Ангелотворец - Харкуэй Ник

Из-под черных покрывал за происходящим наблюдают рескианцы, безмолвные и неподвижные, как ящерицы на стене. Один из них делает два неверных птичьих шага вперед, затем пятится. Они не издают ни звука.

– Джо, ты молодец, – говорит Мерсер, – ты все сделал правильно. И все же это не значит, что мы с тобой по уши в дерьме. В диких джунглях. По причине, которая еще не вполне мне ясна, на дне этой бездны шевелятся титаны, и зловещие тени мелькают на лестнице. Как сказал бы мой младший двоюродный брат Лоуренс, мы по шею увязли в podu. Это, кстати, Реджи, один из моих молодчиков. – Он показывает на злобного юнца слева. – Ты не поверишь, он уже отходит от дел, хочет стать ветеринаром, но на следующие десять минут можешь доверить ему свою жизнь. Нет, не надо, лучше доверь ее мне. В общем… Добрый вечер, и будь любезен, объясни, что за хрень тут творится. Кстати, попробуй ягнятину, она превосходная.

Мерсер, верный своему слову, захватил с собой корзину для пикника.

Под толщей кровли, в глубинах потаенных мезонина,[17] за огромными защитными дверями из вольфрамового сплава находятся жилые апартаменты бюро «Ноблуайт и Крейдл», которые язык не поворачивается назвать бункером – столь изысканно их убранство и так много коммуникаций к ним подведено. Однако ничем иным они быть не могут, ибо слишком хорошо укреплены и надежно защищены от любых посягательств. Джо испытывает легкое разочарование – и громадное облегчение, – когда его приводят не в святая святых адвокатской конторы «Ноблуайт и Крейдл», а в Малиновую гостиную, своего рода барбакан, где среди розовых подушек и парчовых покрывал он засыпает на целый час. Потом его будит Мерсер: сует ему под нос чашку густого кофе, сваренного по фирменному ноблуайтскому рецепту, сохраняющему подлинный аромат кофейных зерен. В старые, золотые времена Мэтью Спорк любил говаривать, что единственный раз его поймали с поличным в тот день, когда он не сумел с утра выпить кофе по рецепту Ионы Ноблуайта. Nach dem Grossmütterart,[18] Мэтью, всякий раз ласково поправлял его Иона, рецепт не мой, и тогда отец Джо отвечал: Да, Иона, мы знаем. Как бы мы, простые смертные, ни стремились к совершенству, наши мирские потуги обречены на провал: никогда нам не обрести того величия, какого достигли наши праматери. И где бы ни происходил этот разговор – в этом бункере или в просторной горчичной гостиной имения Спорков, расположенном в умеренно старомодных окрестностях Примроуз-хилла, – рядом всегда сидел и внимал Джо, все сильнее убеждаясь, что его отец – великий предводитель и вождь тысяч.

«Слава герою-победителю! Слава!» – вопит Мэтью Спорк, пяти футов ростом и изящный, как речная форель, победно вскидывая в воздух кулаки, а потом резко нагибаясь – не за серебряным кубком, нет, а за сконфуженной Гарриет Спорк.

Мэтью обвивает ее всем телом, подхватывает на руки, хрипло шепчет ей на ухо слова любви и крепко целует в губы, пока она не перестает тараторить (на что уходит изрядно времени), и гладит ее, как взбесившуюся кошку. Она успокаивается, унимает поток вопросов и упреков и, спохватившись, заключает в объятья мальчика, которого они произвели на свет.

Джошуа Джозеф карабкается по отцовскому костюму и устраивается между родителями, невероятно довольный собой и своим местом, а потом сильными детскими ручками сталкивает родительские головы, сплющивая им носы, отчего все трое взрываются дружным громким смехом.

Причину своей тревоги Гарриет так и не объявляет, но утром некий предприимчивый проходимец тайком проник в кузов бронированного грузовика и таким образом попал на территорию Бридлингтонского общества взаимного кредита фермерских и рыбных хозяйств, откуда – с помощью трех других гангстеров, чьи личности не установлены – похитил два миллиона двести пятьдесят тысяч фунтов стерлингов и различные предметы на даже большую сумму.

Когда тем же утром Джошуа Джозеф тайком проник в кабинет отца, его пулемета не оказалось в футляре, а от верстака пахло машинным маслом. Представляя, какие великие дела, должно быть, сейчас готовятся, Джошуа Джозеф гладил бархатные выемки футляра, воображал вес и прохладу пулемета, покуда мать не выгнала его взашей из отцовского кабинета. Впрочем, он успел понять, что могущественный Дом Спорка нанес очередной сокрушительный удар по преступному финансовому сообществу.

По этому случаю сегодня пирушка – прямо в просторной гостиной имения Спорков в Примроуз-Хилле на углу Чалкот-сквер, среди лохматых ковров, медвежьих шкур и хрома. Собрались все, кто хоть что-то из себя представлял. За барной стойкой, сжимая в каждой руке по устрице, стоит Умберто Андреотти, тенор. Он обсуждает собачьи бега с Большим Дугги, недавно освободившимся под залог и готовящимся провести какое-то время за рубежом. За ними задумчиво наблюдает Алиса Ребекк, которая до недавних пор была гейшей и до сих пор одета соответственно. Однако ее взгляд сразу дает понять: древнейшая профессия в прошлом. Теперь у нее собственный бизнес и клиенты по всему миру. «Помогаю возвращать. Людей, а не вещи», – вежливо поясняет она Мэтью, когда тот предлагает похлопотать о каком-нибудь интересующем ее предмете. (Хо-хо, джентльмен-вор любезно предлагает леди вернуть украденное). Тут вниманием Алисы завладевает Рольф Маккейн из глазговских Маккейнов – семьи лучших взломщиков на рынке, самых аккуратных, быстрых и надежных. Рольф принимал участие в одном из громких проектов Мэтью – краже скелета бронтозавра – и чуть не сел в тюрьму, но ни одного из подельников не заложил. Маккейны своих не сдают, такого не случалось ни разу за двести лет честного грабежа, тем не менее Рольф не позволит Мэтью монополизировать Алису. Такого благородный шотландец не потерпит.

На отдельном диване сидит Достопочтимый Дональд (по прозвищу До-Дон), неугодный младший сын основателя большого банковского дома «Лайон и Куинток», ведающий финансами Гражданской службы и твердо вознамерившийся поиметь все, что движется, пока его не соединят обязательными узами брака с какой-нибудь аристократкой. Одетый с иголочки в лучших ателье Сэвиль-Роу, завсегдатай борделей от Бангора до Бангалора, До-Дон – рыжеволосый, чем-то похожий на Петра Великого секс-маньяк с влажными глазами, тонкими руками и громадными кистями, каждая из которых в данный момент исследует прелести сидящих по обе стороны от него кокоток, пышнотелой Анны и сметливой – и развратной – Диззи.

– Салют, До-Дон! – ревет Мэтью. – Салют, Диззи! Салют, Анна!

– Здравствуй, Мэтью, здравствуй, – напевно отзывается любвеобильный осьминог и возмущенно вскрикивает, потому что Анна ущипнула его за мягкое место.

Они переваливаются en groupe через спинку дивана и падают в ворох подушек, после чего выясняется, что все трое сегодня надели подтяжки, хотя подтяжки До-Дона (слава тебе господи) вполне целомудренной разновидности – для носков. Мэтью, вздумав поозорничать, наводит на них фотокамеру. Дональд опять вскрикивает: «Спорк, мерзавец, ты меня погубишь! Погоди! Стой, стой, стой. Икры Анны попали в кадр? А Диззины? Ого-го! Мне нужна эта карточка! Напечатаешь? Э-гей, наш Спорк – славный малый, черт подери! Хо-хо, красотули мои, теперь вы всегда будете со мной!» На этом его тирада не заканчивается, но тонет в кружевах и смехе.

Куда ни глянь, всюду вальяжные аристократы и сухопарые спортсмены, певицы и артисты варьете всех мастей, включая – к величайшему стыду Джо, который он испытывает уже постфактум, – небезызвестного белолицего артиста из Торки, который, намазав лицо гуталином, горланит песни Луи Армстронга. Но это же 70-е, поймите, тогда никто не обращал внимания на подобные вещи, и уж совсем глубоко плевать на это трем крикетистам из Вест-Индии и суданскому принцу, который является в полночь и приглашает на танец великолепную Гарриет, только что исполнившую несколько песен. Если у Мэтью была одна положительная черта, хоть немного искупающая его грехи, то это – полное отсутствие предубеждений.