Мы жили в Москве - Раиса Орлова

Всех ободряют подписи Чуковского и Паустовского...

Эренбург поучал: "Стиль не годится. Вы обращаетесь к партийному съезду, нужно писать языком, к которому там привыкли". Злюсь больше на себя, но возразить нечего. Он исправляет несколько фраз. Недоволен он и другим: "Ну что это еще за подписи! Кроме Паустовского, Чуковского, Каверина, здесь нет известных имен..."

Как ему объяснить, что на самом деле значит каждая подпись.

Высокомерен. Наконец подписывает.

Л[еонид] E[фимович] П[инский] обнял: "Спасибо что пришли. Я ждал чего-нибудь вроде этого". Он, придирчивый стилист, не стал ничего править. "Здесь детали совершенно неважны. И даже неважно, что вам ответят. Прекрасно, что есть такое письмо. И декабрьская демонстрация была прекрасна..." **

* Мы писали, обращаясь к XXIII съезду, что не считаем Даниэля и Синявского преступниками и что хотим "взять их на поруки". Письмо составила Виктория Швейцер. Она и Сара Бабенышева собрали большую часть подписей. Я к ним присоединилась.

** См. с. 116.

Аркадий А[настасьев] подписал, но тоже стал исправлять. "Меня три года школили в Академии общественных наук, я знаю эту лексику лучше тебя и Эренбурга".

X и Y. долго колебались и не подписали. Z... колебался еще дольше, я ушла, он догнал меня у соседей и подписал.

Костя [Богатырев] подписал, не читая, а потом долго ругался: "Возмутительно беззубое прошение. Надо было резче".

В. огорченно и агрессивно: "Зачем вы ввязались? Сам не подпишу и жалею, что вы этим занимаетесь. Не ожидал... Помню ваше выступление после двадцатого съезда, как мы вам тогда хлопали. А сейчас - обидно за вас".

Напоминал "славное прошлое". Ровно десять лет тому назад. Тогда казалось: я со всеми и все со мной. Заодно. И Макарьев, и Михалков обнимали, руки целовали. А что я тогда предлагала? Отменить отделы кадров, изменить систему выборов. И все были "за". А сегодня, ни на какие основы не посягая, просим на поруки двух литераторов. И уже шарахаются...

Кто же изменился, что же изменилось - они или я?

24 марта. В Ленинке на лестнице M. M. расспрашивал про письмо. "Ты обязана все записать, как составляли, кто и как подписывал, как и кто отказывается. Боишься подвести людей? Запиши и спрячь подальше, закопай. Представь себе, как этому порадуются историки через сто лет!"

Саша Галич звонил, очень сердитый, - почему его обошли. Объясняю, что это намеренно, его дело песни писать... Он польщен, но продолжает ворчать.

25 марта. На улице Воровского шли с Д. и К. Долгий разговор все о том же. Собрав подписи, могу им, друзьям, признаться, что мне сочинения Терца и Аржака не нравятся; не нравится и то, что печатаются за границей под псевдонимом.

Д. очень зло: "Постыдилась бы! Мы живем, как в лагере, двое попытались убежать. И тебе, видите ли, не нравится та дырка, которую они проделали! А я им благодарен. Они нам всем помогают освободиться".

К.: "Неважно - нравится, не нравится. Какой-то англичанин-мудрец сказал о своем противнике: "Мне отвратительны он и его взгляды. Но я готов до последнего дыхания сражаться, чтобы он мог их свободно высказывать".

Это для нас самое важное, этому нужно учиться..."

10 апреля. Лекция в Колонном зале Дома Союзов, рассказываю московским библиотекарям о новинках зарубежной литературы в русских переводах. Потом, как обычно, вопросы, среди них: "Правда ли, что Луи Арагон протестовал против суда над Синявским и Даниэлем?"

- Правда. И не только Арагон, но и Генрих Бёлль, а Грэм Грин потребовал, чтобы его гонорар за русские издания перевели женам осужденных.

- А как лично вы относитесь к этому суду?

- Считаю осуждение несправедливым. Большинство долго хлопало.

Домой пришла счастливая.

В апреле были еще две лекции, и на каждой из них повторялся тот же вопрос и тот же ответ. А потом меня вызвали в Бюро пропаганды СП - эти лекции читались по их путевкам.

Заведующий сетовал и словно бы оправдывался;

- Мы получили больше десяти "сигналов". Устроители на путевках пишут, что лекция прошла отлично, на "высоком идейно-политическом уровне". Но сверхбдительные товарищи возмущаются: "Грубая политическая ошибка... открыто защищала осужденных врагов". Вам придется написать объяснительную записку. От меня требуют и МК и правление Союза..."

С тех пор в Москве мне больше не разрешали читать лекций.

* * *

В издательстве "Молодая гвардия" была готова для печати книга Л. "Брехт" в серии "Жизнь замечательных людей".

Директор издательства, член Бюро ЦК ВЛКСМ Юрий Верченко, приказал зав. редакцией рассыпать набор. Тот возразил спокойно:

- Мы заплатили автору шестьдесят процентов гонорара, уже израсходовались на набор, на иллюстрации. Книгу объявили в "Книжной летописи". Магазины уже заказали не меньше пятидесяти тысяч. И в ГДР про эту книгу объявили, у автора там связи на самом верху. Если рассыплем набор, получим выговоры за грубое нарушение финансовой дисциплины, за перерасход. И к тому же стыдно будет. По всему миру ославят. А если выпустим, можем тоже, конечно, получить взыскания за "притупление". Зато ни стыда, ни убытка не будет. Да и уж так ли строго нас покарают?

Верченко согласился на компромисс: задержать издание, предусмотренное в апреле, на месяц-полтора, пока пройдет съезд комсомола.

Съезд прошел. Верченко снова избрали в ЦК ВЛКСМ. Книга вышла в конце мая. Но еще до того как она поступила в продажу и в библиотеки, журнал "Знамя" опубликовал длиннейшую разгромную статью Дымшица. Он "защищал память" Брехта - безупречного революционера, марксиста - от злонамеренных идеологических искажений. Резко отрицательные рецензии появились и в некоторых других журналах ("Огонек", "Октябрь" и др.). Единственная положительная рецензия была напечатана в грузинской газете.

* * *

В конце марта Л. сообщили, что его предисловие к массовому изданию "Бравого солдата Швейка" в издательстве "Огонек" в последнюю минуту снято без мотивировок. Гонорар будет выплачен. Протестовать бесполезно, тираж уже печатается.

На письмо, которое подписали 63 члена Союза писателей, официального ответа не было.

По сути же, нам ответил Шолохов, сказавший на съезде, что ему стыдно за литераторов, которые заступались за таких преступников. В годы гражданской войны с подобными поступили бы иначе...

На съезде Шолохову никто не возражал. Но Лидия Чуковская отправила ему Открытое письмо, которое стало классикой самиздата.

* * *

Письмо шестидесяти трех литераторов было одним из многих обращений, просьб, предложений съезду.

Крымские татары снова просили, требовали отменить позорное осуждение их народа. (Указом от 18 мая 1944 года весь народ крымских татар был осужден за "измену родине" и принудительно выселен из Крыма в Среднюю Азию.) Письмо XXIII съезду подписали почти 130 тысяч человек.

Партийное собрание Библиотеки Академии наук приняло наказ съезду с требованием: 1. Отменить паспортную систему; 2. Убрать из всех анкет пятый пункт: "национальность"; 3. Ввести суд присяжных.

Письмо, тревожно предостерегавшее от попыток реабилитации Сталина и сталинских методов управления, подписали 25 представителей науки, литературы, искусства. Организаторы письма обращались за подписью только к самым известным - академикам, народным артистам, писателям. Среди них были Корней Чуковский, Мстислав Ростропович, Майя Плисецкая, академики П. Капица, Л. Арцимович, И. Тамм и Андрей Дмитриевич Сахаров.

* * *

Л. Синявского и Даниэля увезли в лагерь. Все прошения, и наши, и зарубежные, оказались напрасными. Но все же это не стало победой обвинителей, судей, проработчиков.

Весной 1966 года "подписантов" - тогда впервые появилось это слово, ставшее на несколько лет ходовым, - в правлении Союза писателей уговаривали, упрашивали, пытались всячески пугать, побуждали раскаяться; главным доводом было: "Ваше письмо опубликовано за границей в буржуазной печати... Вы понимаете, что это значит? Тогда это было неправдой - наше письмо появилось на Западе только осенью 1966 года, полгода спустя после съезда.

Когда мы раньше узнавали, что кто-то из наших сограждан публикует свои произведения за границей в эмигрантских или буржуазных изданиях, это вызывало неприязнь, отчуждение.

Р. В декабре 1962 года Ильичев осуждал "идеологические ошибки" Л. и в той же речи ругал Александра Есенина-Вольпина за антисоветские стихи, опубликованные за границей. Нападки на Л. я считала глубоко несправедливыми, а в том, что он говорил о Есенине-Вольпине, меня разве что грубый тон коробил.

Л. Разумеется, мы никогда не участвовали и никогда не стали бы участвовать в проработках Есенина-Вольпина, Амальрика, Тарсиса, которые посылали свои работы на Запад, но мы сами так поступать не хотели. А к Синявскому и Даниэлю после суда я испытывал уже не просто сочувствие старого арестанта, а внятное чувство душевной близости.

* * *

Л. Весной 1967 года А. Солженицын написал открытое письмо IV съезду писателей, предстоявшему в мае; сто экземпляров этого письма он послал наиболее известным литераторам.