Шрифт:
Интервал:
Закладка:
НЕАПОЛИТАНЦЫ
Я не стану писать вам о Везувии или Голубой пещере. Тем более не стану писать о море: порядочный человек не распространяется о красоте своей, пусть и мимолетной, любви. Но, кроме прекрасной природы, главная достопримечательность здесь - коренные неаполитанцы.
У неаполитанцев традиции - постарше римского форума. Говорят, еще Гете писал о стадах коз, которые по утрам бегают по улицам Неаполя, чтобы их доили на месте. В половине седьмого утра под моим окном раздается устрашающий рев; высовываюсь из окна - на улице стоит стадо жующих коз (с лицами английских леди), и какой-то молодец доит их, издавая поощрительные вопли. Завидев меня, он выпустил вымя и, протянув ко мне руку, закричал что-то.
Выползаешь из дому - и тут, прямо на парадной улице Виз Партенопе, лежит поперек тротуара этакий верзила, закинув руки под голову, черный, как копченая колбаса, и греет на солнце свой загорелый живот. Думаешь: ну, не умер, так спит; но стоит подойти к нему на расстояние окрика, как он вынимает руку из-под головы и говорит: "Signore, un soldo"[Синьор, один сольдо (итал.).]. Мальчишка на глазах у всех орошает тумбу и, не прерывая этого занятия, окликает тебя: "Signore, un soldo!"--видимо, требуя платы за таковое истинно неаполитанское зрелище. Если бы можно было зарабатывать криком, каждый неаполитанец превратился бы в Астора. Продавать газеты с диким воинственным рыком, вспрыгивать с ними на ходу в трамваи и поезда или от божьего утра сидеть на тротуаре над парой носков, четырьмя шнурками для ботинок, тремя лимонами и ниточкой бус и до вечера горланить, включаясь в оглушительный уличный концерт,в этом, видимо, и состоит основное призвание здешнего люда. Идешь пешком где-нибудь в районе Пуццуоли; какой-нибудь vetturino[извозчик (итал.).] решает вдруг, что ты обязательно должен сесть в его пролетку; в таком случае откажись от сопротивления. Полчаса он будет следовать рядом с тобой и кричать, кричать... Сначала поитальянски, ты не понимаешь; потом по-английски, ты делаешь вид, будто не понимаешь; потом по французски, по-немецки, наконец, заголосит: "Да, да, харашо гаспада, отто лире, ахт, майгер, мосье, вера ту, ту компри, отто лире, сер, эйт, эйт, эйт!" Наконец ты складываешь оружие перед подобным языковым феноменом и за несколько шагов до цели твоего путешествия влезаешь в его рыдван. Тогда он издает победный клич, его клячонка вздрагивает, vetturino всем телом повисает на вожжах, непрерывно вопя, каким-то непостижимым чудом делает резкий вольт прямо через канаву, изможденная лошадь сбавляет прыть, но через три шага снова подхватывает, ты летишь куда-то вниз, потом вверх, направо, налево, препоручаешь душу свою богу, и - ессо! - vetturino оглядывается торжествующе, словно победитель олимпийских заездов: приехали.
- Пятнадцать лир, синьор, - спокойно говорит он.
Ладно, даешь ему восемь.
- А чаевые? - не отстает удалой возница.
Ну, добавишь лиру: все-таки твоя жизнь этого стоит,
- А еще чаевые для коня...
Ты идешь взглянуть на Сольфатаро (не ходите туда, весь феномен выглядит как обыкновенное гашение извести у нас дома). Входная плата... шесть лир, гм. У входа без единого слова тебя берет под руку благородного вида господин; он держит какуюто плетенную из соломы косу и красиво насвистывает.
К сожалению, ты слишком поздно соображаешь, что господин благородного вида - проводник, который у какой-то дыры зажигает на десять секунд соломенную плетенку, просто чтобы пустить дым. Потом сн ведет тебя за какое-то строение; ты с благодарностью воображаешь, что там--уборная. А там всего лишь босой дед, он разрывает лопатой песок и предлагает тебе обжечь в этом песке руку; вдобавок он обязательно постарается сунуть тебе в карман три горячих камушка - на память - и подставляет открытую ладонь. Господин благородного вида, скрипя красивыми туфлями, выводит тебя наружу.
- Десять лир, сударь.
Ты недоумеваешь.
- Пять лир - моя такса, - объясняет господин,четыре лиры за факел и лира на вино.
Сидишь вечером в приличном маленьком отеле; внизу море, вверху курится Везувий, в общем, все чудесно. К тому же на улице раздается звон гитары, и приятный голос запевает известную неаполитанскую песенку "Чесалась я". Вскоре к тебе подходит добрый молодец, подставляя шляпу: в ней на платочке лежат только пятилировые монеты. Тебе немного стыдно оттого, что ты бросил ему одну вдовью лиру; но любезный тенор ловко встряхивает шляпу, лира исчезает под платочком, и сверху остаются опять только пятилировые монеты.
Послушайте: я человек не расточительный и не плачу, за что не обязан; но прошу вас, когда я вернусь домой, не подавайте мне никто руки, чтобы я ненароком не сунул вам на чай. Или лучше, бога ради, скажите: есть ли на свете еще хоть что-нибудь даровое?
Да будет сказано по совести: красоты Неаполя- до некоторой степени надувательство. Неаполь некрасив, если только не смотреть на него издали. А издали он лежит, золотясь на солнце, а море такое синее, какое только можно себе вообразить; здесь, на переднем плане. - прекрасная пиния, а то, голубоватое, вдали, - Капри; Везувий выдохнул кусочек белой ваты, Сорренто светится далеко и чисто - боже, какая красота! Потом спускаются сумерки, густеет синь, выскакивают огоньки, вот уже целый полукруг искорок, а по морю плывет пароход, сияя зелеными, синими, золотыми огнями - боже, какая красота! Но войди в город, путник, поброди по улицам, оглядывая все чешскими глазами, потешься, как можешь, живописностью здешней жизни вскоре тебе станет от нее немного не по себе. Быть может, эти улицы живописны; но они же, во всяком случае, весьма безобразны. Ты бродишь под гирляндами грязного белья, прокладывая себе дорогу среди разного сброда: ослов, бродяг, коз, детей, автомобилей, корзин с овощами и прочим подозрительным свинством, среди мастерских, занявших пол-улицы, отбросов, моряков, рыб, пролеток, газетчиков, напомаженных девок, чумазых мальчишек, валяющихся на земле; все это толкается, орет, немилосердно сквернословит, выкрикивает, предлагает, голосит, щелкает кнутами и обманывает. Кажется, подлинная стихия неаполитанца- что-нибудь продавать; берется стул, старая упряжь, три свечки и вонючая камбала; и потом над этим день-деньской распевают какие-то заклинания, и называется это "торговля смешанным товаром".
Вон убогий слепец продает семь тросточек; сжалишься над ним, купишь одну; убогий слепец требует за нее двадцать лир, ты даешь ему пять и уходишь: знай же, ты здорово попал впросак. А вон идет молодец, несет стул на плече, а чтобы не было скучно, подыгрывает себе на скрипке марш. Мне не повезло: я приехал в Неаполь через полчаса после прибытия короля Италии. Видимо, была устроена пышная встреча, улицы все еще забиты пролетками, автомобилями, двуколками, ослами, самыми удивительными рыдванами; чтобы убить время, кучера хлещут своих коняг, оглушительно щелкая кнутами, шоферы гудят что есть силы, всё обезумело галдит, где-то в порту гулко раскатываются артиллерийские залпы, - я отроду не слыхал такого гвалта. И, милые мои, итальянские парадные мундиры - то-то потеха! Никогда бы не поверил, что мужчина согласится навешать на себя такие балдахины, перья, шнуры, кисти и ленты, лампасы, султаны, постромки и лямки, вышивки, цацки, позументы и гирлянды, какие были па крупных и мелких сановниках этой живописной страны. Да, чтобы не забыть: потом я видел, как король проезжал по улицам; восторженный народ... попросту аплодировал ему, как в театре.
Но вернемся к моим маниям. Неаполь - город, абсолютно лишенный творческого духа. Здесь всегда была плохая живопись и отвратительная архитектура: здешние люди довольствуются синим небом и щедрой природой, благословленной богом. Но в одной церкви (не помню уже, был ли это Сан-Дженнаро, или Сан-Кьяра, а может быть, и еще какой-нибудь святой) я нашел безымянные образки совершенно в народном духе; их там несколько сотен, и среди них попадаются очаровательные. Обычно на них изображена комната в чрезвычайно убедительной перспективе; на постели, как следует накрахмаленной и тщательно постланной, лежит больной, несколько женщин в юбках образца 1870 года заламывают руки и прижимают к глазам наглаженные платки; на стене изображен святой образ, и перед ним стоит на коленях мужчина в черном, стоит оцепенело, прямо и объемно, как туго набитый мешок. Вероятно, небеса не в силах были устоять перед столь примерной молитвой и ниспослали больному исцеление, за что и были возблагодарены этой скрупулезно выписанной exvoto[данью (лат.).]. Но, знаете, некоторые из этих образков отличаются серьезной простотой таможенного служащего Руссo[ ...отличаются серьезной простотой таможенного служащего Руссо... Французский живописец-самоучка Анри Руссо (1844-1910) - некоторое время служил в парижской таможне. Наивная непосредственность работ Руссо нашла много подражателей, но они подменили ее эстетской архаизацией.], а другие словно вобрали в себя беспокойность Мунка[Мунк Эдвард (1863-1944) -норвежский художник, один из родоначальников норвежского экспрессионизма.]; это - в своем роде уникальная галерея анонимной живописи.
- Трамвай Желание - Теннесси Вильямс - Проза
- Человек рождается дважды. Книга 1 - Виктор Вяткин - Проза
- Убийство на улице Морг - Эдгар Аллан По - Проза
- Статуи никогда не смеются - Франчиск Мунтяну - Проза
- Кражи - Кэтрин Портер - Проза
- Записки музыковеда - Игорь Резников - Рассказы / Проза / Публицистика / Прочий юмор
- Коммунисты - Луи Арагон - Классическая проза / Проза / Повести
- В свете старого софита - Мария Романушко - Проза
- Деловые люди (сборник) - О. Генри - Проза
- Рассуждения о трагедии и о способах трактовки ее согласно законам правдоподобия или необходимости - Пьер Корнель - Проза