Все люди умеют плавать (сборник) - Алексей Варламов

Она не могла их бросить, не могла тащить. Но лечь и умереть вместе с ними? Сашка подумала о том, что, если они не выйдут, мать наложит на себя руки. Все предыдущие дни она о матери не думала, но теперь вспомнила, как та ей сказала на прощание: «Если с тобой что-то случится, я не переживу. Я живу только для тебя. Когда ты приедешь?» — «Откуда я знаю? — разозлилась она. — Это поход. Там бывают всякие неожиданности. Бывает, зарядят дожди и из палатки невозможно вылезти».

А тут никаких дождей — палящее солнце, синее небо и вымерший лес, в котором ни грибов, ни ягод. Солнечная, курортная погода, которая несла в себе смерть. Не снег, не стужа, не пустыня. «Когда ты приедешь?» Никогда.

— Я ухожу, — сказала она однажды утром. — Кто пойдет со мной?

Они молчали: трое отупевших, голодных пацанов у высохшей реки.

— Вы здесь умрете. Вы не дождетесь воды. Ее не будет. Отсюда надо уходить.

Она звала их поименно, трясла Никиту, Вилю, Анастаса, кричала, что они хуже баб, упрашивала, умоляла, но ничего не могло их расшевелить. Тогда Вальдес стала рвать палатку, выдергивать колышки, выкидывать вещи и вытаскивать парней на улицу, вспоминая сквозь сон, что делает почти то же самое, что делали они с ней, когда она шла покусанная оводами. Но у нее ничего не получалось. Они смотрели на нее равнодушно. Потом так же равнодушно поставили палатку и завязали ее изнутри. Сашка заплакала от бессилия и усталости. Всхлипывая, положив в рюкзак самое необходимое, не оглядываясь, она побрела по сухому дну. Ей было страшно и одиноко, она ненавидела себя в эту минуту, куда легче было бы лечь и остаться вместе с ними, но голос человека, умиравшего в вонючем климате острова сосен и вряд ли думавшего о нечаянной дочери — да и сколько было у него разбросано по всему западному полушарию таких дочерей и сыновей, чтобы всех упомнить, — этот голос заставлял ее встать и идти.

Вальдес шла весь день, пока не стемнело, и пока шла, страшно не было. Но когда остановилась, страх охватил ее. Сашка развела костер, потом подумала, что огонь виден издалека и к нему могут выйти недобрые люди. Она вспоминала истории про медведей и про зеков, которыми пугали ее парни, когда она уходила одна в палатку. Потом подумала о них, представила, как они лежат, такие же равнодушные, похожие на высохшую реку. Жалость мешалась в душе с обидой и презрением. Она не могла понять, кто из них кого бросил: она их или они ее. Костер догорал. Огонь мог привлечь людей, отсутствие огня — зверей. Сашка решила, что единственное, что она может сделать, — залезть в палатку, а там будь что будет. Палатка создавала иллюзию безопасности.

Сон не приходил, Вальдес прислушивалась к ночным звукам, но звуков не было. Никакого движения не было в мире. Странная была ночь. Глухая, давящая тишина. Или она прежде ничего не замечала? Потом на нее навалился сон. Он был таким тяжелым, точно не сон это был, а обморок, из которого невозможно вывалиться. Сашка не могла разлепить глаза, как если бы лицо ее снова опухло от укусов, и не понимала, где она и что с ней происходит. Тишина за палаткой кончилась, ровный шум спеленал измученное девичье тело. Все страхи, тревоги, опасения — все потонуло в этом сне.

Вальдес проснулась оттого, что ее окружала вода. Дождь стучал по стенкам палатки, просачивался и подтапливал ее снизу. Все вещи, спальный мешок, обувь, одежда на ней — промокли. Сил вставать не было. Сашка закрыла глаза и попыталась снова провалиться в теплый, сырой сон и, когда он почти что покрыл ее, услышала выстрел. Вальдес вскочила, по-пи-хала вещи в рюкзак и стала соображать, что делать. Русло уже немного наполнилось водой. Сильный ветер пригибал верхушки деревьев, и на смену сухой жаре пришел холод. Переход от тепла к холоду был таким резким, что Сашке показалось, она перенеслась из лета в позднюю осень.

Двое манси с ружьями и заплечными мешками шли по противоположному берегу. Они казались миражом. Сашка закричала. Манси ее не слышали. Спотыкаясь, скользя на камнях и падая, Сашка побежала через реку. Манси уходили. Вальдес нагнулась, нащупала горсть камней и швырнула их в сторону уходящих людей. Камни упали далеко от них, но манси обернулись и остановились. Они смотрели на нее безо всякого удивления, как если бы худые, чумазые городские девчонки встречались посреди пересохших таежных речек очень часто.

Размахивая руками, отчаянно жестикулируя и путаясь в словах, Сашка стала рассказывать про умирающих от голода людей. Манси слушали ее очень внимательно и цокали языками. Она хватала их за руки и тянула наверх. Но они не шли, качали головами, курили, слезящимися глазами смотрели на Сашку, и она не понимала, что они хотят, и не понимала, понимают ли они ее. Она жестом показала, что хочет есть. Один из манси покопался в заплечном мешке и достал оттуда большой кусок сырого, чуть присоленного мяса. От мяса шел неприятный пьяный запах. Манси аккуратно отрезал кусок. Сашке хотелось впиться в него прямо сейчас зубами, но она сдержалась.

— Продайте мне, — сказала она, показывая на разделанную лосиную тушу, по которой ползали мухи, соображая, сколько сможет с собой унести, а потом достала деньги, которые дала ей мама на сувениры.

Посреди тайги деньги казались нелепостью.

Манси закачали головами, оттолкнули ее руку и что-то сердито проговорили. Она уловила слово «вино» и в отчаянии крикнула:

— Нет у меня вина!

Манси внимательно рассматривали ее вещи. Они перебирали одежду, мокрый спальник, палатку, что-то лопотали на своем лесном наречии, а потом посмотрели на нее и жестом показали: снимай. Сашка подумала, что они хотят забрать что-то из вещей, которые на ней надеты, и протянула им штормовку, но манси смотрели мутно и продолжали лопотать свое, похожее на «снимай», «все снимай».

5

Парни лежали в том же положении, в каком она их оставила. Только палатку оттащили чуть выше, чтобы не заливало прибывающей водой. И никакой плот они делать не собирались. Слезы давно кончились. Отвращение к себе тоже прошло.

Вальдес делала все очень собранно. Развела костер, налила в котелок воды. Разделала лосиную ногу и покидала куски мяса в воду. Поднялась темная пена, но снимать ее она не стала. Смотрела, как кипит грязная вода. Запах еды достиг палатки. Вальдес глядела на полог и ждала, кто вылезет первым, почти не сомневаясь, что им будет Анастас.

Первым вылез Виля. За ним следом Никита. На нее они не смотрели. Ели жадно, ничего не спрашивали. А она не могла. Когда стали просить добавки, грубо сказала:

— Обдристаетесь. Следующую порцию получите, когда начнете делать плот.

— Курить не принесла?

Хотела им вмазать, но сдержалась.

Они были так слабы, что у них едва хватало сил на тяжелую работу. Но Вальдес заставила их взять в руки пилы и погнала валить лес. Стояла рядом, помогала и следила, чтобы случайно не попали под падающее дерево. Они работали медленно, часто останавливались передохнуть и снова принимались за работу. Через три часа она дала им опять еды и разрешила немного поспать. А потом подняла и снова заставила работать.

— Как зеки какие-то, — пробормотал Анастас, но что-то было в глазах Вальдес такое, отчего все трое присмирели и делали то, что она велела.

Воды в реке становилось все больше и больше. Однако она могла опять уйти, теперь они и сами это понимали и не нуждались в том, чтобы Сашка их погоняла. Снова поругивались между собой Виля и Анастас, цеплялись к Никите, вязали плот, потом грузили вещи, и снова три человека следили друг за другом и смотрели на Вальдес. Но ни смущения, ни отклика не видели в ее опустевших глазах.

Рисковать не стали, снялись с места поздним вечером и всю ночь шли где пешком, а где запрыгивая на плот. Лил дождь, но они не останавливались, спешили, и утром увидели большую реку, до которой не дошли всего несколько километров.

К полудню следующего дня облака рассеялись, выглянуло солнце, согревая сырую землю, клубился в низинах пар, грибов еще не было, но пахло влагой. Большая красивая река катила тяжелые воды на север. Играла рыба. Кричали над водой чайки. Анастас сразу же поймал на спиннинг щуку. На обед встали на острове, купались, варили уху, рыбачили, потом впервые за весь поход начали фотографироваться, и казалось, не было ни голода, ни жары, ни оводов — обычный классный поход.

В ближайшем поселке купили водки, сигарет, еды и поплыли дальше, но уже одни. Вальдес не выдержала. Сошла. А они уговаривать не стали.

Сочельник

По темной, еще не дождавшейся рассвета московской улице, по мокрому снегу вперемешку с водой, занимая полтротуара, опираясь на палку и тяжело дыша, двигался как оползень громадный старик в древнем кожаном пальто на меху и изъеденной молью песцовой шапке. Его пытались обойти торопливые утренние прохожие, вполголоса чертыхались и подталкивали, но глыбистое тело прочно загородило дорогу и настороженно глядели перед собой глубоко посаженные глаза. Старик спешил, сильное волнение гнало его вперед, заставляя месить неподатливый снег, он прошел больше двух кварталов, ни разу не останавливаясь и не переводя дух, и наконец свернул к длинной очереди у газетного киоска. Было по-прежнему темно, но со стороны не замерзавшей третью зиму подряд реки забрезжило, стал таять фиолетовый снег фонарей, и, купив газеты, старик присел на лавочке в небольшом сквере против продуктового магазина. Теперь он чувствовал себя совсем иначе, чем час назад, с жадностью смотрел по сторонам, отчетливо, как в молодости, слышал звуки и запахи улицы, его обострившееся сознание отмечало все до мелочей, он заглядывался на хорошеньких женщин и ловил себя на почти забытом ощущении, как было бы ему приятно, если бы кто-нибудь из них обратил на него внимание и сел рядом. Старик хорошо представлял, о чем станет говорить, как внимательно они будут его слушать, распахнув доверчивые глаза и позабыв о некчемных своих делах, но женщины стремительно проходили мимо и только неожиданно остановился возле скамейки чернявый суетливый мужичонка в яркой лимонной куртке. Он мельком, но очень цепко взглянул на старика, на его крупные руки, сжимающие газету, и вдруг стал уговаривать его сняться в массовке революционного фильма. Старик ответил чернявому подозрительным взглядом, тот еще больше засуетился и пообещал заплатить за съемки двадцать пять рублей против обычных пяти, но старик царственно отказался, и мужичонка, сокрушенно цокая языком, понесся вперед, а старик, глядя ему в след, внезапно пожалел об отказе, и долго еще нелепый этот человек не шел у него из головы, слегка нарушив то благоговейное состояние, в котором пребывал всегда старик в этот день — в день проверки облигаций трехпроцентного займа. А было этих дней всего восемь в году, и каждые полтора месяца выходил он из дому, чтобы совершить этот путь и купить газеты с таблицей выигрышей.