Знаменитые писатели Запада. 55 портретов - Юрий Безелянский

Юлиан Тувим родился в Лодзе, в еврейской семье, 13 сентября 1894 года. Он очень любил Польшу и любил город, в котором родился — Петраковская улица, базар, гостиница «Савой», фабрики и нищие Балуты:

Пусть те восхваляют Сорренто, Крым,Кто на красоты падок.А я из Лодзи. И черный дымМне был отраден и сладок.

Родился Тувим в мелкобуржуазной интеллигентной семье, которая вечно колеблется между народными чаяниями и вкусами правящей элиты. Вечное неудовлетворение в душе и путанице в голове. Отец был банковский служащий средней руки, человек по характеру методичный, замкнутый и отрешенный. Мать — моложе его на 15 лет — натура более чуткая, нервическая, с идеальными порывами. Сын перенял от отца методичность, а от матери — артистичность натуры, родители жили недружно, дом был неуютен, средств мало, — вот в такой атмосфере формировался будущий поэт.

Поначалу Юлиан увлекся наукой. Хотел быть химиком и алхимиком, но после взрыва в домашней лаборатории переключил свой интерес на марки. Марки как путешествие по миру. Затем наступило «лингвистическое помешательство»: Тувим увлекся «словесной алхимией» и боготворил слово до конца своей жизни. Первым любимым поэтом стал Леопольд Стафф и, как признавался Тувим, «в душе всё заклекотало от ритмов. Поэзия стала живой. Стихи выскочили из книг и стали бродить по городу».

После Стаффа Юлиан Тувим влюбился в поэзию Артюра Рембо. Затем его наставниками стали классики Кохановский и Словацкий, из русской поэзии — Пушкин, Блок, позднее — Маяковский. Из прозы на Тувима особое впечатление произвели «Петербургские повести» Гоголя.

В 1916 году Юлиан Тувим поступает на правовой факультет Варшавского университета, затем переводится на филологический, но университетского курса так и не кончил. Бурная литературная жизнь отвлекла его от образования. Свои первые стихи Тувим опубликовал в студенческом журнале. Вскоре вышла первая книга стихов «Подстерегаю бога». В 1920 году выходит вторая — «Пляшущий Сократ», вслед за ней — «Седьмая осень».

Пусть будет ветер, будет гром!Мы знаем, вихрь, твою замашку, —Бей окна, рви с меня фуражку!Гей, красный дом, высокий дом —Все двери-окна нараспашку!

Дионисийское, вакхическое настроение владело молодым Тувимом. А тут подоспели и политические перемены. Октябрьская революция в России потрясла Польшу. Жизнь завихрилась и забурлила. В Варшаве и Лодзе появились многочисленные литературные кафе и кабаре, и на время Тувим становится эстрадным поэтом. Но истинная поэзия перевешивает эстраду. Горькая действительности превращает Тувима в злого поэта-сатирика.

Ваши слова — как салонные моськи,А мои — как разъяренные псы!..

Пишет в стихах Тувим, а в воспоминаниях отмечал: «В земле еще лежали неразорванные снаряды I9I4 — I9I8 годов, а мы уже чуяли и выжидали снаряды Люфтваффе. Под этим перекрестным огнем мы ходили по земле зигзагом, цепляясь за любые „идеи“, „течения“ и „направления“, как пьяный за забор».

В 1924 году в варшавском театре «Новая комедия» была поставлена тувимовская инсценировка повести Гоголя «Шинель». Оказалось, Акакий Акакьевич — это не только забитый маленький русский человечек, но и такой же загнанный в угол поляк. Затрагивая социальные язвы общества, Тувим наживал политических врагов и вызывал непонимание друзей. Тувим пытался оправдываться: «Политика не является моей профессией. Она — функция моей совести и темперамента». В случае с Тувимом совесть была беспокойная, а темперамент почти африканский. Еще более темпераментным был его русский друг Владимир Маяковский, которого Тувим с удовольствием переводил на польский. Особенно сильно прозвучало «Облако в штанах», по-польски — «Облак в споднях».

Маяковский отмечал, что Юлиан Тувим «очень способный, беспокоящийся, волнующийся поэт».

В 1922 году состоялось знакомство с Тувим еще с одним русским — Ильей Эренбургом. Эренбург и Тувим сразу нашли общий язык. «Почти всю жизнь мы прожили в разных мирах и встречались редко, случайно. А вот мало кого я любил так нежно, суеверно, безотчетно, как Юлиана Тувима», — отмечал в своих мемуарах Эренбург. «При первой встречи меня поразила его красота. Ему тогда было 28 лет. Впрочем, красивым он оставался до конца своей жизни. Большое родимое пятно на щеке придавало строго обрисованному лицу трагический характер, а улыбался он печально, почти виновато; порывистые движения сочетались с глубокой застенчивостью».

«Польша не всегда была ласкова к Тувиму, но он всегда любил Польшу», — замечал Эренбург. В 30-е годы Тувим нещадно критиковал народившийся класс буржуа, в его стихах часто звучала тема — круговращение денег:

Из кассы в карманы — круговоротом,Разменной монетой и крупным банкнотом,Кривым лабиринтом, кругом и обходом,По всем направленьям, и сущей и бродом…

Отрицательно относился Тувим к военщине. В стихотворении «К генералам» он писал:

Бомбовержцы, какой вы оставите след,Хроме дыма, пожаров, увечий!Но огнями живымиЧерез тысячу летНаших слов будут рваться картечи!

Так бросьте же притворяться львами,Смешные люди, на львов не похожие!Помните: здесь генералы мы сами,Мы сами, задумчивые прохожие.

Мощная критика обрушилась на Тувима за это стихотворение, его назвали «беспримерным по своей большевистской наглости хулиганским рекордом Тувима». Поэт стоял по другую сторону социальных баррикад, борясь стихом против власти и ее генералов, против богатых и довольных жизнью.

Мой боже, молюсь я жарко,Мой боже, молюсь я сердечноЗа горечь всех оскорбленных,За дрожь ожидающих тщетно,За невозвратность мертвых,За отчаяние одиноких,За скорбь никому не нужных,За безнадежно просящих,За высмеянных, гонимых…

И далее в стихотворении «Литания»: «за выгнанных, обойденных… за слабых, униженных, битых…» Поэт молился «за беды их, за обиды, печали и неудачи».

В сентябре 1939 года гитлеровские войска вступили в Польшу. «Меня выбросило сперва в Париж, потом в Португалию, затем в Рио-де-Жанейро (чудо из чудес), наконец в Нью-Йорк… А должно было забросить в Россию», — писал Тувим в одном из своих писем. Но, может быть, Тувима хранил Господь, что не забросил его в Россию, ибо в этом случае его могла ожидать Катынь.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});