд, потом снова запрокинул голову. И только теперь суперинтендант Брюнель увидела, что Жиль там наверху не один. Николь стояла на платформе в двух футах от Жиля, который искал точное положение спутниковой тарелки на деревянной подставке.

– Есть? – спросил Жиль непослушными от мороза губами.

Его рыжая борода побелела, обвисла сосульками, словно слова замерзли и прилипли к лицу.

– Близко. – Николь разглядывала что-то зажатое в ее варежках.

Жиль чуть повернул тарелку.

– Так. Стоп, – сказала Николь.

Все, включая Терезу и Армана, замерли. Они ждали. И ждали. Жиль медленно, очень медленно отпустил тарелку.

– Остался? – спросил он.

Ожидание, ожидание.

– Да, – ответила Николь.

– Дайте-ка взгляну. – Он протянул руку в перчатке.

– Направление точно на спутник. Все в порядке.

– Дайте его мне. Я хочу сам убедиться, – резко сказал лесоруб; кусачий мороз подстегивал его нетерпение.

Николь передала ему то, что держала в руке, и он внимательно посмотрел на прибор.

– Хорошо, – сказал он наконец, и невидимые для него три выдохнутых облачка внизу растворились в воздухе.

Вернувшись на твердую землю, Жиль улыбнулся. Поблескивающая кристаллами льда борода делала его похожим на Санта-Клауса, а когда он улыбнулся, несколько кристалликов раскололись.

– Отличная работа, – сказал Жером.

Он притопывал, чтобы не замерзнуть, и лицо его посинело от холода.

Иветт Николь стояла в нескольких футах от основной команды, отделенная от нее чем-то похожим на длинную черную пуповину – кабелем для передачи сигнала.

«Тереза, Жером, Жиль, Арман и Николь», – подумал Гамаш, глядя на угрюмого молодого агента. «И Николь». Прикрепленная тонкой нитью к их варианту пятерняшек.

«И Николь». Как легко было бы отсечь ее.

– Мы подключены? – спросил Гамаш у Жиля, и тот кивнул в ответ.

– Мы нашли спутник, – ответил он онемевшими от мороза губами.

– А остальное?

Жиль пожал плечами.

– И что это должно означать? – спросила Тереза. – Мы сможем работать или нет?

Он повернулся к ней:

– Смотря что за работа, мадам. Я так и не знаю, зачем мы здесь, но уверен в одном: не для того, чтобы смотреть последний эпизод «Выживших».

Последовало напряженное молчание.

– Может, вы лучше объясните это Жилю в школе, – произнес Гамаш деловым тоном, словно предлагал горячий шоколад после катания на санках. – Я надеюсь, вы готовы заглянуть внутрь.

Старший инспектор повернулся к Николь, стоящей поодаль:

– А мы с вами можем закончить то, что начато.

Четкие, холодные, прозрачные как лед слова.

«Он хочет, чтобы мы оставили их вдвоем, – подумала Тереза. – Отделяет ее от стаи».

Эта полуулыбка на губах Армана, этот его жесткий голос поселили тревогу в ее сердце. Между тем, что говорил Арман, и тем, что он имел в виду, существовал громадный темный провал. И Тереза Брюнель не завидовала молодой девице-агенту, которой сейчас предстояло узнать, что хранил старший инспектор в самых дальних тайниках своей души.

– Я тоже могу остаться, – сказала Тереза. – Я еще не замерзла.

– Нет, – возразил Гамаш. – Вам лучше уйти.