Кабы я была царица... - Вера Колочкова

Выйдя на лестничную площадку, она нос к носу столкнулась с Томочкой. И так же, как давеча Вику, совсем не узнала сестру. Вздрогнула от неожиданности. Вид у Томочки был совсем уж несчастный. И цвет лица странный какой-то. Будто серой пудрой припыленный.

– Господи, Сонюшка… Я ж потеряла тебя! – кинулась к ней со всех ног Тамара. – Соседка говорит, ты к Вике уехала… А зачем, Сонюшка? Зачем ты к ней ездила-то? В такую даль…

– Томка… Томка! Томка пришла! – кинулась ей с визгом на шею выскочившая на лестничную площадку Вика. – Томка, господи, как же я соскучилась!

Попав в объятия младших сестер, Тамара тут же разрыдалась, припав лбом к Викиному плечу. Слезы обильно и горячо текли по щекам, смывая с лица серое и непонятное вещество. Пудра не пудра, пыль не пыль…

– Ой, Томка… – ахнула, отстранившись от нее, Вика. – У тебя и впрямь фингал… А какой здоровый-то, господи… Кто это тебя так?

– Кто, кто… И сама не знаю, как его назвать, девки! В общем, попала я в переплет. Даже в квартиру свою войти не могу-у-у… – снова на одной ноте завыла Томочка. – Приехала вчера вечером сюда, нашла какую-то старую пудру в ящиках у Анны Илларионовны…

– Томочка, а… ты уверена, что это пудра? У тебя от нее лицо такое… серо-зеленое совсем.

– Не знаю. Там, на коробочке, было написано, что пудра. И год выпуска – тысяча девятьсот пятидесятый. Представляете? А что было делать? Не выходить же с таким безобразием на улицу! Ой, да бог с ней, с пудрой этой… Переживу. Как мне теперь ирода этого из своей квартиры выгнать? Он же дерется. Он же и убить меня может, девки. Останетесь одни на всем свете, сироты вы мои неприкаянные…

Она снова всхлипнула и зарыдала еще горше, по очереди припадая к каждой из «сирот». Вика, поверх ее головы растерянно глядя на Соню, дернула подбородком снизу вверх – что, мол, делать-то?

– Ой, так надо же Ивану срочно звонить! – звонко вдруг вскрикнула Соня. Так звонко, что стоящая в дверях и наблюдающая трогательную встречу сестер Вера Константиновна вздрогнула, посмотрела на Соню удивленно. Сроду она не слышала, чтоб эта тихая и ужасно робкая девочка так звонко вскрикивала…

Оторвавшись от Томочки, Соня мигом оказалась в прихожей у телефона, схватила трубку. Номер она помнила наизусть. Палец уверенно попал во все дырочки старого пластмассового диска, и в ухо ей полились длинные гудки. Сейчас… Сейчас ей Иван ответит. А она ему скажет – помоги! Ты же сам сказал – звони, если у тебя что случится! Вот оно и случилось! Ну, не у нее самой, так у ее сестры… Какая разница-то…

– Эй… Что у вас здесь происходит?

Странно, но голос Ивана прозвучал отчего-то не в трубке. Как будто извне прозвучал. Или ей так показалось от волнения?

Повернув голову вместе с прижатой к уху трубкой, она удивленно уставилась в открытую на лестничную площадку дверь, за которой Томочка продолжала рыдать у Вики на плече. А рядом – Иван. Настоящий. Живьем. С цветами. Но этого же не могло быть, чтоб сам, чтоб живьем и с цветами…

– А… а я тебе как раз звоню… А ты… – пролепетала она с неловким придыханием, пытаясь положить трубку на пластмассовый рычаг. Удалось ей это только с третьего раза – трубка все норовила проехать мимо, соскальзывала куда-то в сторону.

– А я сам пришел, как видишь, – перекинул он с руки на руку свой нелепый букетик. Он, наверное, очень даже красивым был, этот букетик, состоящий из нескольких плотных розовых бутончиков, но в его квадратных, как лопаты, короткопалых ладонях был совершенно некстати, будто сунули его туда по ошибке.

Шагнув через порог к Соне, он быстро, будто сильно стесняясь, сунул ей букетик в руки, потом переспросил озабоченно:

– В самом деле, чего случилось-то? Почему такие слезы? Кто эта женщина?

– Это моя сестра, Томочка. Ее домой не пускают.

– Что, тоже жулики квартиру оккупировали? Везет же вам…

– Нет. Не жулики. Я и сама, если честно, еще не поняла, кто ее так сильно обидел…

– А ты сама где пропадала? Я приходил вчера, никто не открыл…

– Да за сестрой ездила. Вон, сюда привезла. Ее Викой зовут.

– А что, ее тоже из квартиры выгнали?

– Нет. Там все еще хуже… Понимаешь, она оттуда сбежала. У нее муж грозится ребенка отобрать и увезти его за границу. Вот она и сбежала. Так ты поможешь сейчас Томочке?

Соня взглянула ему в лицо и тут же поняла – поможет. И даже с большим удовольствием поможет. Хотя на каменном лице его вообще никаких эмоций не наблюдалось. В отличие от нее самой. Она вдруг почувствовала, как отчаянно дрожат у нее уголки губ, несмотря на трагическую Томочкину ситуацию. Будто ей изо всех сил приспичило, ну просто очень приспичило взять и расхохотаться! Даже неловко стало перед Иваном. Сестра урыдалась вся, а она тут улыбается. Хорошо, что Иван от нее в этот момент уже отвернулся. Подойдя к Томочке, произнес решительно:

– Поедемте, Тамара. Я на машине. По дороге расскажете, что там у вас произошло…

* * *

– … Вот так я худо-бедно и попыталась личную жизнь устроить… – закончила свой грустный рассказ Тамара, искоса глянув на невесть откуда взявшегося защитника. Показалось ей, что он будто ее и не слушал. Не посмотрел даже в ее сторону. Странный какой-то парень. Хоть бы слово сочувственное из себя выдавил иль улыбнулся маленько. Интересно, откуда он вообще взялся? Сосед, что ли, с верхнего этажа? Так он вроде с цветами шел… А цветы… О господи, так он же их Сонюшке отдал! Кавалер, что ли? Но опять же – откуда у Сонюшки кавалер мог взяться? У нее и подруг-то толком никогда не водилось…

– А ты это, Иван… Ты откуда вообще появился-то? – тут же озвучила она свои душевные сомнения. – Что-то я тебя раньше в том доме не видела…

– Нет, я в том доме не живу. Я к вашей сестре шел, – сосредоточенно глядя на дорогу, спокойно ответил Иван.

– К Сонюшке? – на всякий случай уточнила Тамара.

– Да. К Соне. А что?

– Да ничего… Просто странно мне все это. У Сонюшки – и вдруг кавалер завелся…

– Я не завелся. Я до звания кавалера пока не дотягиваю. Наверное, я просто ее… знакомый.

– Что ж, ладно. Знакомый так знакомый. А мои знакомцы видишь, что со мной творят? Один отравил да обокрал, другой буйным алкоголиком оказался. Не надо было мне, конечно, события торопить да в дом их пускать, я понимаю… Да только хотелось побыстрее счастья семейного похлебать, сроду я им не питалась, этим счастьем-то! Не знаю даже, каково оно на вкус. Вот и нахлебалась досыта. Ты, поди, осуждаешь меня, да?

– Нет. Не осуждаю.

– Ну, так посмеиваешься изнутри, наверное… Вы молодые, вам все кругом смешным кажется.

– Нет. И не посмеиваюсь. С чего вы взяли?

– Так ты помалкиваешь, не говоришь ничего. Я тебе все как есть рассказала, а ты молчишь, как партизан. Вот я и подумала…