Песчаные небеса - Олаф Бьорн Локнит

– Гномами?!!

Конан выкрикнул это слово так громко, что прохаживавшиеся возле бассейна с видом разодетых в парчу и шелка вельмож, павлины, с удивленно-испуганными криками шарахнулись к близлежащим кустам белых роз и затаились, посматривая на вскочившего, расплескивая вокруг тысячи брызг, человека. Киммериец хлопнул себя по затылку, отбросил со лба темные мокрые волосы и, прокричав: “Головой, дурень, думать надо, а не тем, чем на седло садишься!!”, снова рухнул в воду, окунувшись с головой. Прогуливавшийся неподалеку (якобы для порядка) здоровенный стражник вздохнул, украдкой постучав себя пальцем по лбу. И как только шейх подобных дикарей у себя привечает?

“О Кром и все великие боги, как же я сразу не догадался!” – смятенно подумал киммериец. Сейчас Конан был убежден, что не ошибается. Когда-то давно он встречался с подгорными гномами и, надо сказать, что их общение не принесло ни ему самому, ни маленьким рудознатцам ничего хорошего. Впрочем, вспоминать историю про то, как он хотел завладеть сокровищами гномов, Конан не собирался – дела прошлые и прочно подзабытые – но вот внешность истинных представителей гномьего племени он помнил преотлично… И теперь знал, на кого похож Мораддин, этот бывший гордый гвардеец аграпурского монарха, а ныне – жалкий старший надсмотрщик на забытых всеми богами каторжных копях, принадлежащих царю Турана. Все сходится! Невысокий рост Мораддина, невероятная для такого коротышки сила, потрясающее владение оружием и истинно гномья вежливость и любезность… Ну да, и люди встречаются, наделенные такими качествами. Но есть у гномов одна отличительная и малоизвестная непосвященным примета: ложа ногтей у подгорного племени не розовые, как у людей, а светло-коричневые, да большой палец на руке не в пример людскому сильнее и длиннее. Конан заметил темные ногти на руках Мораддина еще в его пещерке на каторжных копях, когда старший надсмотрщик подавал вначале кружку с вином, а потом меч. Только тогда Конан не придал этому значения.

Ошибки быть не может. А если вспомнить, как Ниорг отослал Мораддина обратно, почитай на полпути к оазису и тот пошел в полнейшей темноте к своим рудникам, да так уверенно, словно над головой солнце светило… Гномы видят в темноте не хуже кошек. Добавить к тому почтительность, с которой Мораддин обращался к Ниоргу, едва только в ноги ему не падая… Да и для человека у Мораддина слишком уж небольшой рост при ладно сложенной, коренастой и мощной фигуре; борода опять же, а туранцы ее обычно бреют… Впрочем, уж больно много в этом странном начальнике охраны рудника и человеческого – надо полагать, что гном он только наполовину, либо по отцу, либо по матери. Что ж, и такое бывало…

“Да-а-а… – Конан отрешенно глядел на стоящий у бортика бассейна кувшин с вином. – Если правда, что Мораддин в прямом родстве с гномами, то загадок только прибавилось. Кто ответит, как Дагарнус мог связаться с Мораддином и выкупить мою свободу? Или, может быть, они работают вместе? А что скорее, джавиды через Мораддина хотят выйти на Дагарнуса и вызнать, в чьих руках находится этот проклятый кувшин. А если джавиды знают, что я единственный, кто сумеет вывести их к сокровищу, способному изменить судьбу маленького народца? Очень уж все запутано… Ладно, надо ехать в Султанапур и плевать на усталость! У Стейны отосплюсь, да заодно узнаю, как там Мирдани… Сет все это пожри! А в тот проклятый день я просто хотел попросить у зуагиров воды!..”

И все-таки Конана не оставляло странное ощущение, что за всеми событиями минувших двадцати дней стоит некая фигура, до сей поры ему неизвестная. И это, конечно же, не Ниорг, не Дагарнус и прыщавый Турлей-Хан. Инстинкт варвара подсказывал киммерийцу, что золотой кувшинчик джавидов очень и очень интересует кого-то еще, пока что искусно скрывавшегося в тени.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Конан, как и рассчитывал, добрался до Султанапура глубокой ночью. Городские ворота были закрыты, но возле стен горело несколько костров – пришедший из Замбулы караван не поспел к заходу солнца – ворота Султанапура закрывались на ночь, и купцы, даже не разбивая шатров, коротали ночь прямо под стенами, терпеливо ожидая рассвета. Киммериец знал наверняка, что городская стража не успела забыть грандиозной облавы на человека, покусившегося на персону эмира и собственность Турлей-Хана, и, конечно же, его приметы еще помнят – с такой разительно отличающейся от облика жителей Турана внешностью трудно будет остаться незамеченным. А до безопасного убежища – дома Стейны – идти придется через весь город. Попадать же в руки пятитысячника или снова оказаться на рудниках у Конана не было никакого желания.

Оазис Баргэми он покинул после полудня, вытребовав у Райдида отличного коня, запас еды и питья, а так же новый меховой плащ. Вспоминая выражение лица казначея, в очередной раз по настоятельной просьбе варвара разорившего сокровищницу шейха, Конан с ухмылкой подумал, что обязательно вернется туда еще раз, просто так, и даже просить ничего не будет… Стоит снова посмотреть на трясущиеся руки хранителя сокровищ и его исполненное оскорбленного достоинства лицо. Старик выдал киммерийцу десять империалов с таким видом, будто ему пришлось расстаться с половиной несметных богатств шейха. А вот куда уехал сам Джафир, которому Конан хотел сообщить хорошие новости про Мирдани, так и осталось неизвестным. Киммериец передал через начальника стражи, что сестра сиятельного шейха в безопасности и, возможно, скоро вернется в отчий дом. Впрочем, сам киммериец не был уверен в своих словах – не исключено, что Стейна не сумела спрятать Мирдани от гнева Радбуша и пятитысячника…

Конан подъехал к караванщикам, едва посмотревших в его сторону – под стенами Султанапура опасаться разбойников не приходилось – и, выискав человека в самых богатых одеждах, приблизился к нему. Толстый пожилой замбулец поначалу неохотно заговорил с подозрительным типом, но Конан, ничуть не смущаясь, представился ни больше, ни меньше, как личным телохранителем Турлей-Хана, которого хозяин отправил с важным поручением в один из близлежащих оазисов.

К утру, когда прекрасное тонкое вино многолетней выдержки, прихваченное варваром из подвалов крепости Баргэми закончилось, торговец из Замбулы счел Конана отличным парнем, а байки киммерийца о «службе» в гвардии Турлей-Хана выслушивал с серьезностью – надо полагать, купец смекнул, что недурно иметь такого знакомца в Султанапуре.

С восходом солнца раздался оглушительный рев труб – сигнальщики на башнях у городских ворот оповещали людей, что проход в Султанапур для торгового люда открыт. Караванщики поднимали верблюдов, гасили костры, собирали поклажу, а замбульский купец, которому принадлежал весь караван, подъехал к человеку, собиравшему подать за въезд в город и налог на ввозимые товары. Показав ему подорожные и уладив денежные дела, толстяк махнул рукой своим, и цепь верблюдов и мулов потянулась в город.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});