Банкирша - Александра Матвеева

Я покрутила пальцем у виска, но мой муж уже завелся:

— Почему нет? Может, он не хотел, чтобы игра зашла так далеко? Мучился, расстраивался. Помнишь, Клара рассказывала тебе, как он страдал?

— Ну не знаю. По-моему, бред. К тому же сути дела не меняет.

— Не скажи. Кто-то ведь сказал твоей дочери, что у нее рак. Кто?

— Не знаю. Я проработала не весь список.

Мы замолчали. Костя тихонько перебирал мои волосы. Я перебирала воспоминания.

Восемнадцатилетний Миша, поразительно похожий на молодого Есенина: пшеничная волна на лбу, лазоревые глаза, мечтательная полуулыбка. Невысокий, гибкий, несколько женственный.

Девчонки не принимали его всерьез, обожали тискать, щипать, ему это нравилось.

Только Лялька отнеслась всерьез к нежному тихому мальчику. Полюбила. Вышла замуж.

Я помню их свадьбу. Красивый, нежный, несколько отстраненный Миша и рядом Лялька: крупная, неловкая, с грубоватым лицом и с сияющими восторгом прелестными глазами.

И кремация. Суетливый, оплывший, неприятный толстяк средних лет, избавляющийся от трупа жены с такой поспешностью, с которой прячут следы преступления.

— Я все проверю, — пообещала я Косте и себе. — У меня еще есть время.

— Вот и хорошо, — облегченно вздохнул мой муж.

И он крепко обнял меня, прижался щекой к моему виску и начал поглаживать мое плечо теплой жесткой ладонью. Он был рад, что я не стану карать Троицкого немедленно.

* * *

День клонился к вечеру, и в старом парке становилось прохладно. Мы нашли уединенную скамейку и сели, радуясь уединению. Лариса все не шла, мы молчали, и молчание мучило меня.

— Я ничего не могу сделать, да. Мил?

Я положила ладонь на худое, обтянутое черными джинсами колено подруги. Она закинула голову, глядя на столетний могучий дуб позади скамейки.

— Скоро осень. Странно: казалось бы, листья зеленые, небо ясное, тепло, а приближение осени чувствуется.

В ее голосе звучала та же тоска, что оккупировала мою душу. Мы сидели рядом, и, кажется, впервые за сорок лет нам нечего было сказать друг другу.

Появилась Лариса. Она шла к нам по дорожке с обеспокоенным выражением милого лица и выглядела одновременно тихой и энергичной. Не понимаю и никогда не понимала, как ей это удается. Я не встречала никого похожего на нее.

Лариса раздвинула нас и села посредине, сунув свои руки под наши. Теперь мы все трое образовали цепочку. Стало спокойнее. Мы обменялись новостями и поговорили о Ларисиных детях. Лариса была в курсе всех новостей, ей звонила Танька.

Я, не чувствуя ничего, кроме усталости, равнодушно рассказала еще раз о посещении милиции и разговоре с мужем.

Упоминание киллера потрясло матушку Ларису. Она не на шутку разволновалась, и ее обычно бледное лицо покраснело.

— Как можно, Лена, Мила? Никто не вправе лишать человека жизни. Кроме Бога. И думать не смей!

— Что же делать? Пусть живет и радуется?

— Его Господь накажет, — уверенно сказала Лариса.

— О Господи! — Я в тоске до боли стиснула руки. — Если бы мне твою веру. Я бы ждала хоть до Страшного суда. А вдруг не накажет? Я хочу это видеть, ты слышишь? Видеть эту кару. Я жить не могу.

Понимаешь? Ларочка, он ведь звонит мне… «Мамочка, как ты? Как мне плохо без нашей Лялечки». Я ненавижу, ненавижу его!

Я задыхалась, рванула ворот блузки, обрывая пуговицы. Милка вскочила со скамейки.

Мы с Ларисой тоже встали. Я положила ладонь на горло, борясь с удушьем. Милка устремилась к дальнему от церкви выходу из парка. Мы с Ларисой, обнявшись, шли за ней. Я успокоилась, снова смогла дышать.

На высоком берегу Москвы-реки мы сели прямо на траву. Вид реки умиротворял. Милка закурила. Лариса прилегла, опершись на локоть.

— Если нельзя Мишу осудить, наказать по закону, я бы хотела, чтобы он мучился страхом разоблачения. Или чтобы все знали, что он убил. Я хотела бы всем рассказать.

Это было заветное, я высказала его раздумчиво.

Милка, прижав плечи к моим коленям, так же раздумчиво возразила:

— Как ты это устроишь? Скажешь ему — он посмеется, доказательств-то нет. Будешь рассказывать другим — сочтут сумасшедшей, скажут, от горя помешалась.

* * *

Юра ждал меня у машины. Мы подошли втроем, и он коротко поклонился Милке и Ларисе.

— Спасибо, что не потащился за нами, — сказала Милка.

Юра дернул плечом и отвернулся. Я подумала, что он действительно дал мне побыть с подругами наедине, а не маячил за моим правым плечом.

Девчонки поцеловали меня. Я неуклюже, будто в первый раз, забралась на заднее сиденье машины.

В окно я видела, как они стоят рядом и держатся за руки. Очень разные, но с одинаковым выражением любви и беспокойства на лицах.

Я чувствовала себя воздушным шариком, из которого выпустили воздух. Никогда я так долго не поднималась на свой этаж. Только обессилев у дверей, я вспомнила о существовании лифта.

Дождавшись, когда Юра впустит меня в квартиру, я из последних сил добралась до своей комнаты и упала ничком на кровать. Засыпая, почувствовала прикосновение теплых рук.

Юра снял с моих ног туфли и укрыл свободным концом покрывала.

Проснулась я в сумерках, с больной головой и сухим горлом. Не включая света, я, покачиваясь и цепляя мебель, побрела на кухню. Стакан апельсинового сока из холодильника спас меня.

В ванной я стянула с себя платье и засунула его в ящик для стирки. Вода из крана показалась теплой, я ждала, пока она стечет, и рассматривала себя в зеркале над раковиной. Лицо не блистало свежестью, но мы видали и похуже. Холодная вода принесла облегчение.

Я не стала вытирать лицо и шею, просто накинула длинный ситцевый халат и вышла.

Квартира выглядела нежилой. Только из-под закрытой двери в гостиную пробивалась полоска света.

Юра сидел на диване и смотрел телевизор. Рядом с ним стояла миска с фруктами.

Его круглая голова стремительно повернулась на звук моих шагов, сильное тело напряглось. Я улыбнулась ему, он остался сидеть и расслабился.

Я устроилась в уголке дивана, натянув халат на поджатые ноги и опершись на валик. Миска стояла между мной и Юрой, я потянулась и взяла огромную грушу. Груша дивно пахла и была сочной на вид. Я откусила большой кусок, сок брызнул. Я невольно зажмурилась.

Лялька всегда жмурилась и морщила короткий прямой нос, когда ела что-то сочное или пила газировку.

Слезы тихо заструились по моему лицу.

Я ела грушу и плакала. Слезы бессилия истощали меня. Это был момент, когда я была готова сдаться.

В слезах расплывался экран телевизора и происходящее на нем. Какие-то люди в белых одеждах, стоя посреди густого леса, вздымали вверх руки и кричали непонятные слова.

— Что это? — спросила я, протянув в сторону экрана руку с зажатым в ней огрызком.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});