Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не все беженцы были янки, нам достались и латиноамериканцы, и африканцы, и жители Западной Европы, особенно Испании. Я познакомился с несколькими до войны, милые люди, вежливые, совсем непохожие на восточных немцев моей юности, которые, бывало, бросали в воздух пригоршню конфет и смеялись, когда мы, дети, бросались за ними как крысы.
Но большая часть лодочников приплывала из США. Каждый день — на больших кораблях или частных суденышках, иногда даже на самодельных плотах, которые вызывали у нас ироническую улыбку. Столько народа, около пяти миллионов, почти половина нашего островного населения… Они тут же попадали под действие правительственной программы «карантинного переселения».
Я бы не стал называть центры для временного проживания переселенцев тюремными лагерями. Они не сравнятся с тем, что пришлось пережить нашим политическим диссидентам. У меня был приятель, которого обвинили в гомосексуализме. Его рассказы о тюрьме не могут сравниться с условиями жизни прибывших во время Великой Паники.
Но жить там было нелегко. Всех беженцев, независимо от их прежнего статуса и рода занятий, отправляли работать — по двенадцать—четырнадцать часов в сутки — в поле, выращивать овощи там, где когда-то были государственные сахарные плантации. Но климат был на их стороне. Температура падала, небо темнело. Мать-природа оказалась добра к ним. Но не стражники.
«Радуйся, что жив, — кричали они после каждого шлепка или тычка. — Будешь жаловаться, отправим тебя к зомби!»
В каждом лагере ходили слухи об ужасных ямах с зомби, куда бросали смутьянов. Госбезопасность даже внедряла своих агентов среди простого населения, чтобы те рассказывали, будто лично наблюдали, как людей опускают головой вниз в котлованы, кишащие упырями. Это делалось, чтобы держать всех в узде, понимаете, ни капли правды… хотя… рассказывают о «белых с Майями». Большую часть американских кубинцев приняли домой с распростертыми объятиями. У меня самого были родственники, жившие в Дайтоне, которые едва унесли ноги с материка. Слез от стольких воссоединений в первые, суматошные дни хватило бы на целое Карибское море. Но первая волна послереволюционных иммигрантов — это богатая элита, которая преуспевала при старом режиме и остаток жизни провела, стараясь перевернуть с ног на голову все, что ради чего мы так трудились. Что касается этих аристократов… Я не говорю, что есть доказательства, будто этих любителей «Бакарди» взяли за их толстые задницы и бросили упырям… Но если так, пусть в аду лижут яйца Батисте.
(Тонкая удовлетворенная улыбка трогает его губы).
— Конечно, мы не могли в действительности подвергать такому наказанию ваших людей. Слухи и угрозы — одно дело, но действие… если слишком сильно давить на народ, на любой народ, есть риск спровоцировать бунт. Пять миллионов восставших янки? Немыслимо. И так уже слишком много военных задействовано в охране лагерей, и это оказалось явным успехом вторжения янки на Кубу.
У нас просто не хватало людей, чтобы сторожить пять миллионов пленных и почти четыре тысячи километров побережья. Мы не могли вести войну на два фронта. Поэтому было принято решение распустить лагеря и позволить десяти процентам янки работать по другую сторону колючей проволоки по специальной программе условного заключения. Эти люди делали работу, от которой отказывались кубинцы — поденщики, мойщики посуды, дворники. Хотя денег им почти не платили, рабочие часы учитывали по системе баллов, которые позволяли выкупить на свободу других задержанных.
Это была оригинальная идея — ее предложил какой-то кубинец из Флориды. Лагеря опустели за шесть месяцев. Вначале правительство пыталось следить за всеми переселенцами, но вскоре это оказалось невозможным. В течение года они полностью интегрировались, стали нортекубанос, внедрившись во все ячейки нашего общества.
Официально лагеря создавались, чтобы сдержан, распространение инфекции, но на самом деле боролись не с той заразой, что переносили мертвецы.
Вначале, когда мы еще жили в осаде, эта инфекция оставалась незаметной. То, что случилось в течение следующих нескольких лет, можно назвать скорее эволюцией, чем революцией. Экономическая реформа здесь, легализованная частная газета там. Люди начали смелее думать, смелее говорить. Медленно, постепенно семена дали всходы. Фидель наверняка хотел бы задавить железным кулаком нашу едва оперившуюся свободу. Возможно, он бы так и сделал, если бы события не способствовали нам. Когда мировые правительства решили пойти в наступление, все изменилось навеки.
Внезапно Куба превратилась в «арсенал победы». Мы были зерновым районом, промышленным центром, учебной площадкой и главным плацдармом. Мы стали узловым аэропортом для Северной и Южной Америки, огромным сухим доком для десяти тысяч кораблей.[60] У нас появились деньги, много денег, деньги, которые за пару недель создали средний класс и процветающую капиталистическую экономику, которая нуждалась в умениях и практическом опыте нортекубанос.
Нас связало узами, которые вряд ли когда-нибудь разрушатся. Мы помогли им вернуть их страну, а они нам — нашу. Нортекубанос показали значение демократии… свобода, не просто смутный, абстрактный термин, но на реальном, индивидуальном человеческом уровне. Свобода — не то, что ты имеешь просто так, на всякий случай. Вначале надо захотеть что-то другое, а потом и свободу — для того, чтобы бороться. Вот чему мы научились у нортекубанос. У них у всех была великая мечта, и они положили жизнь за свободу, чтобы осуществить ее. Почему бы еще их так чертовски боялся Эль Хефе?
Я не удивлен, что Фидель знал о приближении волны свободы, которая должна была смести его. Удивительно, как ловко он оседлал эту волну.
(Смеется, показывая на фото на стене, на котором Кастро произносит речь на Парк Сентраль).
— Представьте наглость этого сукина сына, который не только принял новую демократию страны, но еще и поставил ее себе в заслугу! Гений. Лично председательствовать на первых свободных выборах Кубы, где его последний официальный акт — проголосовать против себя самого. Вот почему в наследство он оставил статую, а не кровавое пятно на стене.
Конечно, наша новая латинская супердержава не идеальна У нас сотни политических партий и больше групп по интересам, чем песка на пляжах. Есть забастовки, беспорядки протесты, почти ежедневно. Понятно, отчего он вышел из игры сразу после революции. Гораздо легче взрывать поезда чем заставлять их ходить строго по графику. Как там говорил мистер Черчилль? «Демократия — худшая форма государственного управления, за исключением всех остальных». (Смеется).
Мемориал патриотам, Запретный город, Пекин, КитайЯ подозреваю, что адмирал Цзю Чжицай выбрал именно это место на тот случай, если вдруг я приведу с собой фотографа. Хотя с самой войны никто даже отдаленно не сомневался в патриотизме адмирала и его команды, он не желает представать перед глазами иностранных читателей в ином свете. Сразу заняв оборонительную позицию, адмирал соглашается на интервью, только если я «объективно» выслушаю «его» версию событий, и стоит на своем, даже когда я объясняю, что другой версии нет.
(Примечание: для ясности китайские военно-морские звания заменены на западные).
— Мы не были предателями — прежде всего скажу об этом. Мы любили свою страну, любили свой народ. Даже если не сильно любили тех, кто управлял нами, все равно были непоколебимо преданы своему командованию.
Нам никогда в голову не пришло бы сделать то, что мы сделали, не стань ситуация отчаянной. Когда кэптен Чен озвучил свое предложение, мы уже были на грани. Они шаркали в каждом городе, в каждой деревне. На девяти с половиной миллионах квадратных километров, которые составляли нашу страну, нельзя было найти и сантиметра спокойствия.
Армейские, эти самонадеянные ублюдки, продолжали уверять, что они держат ситуацию под контролем, что каждый день наступает переломный момент, и до следующего снегопада они очистят всю страну целиком. Типичное сухопутное мышление: излишне задиристое, излишне самоуверенное. Всего-то и надо — взять группу мужчин или женщин, дать им одинаковую одежду, пару часов обучения, что-нибудь похожее на оружие, и вот уже у вас армия, пусть не самая лучшая, но тем не менее.
С военно-морскими силами такого не бывает. Для создания любого корабля, даже самого примитивного, надо много энергии и материальных затрат. Армия может заменить пушечное мясо новым за пару часов, а нам понадобятся годы. От этого мы становимся более прагматичными, чем наши коллеги в зеленом. Моряки рассматривают ситуацию с немного большей… пусть не осторожностью, но, возможно, с большим стратегическим консерватизмом. Отступать, консолидироваться, экономить ресурсы. Та же философия, что и в плане Редекера. Но армия никого не слушала.
- Сын несущего расходы [= Сын волынщика; Один из несущих расходы] - Генри Каттнер - Постапокалипсис
- Ураган - Жан-Марк Линьи - Постапокалипсис
- Малыш (СИ) - Градов Игорь - Постапокалипсис
- Deadушка (СИ) - Вальтер Макс - Постапокалипсис
- Последнее убежище (СИ) - Кросс Александр - Постапокалипсис
- Ничья земля - Ян Валетов - Постапокалипсис
- Зомби, ушки и рок-н-ролл... (СИ) - Владас - Постапокалипсис
- Среди нас 3 (СИ) - Вальтер Макс - Постапокалипсис
- История одного «Императора» (СИ) - Бойков Андрей - Постапокалипсис
- Голод - Сергей Москвин - Постапокалипсис