Сокровище ювелира - Август Шеноа

– Pardieu.[99] Меня удивляет, прекрасная госпожа, – болтал полковник, развязно шагая рядом с Кларой, – что вы прячете свою красоту здесь, в этих лесных дебрях! Венере место на Олимпе, в райских обителях, а не в медвежьем углу.

– Вам это кажется странным, мосье де Лернон, – принужденно улыбаясь, промолвила Клара, – по ответьте, пожалуйста, раз уж вы превозносите мою красоту, ответьте, что же останется дебрям, если отнять у них красоту?

– Да, да, очаровательная госпожа, то, что принадлежит небу, должно сверкать на небе; звездам место только в ясной лазури неба.

– Оставьте, полковник! Ведь для вас, если я и звезда, то «ursa major»,[100] медведица! В кругу маркиз я показалась бы вам настоящей простушкой.

– Вы клевещете на себя, прекрасная госпожа!

– И если даже признать правдой то, что вы, милостивый государь, мне сказали, то ведь существуют и неведомые миры, и неведомые звезды. Вообразите себя ловцом жемчуга либо рудокопом, отыскивающим в недрах земли золото!

Лернон хотел было ответить какой-то любезностью, но перед ними внезапно возник Чоколин и на непонятном французу хорватском языке сообщил:

– Милостивая госпожа! Жди гостей. Внизу в городе Самоборе загребчане, в том числе и Дорин отец; явились жаловаться на насилия старого Грегорианца. Он к ним не очень-то расположен из-за Доры. Само собой, правыми признать их нельзя. Вот тебе первый удобный случай.

И брадобрей исчез.

Глаза у Клары засверкали.

– Простите, милостивый государь, – сказала она полковнику, – важные дела заставляют меня пойти к мужу.

И быстрыми шагами направилась будить бана.

* * *

– Загребские старейшины, – объявил слуга.

– Bene! Пусть войдут! – рявкнул бан.

Клары в комнате уже не было.

Вошли Якопович, Телетич, Каптолович и Крупич.

– О господа загребчане, – протянул, потягиваясь, бан, – что вы хорошего на сей раз несете?

– Сома, вина и две сахарные головы, ваша вельможность! – низко кланяясь, пробормотал Каптолович.

– Bene! Спасибо! – улыбнулся Унгнад. – Но для этого не нужна депутация.

– Ничего хорошего мы не несем, – величаво промолвил Якопович, – потому что, извините, у нас все плохо!

– Плохо? Почему так?

– Потому, что господин подбан обходится с нами, как с кметами или как со скотиной, а мы свободные люди. Выслушайте, ваша вельможность, и рассудите!

– Говорите, – буркнул бан.

Живо, не выбирая слов, Якопович изложил все неправды, которые претерпел Загреб от Грегорианца, и закончил так:

– Вы слышали, господин бан, все, что нас мучит. Мы требуем суда над насильниками! Став баном, вы, ваша вельможность, заявили, что будете судить со всей строгостью, не взирая на лица. Вот мы, граждане столицы Славонии, горожане старого Загреба, просим у тебя помощи и поддержки. Покажи нам, что ты справедлив. Верни нам мир и свободу, наши старые права. Докажи, что под твоим жезлом закон сильнее прихоти вельмож.

– Bene, – насмешливо промолвил Унгнад. – Не верю я, что господин Степко такой изверг, ведь он подбан. Скорее всего ваши люди что-то напутали. И не ведаю, – продолжал он, поглаживая рыжую бороду, – зачем вы ко мне пожаловали? Ну, зачем? Я, конечно, бан, но вы же не признаете суда бана. Разве вы в банский, а не в королевский суд подали жалобу на Грегорианца? При чем же тут я?

– Загребчанина судит только король, и загребчанин может подать в суд только его королевскому величеству – таков древний закон, – мужественно промолвил Якопович. – Наши граждане не подлежат суду бана.

– Ах, так! Это очень глупый закон, дорогие мои, устарелые бумажонки! – ответил бан. – Из-за вас, голодранцев, господа вельможи станут ездить в Пожун. Бросьте вы все эти бредни! Если даже господин Степко избил кмета, каких-то баб et caetera, так что из того? Вот и отправляйтесь в Пожун! Там ищите себе поддержки, а я-то зачем вам понадобился, крикунам, бунтовщикам да смутьянам!

– Однако наше право! – воскликнул возмущенно Якопович. – Разве мы звери?

– Право? Ха! ха! ха! у вас больше прав, чем у меня? Ступай-ка подобру-поздорову, меня ко сну клонит.

– Значит, вы, ваша милость, не хотите за нас вступиться?

– Полагайся на себя да на своего коня! Вы слышали, я спать хочу, а завтра мне ехать к войску.

– Добро! – решительно заключил Якопович. – Бану неведома справедливость, но она ведома королю, узнает король и каков у него бан! Прощайте, вельможный господин, мы поняли, что ни в чем полагаться на бана не приходится, и я клянусь вам, что вы запомните тот час, когда нанесли загребчанам обиду.

Сердитыми ушли загребчане от Унгнада, а Каптолович то и дело вздыхал и бормотал:

– Значит, ни сом, ни вино, ни сахар, ничто не помогло. Все напрасно! Вот тебе и справедливость!

19

По приказу эрцгерцога Карла барон Унгнад двинулся со своим войском, чтобы отнять у турок старые хорватские крепости Бужим, Зрин и Чазму, захваченные боснийским пашой Ферхадом, и оттеснить неверных от реки Уны. В нескольких незначительных стычках Унгнаду удалось разбить турок, но воспользоваться своим успехом он не сумел. Отважный рубака умом не блистал. Он не жалел крови юнаков и кидался в разные стороны. Кроме того, хорватская знать не примкнула к нему столь единодушно, как в свое время к Фране Слуньскому, не было согласия и в войске. Старый Грегорианец и кое-кто из его приверженцев твердо приняли сторону штирийского барона, изменив прежним союзникам, которые чуждались немцев. Но значительная часть дворянства во главе с бывшим подбаном Алапичем очень скоро начала косо поглядывать на спесивого барона Унгнада; тот нерасчетливо бросался с войском то туда, то сюда, нападал с малыми силами на большие отряды турок, да к тому же часто оставлял войско и отлучался в Загреб тайно советоваться с Халеком, Драшковичем и прочими любимцами эрцгерцога Эрнеста. Все чаще говорили, что присяга в хорватском саборе была для Унгнада пустой формальностью, ибо до этого в Праге он поклялся цесарю Рудольфу выполнять лишь то, что прикажет ему эрцгерцог Эрнест. Покуда знать перешептывалась по углам, загребчане всеми силами старались смыть нанесенный им Степко Грегорианцем позор. Убедившись, что господин Телетич легкомысленный добряк, что господин Каптолович много говорит, а мало делает, они избрали городским судьей Ивана Якоповича и нотариусом Мате Вернича – людей смелых и умных. Якопович подал жалобу лично его величеству королю, побывал и у эрцгерцога Эрнеста и представил ему доказательства нанесенных загребской общине обид и оскорблений. На пожунском саборе слова его разили как стрелы, и хорватские вельможи чуть не лопались от злости.

– Я пришел сюда, достославные сословия, – гремел он, – не посланником свободного города, имя которого славится испокон веков, а как взывающий к вам ходок от убитой горем общины, томящейся и стонущей от жестокого насилия, лишенной прав и законов, готовой от отчаяния схватиться за острую саблю. Да и как не схватиться? Преследуют нас несчастья, морит голод, горят наши дома, опустошены поля, старики терпят побои, женщины трепещут перед похотливыми насильниками, а наш древний закон, эта незапятнанная святыня отцов, повергнут в прах, и его с неистовым злорадством топчут ноги извергов. Вы спросите, достославные сословия, не турок ли он, этот клятый недруг креста? Нет, отвечу я вам, господа, не турок! А хорватский вельможа, христианин! Воспользовавшись правом свободного проезда, он ворвался в наш мирный город и разбойничал хуже турка, и в тот час, когда надлежит всем нам дружно поднять оружие против гонителей нашей святой христианской веры, мы вынуждены обнажать сабли на своего насильника! Помогите нам, господа, иначе мы погибнем, но погибнем с оружием в руках!

Точно лютым морозом обдала эта речь и бана, и хорватскую знать, особенно когда стало известно, что король приказал нарядить следствие против господина Степко Грегорианца и судить его королевским судом. Вельможи еще раз попытались вырвать эту беспощадную правду из рук королевского правосудия и передать своему суду. И на собрании, в начале 1579 года, постановили: господам Петару Херешинцу, загребскому канонику, и Гашпару Друшкоци, нотариусу вараждинской жупании, отправиться в церковь св. Краля, где хранятся в ларе грамоты и хартии вольностей королевства Славонии, и тщательно изучить – не подлежит ли эта жалоба суду бана и не утратила ли загребская Золотая булла силу, ибо поездка на суд в Пожун стоила бы господам вельможам немалых денег. Тщетно! Золотая булла была незыблема! Уже на третий день после троицы 1579 года в монастыре св. Франциска в Загребе господин Лацко Имбрич Ямничский, именитый судья загребской жупании и «королевский поверенный», вместе с Загребским каноником господином Блажем Шипраком начали следствие по делу о насилии и нарушении закона sub salvo conductu Степко Грегорианцем. После допроса ста тридцати восьми свидетелей, из коих многие подтвердили бесчинства подбана, судья Имбрич отправил протокол королевскому суду.