Балтийская трагедия: Агония - Игорь Львович Бунич

корпус его повреждён дважды: от посадки на камни у берегов Швеции ещё до войны и близкого разрыва мины в проливе Моонзундского архипелага совсем недавно. Судно старое, ещё 1909 года постройки. Но его жалко. Он послал в штаб своего старпома Конга переубедить русских. Они попытаются довести «Люцерну» до Кронштадта. Можно ли погрузить их имущество? Это как решит военный комендант судна.

Военным комендантом «Люцерны» оказался старший лейтенант Вахтанг Торадзе. Совсем недавно он командовал одним из катеров МО и прекрасно знал мичмана Попенкера. Выслушав просьбу катерников, Торадзе не без важности сказал:

— Я военный комендант этого транспорта, и мои распоряжения на нём закон. Поэтому идите на береговой кран и грузите своё хозяйство хоть вместе с машиной.

Кран стоял покосившись, крановщика на нём, разумеется, не было. Поднявшись по вертикальному скоб-трапу в кабину крана, мичман Попенкер сразу убедился, что кран выведен из строя близким разрывом снаряда. Грузить вручную эти ящики на судно было немыслимо. Решение нашли быстро: использовать для этой цели грузовые стрелы и лебедки самого транспорта.

14:10

Военный корреспондент Михайловский видел, как на «Виронию» прибывает все больше и больше людей. Штабные офицеры, работники политуправления, сотрудники прокуратуры и трибунала. Все с кипами каких-то бумаг и документов. Правда, мелкота. Крупного начальства всех этих ведомств нет. Старшие офицеры флота, напротив, собираются съехать с «Виронии» на «Минск». Начальник Политуправления КБФ адмирал Смирнов не собирался покидать Таллинн на чём-либо менее прочном, чем крейсер «Киров». Руководство Особого отдела, прокуратуры и трибунала выбрали эсминец «Сметливый», который, согласно ордера, пойдет между «Кировым» и тральщиками — в мёртвом пространстве для мин.

Каюты и помещения переполнялись. Люди стояли, сидели и лежали в проходах, коридорах и на палубах. Многие отсыпались после серии бессонных ночей.

Перешагивая через них, Михайловский вышел на верхнюю палубу. Его поразило, что от дыма пожаров на рейде было темно как ночью. Флажные семафоры невозможно было различить. Сигналы передавались прожекторами. По всему побережью бушевал огонь. Чёрное небо озарялось багровыми отблесками пожаров. Недалеко от «Виронии» полыхало старинное, украшенное высокими колоннами, здание Арсенала. Факелы огня поднимаются над Купеческой гаванью — горят цистерны с нефтью...

На «Виронии» собрались, помимо всех прочих, почти все писатели и журналисты, так или иначе очутившиеся в Таллинне. Там находились: недавний редактор журнала «Литературный современник» Филипп Князев, литературовед профессор Орест Цехновицер, поэт Юрий Инге, молодой прозаик Евгений Соболевский, юморист Марк Гейзель.

Михайловский увидел, как по трапу поднимается с винтовкой и рюкзаком поэт Николай Браун, работавший в газете «Красный Балтийский флот». Он рассказывал, что уже с большим трудом добрался от редакции до Минной гавани. Все улицы забиты войсками. Беспрерывными потоками к гаваням двигаются машины, фургоны, повозки, походные кухни, пушки, двуколки. Большинство баррикад сметено. Михайловский рассказал Брауну о последних новостях и слухах и проводил его в помещение, занятое литераторами.

Не успели они туда прийти, как в дверях каюты неожиданно появился Всеволод Вишневский. Войдя в помещение, он закричал: «Газеты!» Все непонимающе взглянули на главного флотского агитатора. «Газеты, — снова повторил полковой комиссар Вишневский. — Никто не взял сегодня из типографии последний номер «Советской Эстонии». Там моя статья. Быстро за мной!»

При этом Вишневский ткнул пальцем в Михайловского, в корреспондента «Комсомольской правды» Анатолия Тарасенкова и поэта Юрия Инге. Они побежали обратно в город мимо разрушенных баррикад и горящих зданий, навстречу потоку людей и повозок. Серое четырёхэтажное здание, где находилась редакция газеты, горело. Но здание, где располагалась типография газеты, почти не пострадало. Там было мрачно и тихо.

Несколько эстонцев-печатников, ещё находящихся в типографии, с удивлением и испугом взглянули на трёх русских во флотской форме, стремительно вбежавших в помещение. Оглянувшись по сторонам, Вишневский увидел, что на так называемом почтовом окне, ведущем в экспедицию, лежит пачка свежеотпечатанных номеров газеты «Советская Эстония». Её последний номер от 27 августа 1941 года... Раскрыв газету и обнаружив свою статью, занимающую полторы полосы, Вишневский пришел в радостное возбуждение.

— Товарищи, — сказал он сопровождавшим его корреспондентам. — Смотрите, как здесь здорово сказано: «Товарищи краснофлотцы, красноармейцы и командиры! Встанем как один...»

У Михайловского сложилось впечатление, что Вишневский собирается читать им свою статью полностью. Графоман, пригретый когда-то талантливыми маринистами Абрамовичем-Блэком, Колбасьевым и Соболевым, Вишневский приходил в какой-то экстаз при виде своих агитпроповских текстов, напечатанных где бы то ни было: от академического сборника до листовки.

Разорвавшийся неподалеку снаряд вернул всех к реальности. Здание дрогнуло, с потолка посыпалась штукатурка, зазвенели ещё уцелевшие где-то стекла.

Корреспонденты выскочили на улицу, которая вся была забита спешившими в порт войсками. Ездовые нахлестывали лошадей. Трещали повозки. Солдаты тащили под руки раненых, несли их на шинелях. Непрерывно сигналя шли какие-то машины с кузовами, закрытыми брезентом.

С крыши одного из домов неожиданно ударил пулемёт. Раздались крики, ругань. Пронзительно завизжала раненая лошадь, падая и опрокидывая повозку с ранеными. Очередь хлестнула над головами корреспондентов. Падая на брусчатку мостовой, Михайловский с удивлением обнаружил, что всё ещё держит в руках газету со статьёй Вишневского, лично подаренную автором.

14:30

Лейтенанта Ивана Ефимова — исполняющего обязанности помощника начальника связи 16-й стрелковой дивизии — выгрузили на носилках прямо на причал Беккеровской гавани. Причал был заставлен носилками с ранеными. Некоторые были без памяти, некоторые хрипели и стонали от боли, другие, подобно Ефимову, пытались сесть на носилках, чтобы осмотреться в этом оглушающем кошмаре. Ревела канонада.

Далеко на рейде боевые корабли сверкали вспышками выстрелов, ведя огонь по берегу. В гавани на рейде поднимались водяные столбы от падения немецких снарядов. Над пирсами стлался чёрный дым.

Вокруг всё горело и рушилось. Сходни стоявших у стенок транспортов брались штурмом. Стояла давка и крики. Казалось, что никто посадкой не руководит. Госпитальные суда, приняв до отказа раненых, отошли на рейд, опасаясь немецких снарядов и хаоса на пирсах. А раненые всё прибывали и прибывали. Их отвозили на рейд десятки катеров, самоходных и буксируемых барж, понтонов и даже вёсельные шлюпки.

Ефимов был ранен в ногу осколком мины накануне, 26 августа, когда остатки 16-й стрелковой дивизии в самоубийственных контратаках не давали немцам сгруппировать силы для прорыва в город.

Ефимова вытащили с передовой и направили в городской госпиталь, а оттуда доставили на причал.

— Потерпите, потерпите, — упрашивала раненых медсестра, сама еле державшаяся на ногах. — Вот идет катер. Это за нами.

Действительно ли этот катер шел именно за ними или нет, выяснить не удалось. Шальной немецкий снаряд попал в него, и он исчез в яркой