Страна Изобилия - Фрэнсис Спаффорд

Год за годом Максим Максимович изучал самые напряженные участки, потайные ходы плана и их взаимосвязь. Ему был присущ тонкий реализм. Он способен был высказать мнение по поводу целого ряда вопросов, о том, что сработает, а с чем возникнут трудности, на первый взгляд непредвиденные. Более того, он был в курсе (насколько ему это позволяла библиотека Госплана) западных комментариев по поводу плана, которые умел переводить на язык советских терминов. Он в идеологически выдержанном стиле мог объяснить вам, что имеют в виду иностранцы, когда говорят, что советская система страдает от “подавляемой инфляции” или “рынка с постоянным преобладанием спроса”. И наоборот: он мог понять, в каких случаях развитие плана способно открыть новые экономические возможности для Советского Союза на Западе. Отсюда и командировки, в которые его теперь посылали: не в Румынию, чтобы поговорить о нейлоне, а в Стокгольм, помочь Косыгину в переговорах с капиталистами. Он ехал на откидном сиденье министерского “ЗИЛа” в окружении других компетентных лиц из Министерства торговли, финансов, из Госбанка. Затем — скромный зал заседаний, где с одной стороны сидели советские специалисты по деньгам, а с другой — западные: займы, кредиты, закупки пшеницы, продажа нефтепродуктов. Максим Максимович не мог не заметить, что по ту сторону стола люди из разведки и сотрудники безопасности обслуживали банкиров, тогда как с его стороны банкиры шептали советы в ухо комиссару. Он понимал, что на Западе этот лимузин был бы его собственный. Можете не сомневаться: эта мысль проявлялась лишь в том, что его взгляд становился чуть более ироничным.

В это октябрьское утро Максим Максимович, вероятно, не стал бы сам заниматься балансами, если бы не эпидемия гриппа, которая пронеслась по высотке Госплана, свалив с ног нескольких его подчиненных как раз в то время, когда начались безумные последние недели пересмотра плана. Положение было смехотворное — и все же какой подъем он испытывал, снова обратившись к конкретным деталям системы, к ее нескончаемым принятиям самостоятельных решений, к ее скрытым психологическим мелочам, к ее побочным сложностям. Катя перед собою свое любимое кресло по выложенному елочкой паркету восемнадцатого этажа, он насвистывал себе под нос. Кресло было любимым, потому что его можно было катить. Это была хитроумная затея восточногерманских мастеров, ужасно удобная, с четырьмя колесиками на ножках, изгибом выходящих из центральной металлической колонны. Он сам привез его в Москву, поездом из Берлина, и пользовался им, чтобы кататься туда-сюда по кабинету с устрашающей скоростью. На сиденье два тома коэффициентов затрат химической промышленности придавливали тонкую папку с корреспонденцией.

— В бой идете? — сказал проходивший мимо сотрудник из цветных металлов.

— Так закалялась сталь, — ответил он.

— Сколько у вас уже свалилось?

— Пока одиннадцать, плюс еще двое подозрительно зеленые ходят. А у вас?

— Еще хуже!

Балансы хранились в длинной, похожей на библиотеку комнате с канцелярскими шкафами по стенам, под присмотром похожей на библиотекаршу мегеры, сидевшей за столом в центре. Мохов показал пропуск — хотя для него это было не совсем обязательно — и уселся на место, где, на его удачу, имелись свободные счеты. Он слегка театрально поддернул манжеты и открыл папку. Эта комната многие годы была его вотчиной и по-прежнему его вдохновляла. В этом году тут в серых металлических ящиках лежали 373 папки, в каждой находились рабочие материалы по балансу на определенное промышленное изделие. 373 наименования, представленные как можно более общим образом, так что каждое из них заключало в себе под одним заголовком то, что на практике было массой различных изделий. И все-таки колоссальную продукцию всей экономики в целом им удавалось охватить лишь весьма условно, в самых общих чертах. В номенклатуре продукции по одной только электротехнической промышленности числилось четверть миллиона отдельных наименований. Деятельность столь огромного, столь безнадежно многодетального механизма никак невозможно было уместить в 373 папки. Следовательно, было бы глупо полагать, что в этой комнате содержалось народное хозяйство в каком-либо существенном смысле. В лучшем случае можно было сказать, что тут содержалось некое стратегическое описание его. Нет, не совсем так. В лучшем случае про эту комнату можно было сказать, что она выполняет свою задачу уже тридцать лет. В некоторых папках прослеживались основы промышленности сталь, бетон, уголь, нефть, древесина, электроэнергия. Некоторые были посвящены поставкам продовольствия, сельскохозяйственным затратам на тракторы и удобрения. Некоторые содержали секретную информацию о военной технике. Некоторые описывали производство весьма специфических деталей важнейшего оборудования, поскольку от этих инструментов зависело существование целых секторов. В некоторых уделялось особое внимание новым технологиям, только что пущенным в ход. Некоторые были посвящены вещам, которые использовали в разных отраслях промышленности. Это был аппарат, созданный не закономерно, на основе некоего набора аксиом, но случайным образом. Он не был результатом какой-либо экономической теории. Но он действовал. Он обеспечивал экономику необходимым — предоставлял место, где раскрывались несопоставимые требования, к ней предъявляемые, где они наконец выходили на поверхность и требовали, чтобы их привели во взаимное соответствие, причем со всей искусностью, на какую способен плановик. А искусность тут действительно была необходима, ведь эти 373 товара существовали не сами по себе — они были взаимосвязаны. Изменения в производстве одного могли повлиять на множество других. В это время года сотрудники разных отделов разбирались с последствиями своих собственных поправок, папка за папкой, пытаясь добиться, чтобы балансы были согласованы друг с другом, пытаясь добиться, чтобы балансы были сбалансированы, — пока еще есть время, пока не пришел срок закончить работу и отослать краткий отчет о состоянии, в котором пребывает комната, в Совет министров на одобрение. Отчет представлял собой 22 тома цифр, что-то около четырех тысяч машинописных страниц, погруженных на тележку.

Итак. Максим Максимович, перебирая длинными пальцами, разложил по столу документы и телеграммы. Небольшое затруднение с “Солхимволокном”, вискозной фабрикой в городе Соловце, лежащем далеко, в зеленом мраке северных лесов. Это было одно из предприятий нового поколения химволоконной промышленности, возникшее на памяти Максима Максимовича наряду с большими новыми заводами в Барнауле и Светлогорске, и на этой стадии своего развития проблем оно создавать не должно было: оборудованию всего четыре года, сложности, связанные с наладкой, давно позади. У них была собственная машина для рубки древесины, позволяющая получать щепу, хорошее большое озеро — источник воды. Энергия поступала по 220-киловольтной линии с одной из гидроэлектростанций в верховьях Волги. Все остальное привозили и увозили по железной дороге. По сути, туда поступали только соль, сера и уголь, оттуда — вискоза. В том-то и состояла особая простота производства вискозы с точки зрения плановика. Все остальные, более сложные химические материалы, необходимые для процесса, — серную кислоту, щелок, сероуглерод — перевозить в больших количествах было затруднительно. Все это следовало производить на месте, на самой фабрике, а это означало, что на взгляд человека, которого интересует главным образом система снабжения — взгляд отдаленный, абстрактный, — вискозную фабрику можно считать надежной. Она относительно нечувствительна к срывам поставок. Поставки можно осуществлять из множества источников. Она не зависит от проблем в других местах. Подавай туда сырье, и этот экономический черный ящик будет пыхтеть, споро превращая деревья в свитера, целлофан и кордную ткань повышенной прочности для автопокрышек. Максиму Максимовичу всегда казалось, что этот физический процесс устроен весьма удачным образом — а также прекрасно согласуется с учебниками по политэкономии. Деревья — в свитера! Грубая материя поднимается на новый уровень, чтобы служить человеку! Что может быть лучшим проявлением диалектики? Кто знает, возможно, именно эта мысль присутствовала в решении Никиты Сергеевича о том, что в его светлом будущем граждане должны главным образом носить вискозу и полиэстер. Да, вискозная фабрика — активное начинание, способное пробудить природу от спячки и поставить на службу людям. К сожалению, при этом она создает отходы — множество лигнинов и отравляющих сернистых соединений, но Соловец ведь порядочно удален от всех населенных пунктов.

И все-таки “Солхимволокно” ухитрилось натворить дел. На позапрошлой неделе, если верить лежащему перед ним отчету, на вершине холма рядом с фабрикой, где должно было начаться строительство, была оставлена на ночь тяжелая машина для перемещения грунта. Среди ночи полетело сцепление. Махина покатилась вниз по холму, набирая скорость, подпрыгивая на пнях, и к тому времени, когда достигла подножия, приобрела момент силы, как у груши для сноса зданий в полном размахе. Она проехала насквозь через тонкую кирпичную стену прядильно-вытяжного цеха номер 2 “Солхимволокна” и врезалась в сложную машину для вытягивания свежего вискозного волокна, поступающего из прядильной ванны с раствором серной кислоты. Поскольку в тот момент линия работала, из-за столкновения много кислоты разлилось, и рабочим не сразу удалось разобрать поломанное оборудование. Тут стало ясно, что в результате удара и разлития вытяжная машина пострадала так сильно, что даже самым искусным умельцам ее не починить. Фабричный инженер-механик представил список разбитых и поврежденных деталей. Инспекторы из совнархоза подтвердили, что станок действительно следует списать. Местная милиция, расследовавшая происшествие с помощью того же инженера с “Солхимволокна”, обнаружила, что тормоза и сцепление бульдозера были оставлены в должном состоянии. Виной всему был дефект в гидравлической системе.