Кристальный грот - Мэри Стюарт

Ветер, как мне сказали, был для нас попутным, мы вошли в устье и бросили якорь перед самым восходом солнца за десять дней до апрельских ид.

Рассвет выдался спокойным, туманным и холодным. Было очень тихо. Прилив только начинался, воды его проникали все дальше в устье Тиви, и когда наша лодка отчалила от корабля, единственным сопровождавшим нас звуком было шипение и хлюпанье воды вдоль бортов, да тихий плеск весел. Вдали слышался слабый и какой-то металлический петушиный крик. Где-то под покровом тумана кричали ягнята, им отвечало более низкое блеянье овец. Воздух пах приятно, свежо и солено, и, как ни странно, он пах домом.

Мы держались середины потока и туман скрывал нас от чужих глаз. Если говорили, то только шепотом; один раз, когда на берегу залаяла собака, мы услышали человека, успокаивавшего ее, почти так же отчетливо, как если бы он сидел с нами в лодке; это послужило достаточным предупреждением, и мы старались говорить потише.

Весной приливы бывают сильными, и этот нес нас очень быстро. Что и к лучшему, так как на якорь мы встали позднее, чем следовало, и начинало уже светать. Матросы, сидевшие на веслах, поглядывали вверх и старались грести побыстрее. Я наклонился вперед, пристально всматриваясь и стараясь различить на берегу что-нибудь знакомое. Кадаль шепнул мне на ухо:

— Рад вернуться?

— Смотря что мы здесь обнаружим. О Митра, как я голоден.

— Неудивительно, — сказал он с угрюмым смешком. — А что ты высматриваешь?

— Здесь должен быть заливчик — белый песок и ручей, стекающий среди деревьев, — а за ним холмистая гряда с соснами на гребне. Мы причалим там.

Он кивнул. Согласно плану, Кадаль и я должны были высадиться в устье реки в стороне от Маридунума, в знакомом мне месте, от которого мы могли незамеченными выйти на дорогу с юга. Мы должны были изображать путешественников из Корнуолла; говорить предстояло мне, да и к выговору Кадаля смог бы придраться лишь урожденный корнуэлец. При мне было несколько горшочков бальзама и небольшая шкатулка с лекарствами; появись в том необходимость, я мог сойти за путешествующего врача — маскировка, которая послужила бы пропуском почти всюду, куда я мог попасть.

Маррик остался на борту. Он прибудет в город вместе с торговцем и высадится, как обычно, на причале, затем попытается разыскать в городе своих дружков и выведать у них все, что возможно. Кадаль пойдет со мной в пещеру Галапаса и станет связующей нитью, по которой Маррику будет сообщено все, что удастся узнать мне. Корабль пробудет на Тиви в течение трех дней, а когда придет время отчаливать, Маррик, а с ним и новости, возвратится на его борт. Присоединимся ли к нему мы с Кадалем, будет зависеть от того, что мы обнаружим; ни мой отец, ни я не забывали, что после участия Камлаха в восстании Вортигерн прошел через Маридунум, как хорек через курятник, а может быть, с ним и его саксы. Главной моей обязанностью было разузнать о Вортигерне и отправить весть Амброзию, второй — найти мать и убедиться, что ей ничего не грозит.

Было хорошо снова ступить на твердую землю, не скажу — сушу, ибо трава у подножия гряды была высокой и сырой, но я почувствовал облегчение и в то же время возбуждение, когда лодка исчезла за завесой тумана, а мы с Кадалем отошли от берега и направились прочь от реки в сторону дороги. Не помню, что я надеялся обнаружить в Маридунуме, не помню даже, чтобы я был очень уж осторожен; настроение мне поднимало не возвращение домой, а то, что теперь я смогу хоть чем-нибудь послужить Амброзию. Если я не смог пока стать ему полезен как предсказатель, то могу помочь как подданный, а уж потом как сын. Кажется, все это время я в глубине души надеялся, что меня попросят отдать за него жизнь. Я был тогда очень молод.

До моста мы добрались без происшествий. Нам и там повезло, так как мы подошли туда в одно время с лошадником, у которого была на руках пара кляч, он собирался сбыть их в городе. Я купил у него одну, поторговавшись лишь для вида, чтобы не возбудить подозрения; он был так доволен ценой, что добавил довольно потертое седло. К тому моменту, когда сделка была заключена, рассвело окончательно и мимо уже прошел человек-другой, но никто не удостоил нас более чем беглым взглядом, за исключением одного зеваки, который, явно узнав лошадь, осклабился и сказал, адресуясь скорее к Кадалю, чем ко мне:

— И далеко вы собираетесь на ней ехать, приятель?

Я прикинулся, что не слышу, но краем глаза заметил, как Кадаль развел руками, пожал плечами и посмотрел в мою сторону. Взгляд этот явственно говорил: «Я лишь сопровождаю его, а вот он-то и правда не в своем уме».

На буксирной тропе мы никого не встретили. Кадаль подошел сбоку и взялся за повод.

— Ты знаешь, тот парень был прав. На этом старом одре далеко не уедешь. А кстати, нам далеко?

— Может быть ближе, чем мне помнится. Самое большее шесть миль.

— Ты говорил, большая часть пути в гору?

— Я в любой момент могу слезть и пойти пешком. — Я провел рукой по тощей шее конька. — Знаешь, он не такая развалина, как выглядит. Покорми его несколько раз получше, и от недостатков мало что останется.

— Значит, по крайней мере, ты не пустил деньги на ветер. На что ты смотришь, там, позади?

— Когда-то я там жил.

Мы проходили мимо дома моего деда. Строение на вид почти не изменилось. Сидя на спине конька, я мог видеть поверх стены ту террасу, где росли айвы, их великолепные алые соцветия открывались навстречу утреннему солнцу. А вон и тот сад, где Камлах пытался угостить меня отравленным абрикосом. А вот и ворота, из которых я выбежал весь в слезах.

Конек тащился дальше. Показался фруктовый сад, на яблонях уже набухли почки; вокруг той маленькой террасы на которой, бывало, сидела и пряла Моравик, а я играл у нее в ногах, виднелись жесткие зеленые ростки травы. А вот и место, где я перепрыгнул через стену в ночь побега, тут же и нависавшая над стеной яблоня, где я оставил привязанным Астера. Стена была разрушена, и я мог заглянуть внутрь поверх молодой травы туда, где я бежал в ту ночь из моей комнаты, ставшей погребальным костром для Сердика. Я остановил конька и вытянул шею, чтобы лучше видеть. Должно быть, я поработал в ту ночь с размахом: пристроек не сохранилось ни одной, ни той, где жил я, ни примыкавших к ней других по обе стороны внешнего дворика. Конюшни, как я заметил, остались все те же, значит, огонь до них не добрался. Две стороны галереи, разрушенные пожаром, были перестроены на современный лад и выглядели чуждыми всему остальному. Большие грубые камни и неровная кладка, квадратные колонны, поддерживавшие деревянную крышу, квадратные, глубокие окна. Уродливо и на вид неудобно; единственное достоинство — от непогоды спасает. «С не меньшим успехом, — подумал я, откидываясь в седле и приводя конька в движение, — могли бы жить и в пещере…»

— Ты чему ухмыляешься? — спросил Кадаль.

— Лишь тому, каким я стал римлянином. Забавно, но мой дом теперь не здесь. И, сказать по правде, он, по-моему, и не в Малой Британии.

— Где же тогда?

— Не знаю. Наверное, там, где граф. На какое-то время, может быть, что-то вроде этого, — я кивнул в сторону старых римских казарм позади дворца. Здания стояли в руинах, там никто не жил. Оно и к лучшему, подумал я, по крайней мере Амброзию, по всей видимости, не придется брать их с боем. Дайте Утеру двадцать четыре часа, и они будут как новенькие. А вон и обитель Святого Петра, она явно не пострадала, нигде никаких следов пожара или штурма.

— А знаешь что? — сказал я Кадалю, когда мы выехали из тени монастырских стен и направились по тропе к мельнице. — Я думаю, что если и есть такое место, которое я мог бы назвать домом, то это пещера Галапаса.

— По мне, так это не очень по-римски, — ответил Кадаль. — Дайте мне добрую таверну, кровать что надо, да кусок баранины, и можете забрать себе все пещеры.

Даже на этом печальном коньке путь оказался короче, чем мне помнилось. Скоро мы были у мельницы и повернули в гору, через дорогу, в долину. Время исчезло. Казалось, только вчера я ехал вверх по этой залитой солнцем долине и ветер трепал серую гриву Астера. Даже не Астера — ибо тут, под тем же самым колючим кустом, лежал, несомненно, тот же самый глуповатый мальчишка, присматривая за все той же отарой овец, что и во время моей самой первой поездки. Когда мы поднялись по тропе до развилки, я поймал себя на том, что жду появления вяхиря. Но склон холма был спокоен, если не считать шнырявших в молодых папоротниках кроликов.

Почуял ли конек приближение конца поездки, или ему просто нравилось идти по траве под легким грузом, но он, кажется, зашагал быстрее. Теперь был уже виден выступ на склоне холма, за которым скрывалась пещера.

Я натянул поводья возле зарослей боярышника.

— Вот и добрались. Это здесь, под скалой. — Я соскользнул с седла и протянул поводья Кадалю. — Стой здесь и жди меня. Через час можешь подняться. — Подумав, добавил: — И не тревожься, если вдруг появится что-то вроде дыма. Это вылетают из пещеры летучие мыши.