Князь Ярослав и его сыновья - Борис Васильев

– Даже больше, – вздохнул Миндовг. – Только Литва – не Русь, и крестоносцы – не татары. И если тебе приходится лишь притоптывать в лад татарскому барабану, то я вынужден плясать под ливонскую дудку. И при этом прикидывать, когда же мне принять католичество, чтобы спасти свой народ.

– Вера скрепляет народы.

– Какая, Александр? Наша с тобой, то есть княжеская? Она кончается за порогом наших усадеб, а народ живет так, как жили его предки, и верует в то, во что веровали предки. И я все время прикидываю, с кем же мне выгоднее быть: с чужим Богом или со своим народом?

– Выгоднее?

– Ты тоже прикидываешь, князь. Прикидываешь, кому что обещать, кому как сказать, кого чем пожаловать. А ведь тебе куда легче, чем мне. Ты отбиваешься от запада и востока, а я – на все четыре стороны: на севере – от крестоносцев, на западе – от Польши, на юге – от Даниила Галицкого и на востоке – от тебя. А ведь я с орденом пить пиво не собираюсь. Я с тобой хочу его пить.

– Пиво сначала надо сварить, Миндовг.

– Давай варить, Александр. – Миндовг помолчал. – В Кенигсберге перед собором каждый день собирается орущая толпа. Им показывают покалеченных твоими воинами рыцарей, а рыцари поясняют, что ты – азиатский варвар хуже татар. Но рыцарям верят в Европе, потому что так угодно Папе, и все готовятся к новому крестовому походу против русских еретиков. Орден вот-вот придет в себя и начнет наращивать силы.

– И ты опять займешь место на их левом крыле, – усмехнулся Александр.

– Если мы с тобой ничего не предпримем, меня заставят занять это место. У нас в запасе не так-то много времени, чтобы помешать этому, Александр. Ты повел против меня отцовскую дружину, потому что твою собственную потрепали крестоносцы, а у Европы опытных воинов – бездонная бочка. Через десять – пятнадцать лет они соберут могучую армию и вновь ринутся на тебя. «Дранг нах остен» написано на их знаменах, потому что в Европе стало тесно.

– Где собираются уцелевшие после ледового разгрома рыцари? – помолчав, спросил Невский.

– В земле куршей.

– Совсем рядом с тобой, Миндовг, – улыбнулся Александр.

– Потому-то я и пригласил тебя на это свидание, – буркнул Миндовг, наливая пиво в кружки. – Перестань клевать меня в задницу, и я отточу свой клюв.

– Литовцы убили моего тестя, Полоцкого князя Брячислава.

– Каждый из нас, Невский, собирает в единое целое свои народы. Перед нами великая цель, которую нельзя разменивать на кровную месть. Недопустимо разменивать.

– Перед нами – великая цель, – задумчиво повторил Александр.

Он прихлебывал густое черное пиво, неторопливо размышляя. Литовский князь открыто дал понять, что добьет самых опытных рыцарей до подхода основных подкреплений из Европы, если Невский прекратит Литовскую войну. Это было выгодное предложение: выигрывалось время для того, чтобы передохнуть, восстановить собственную дружину, залечить раны. Миндовг все больше нравился ему, хотя его расчетливое, по сути торгашеское, отношение к религии досадно противоречило представлениям Александра. Кроме того, требовалось выяснить, почему столь важный договор великий князь Литовский решил провести с глазу на глаз, без хитроумных советников.

– Если ты поверишь в мое слово так, как я поверю в твое, нам не понадобятся ни письменные обязательства, ни свидетели, – пояснил Миндовг, когда Александр прямо спросил его об этом. – У ливонцев много купленных языков и купленных ушей.

– Когда ты можешь выполнить свою долю наших условий?

– Через год после того, как ты прекратишь войну против меня. Нам невыгодно обманывать друг друга, Александр.

– Ты опять заговорил о выгоде, – с неудовольствием сказал Невский. – Вера для тебя – товар, военный договор – тоже товар. Неужели все продается и все покупается?

– Все, когда речь идет о судьбе народа. О том, выживет он или будет растоптан, как растоптаны пруссы, курши, твои половцы. И ты тоже что-то продашь, что-то купишь, когда на кон будет поставлено само будущее русичей. Мы оба готовы к любым мукам в загробном мире, только бы народы наши избежали ада на земле. Или я ошибся в тебе, Александр?

– Не ошибся, Миндовг, – улыбнулся Невский и протянул через стол руку. – Вот тебе мое слово.

4

Из Каракорума вести приходили более или менее регулярно: перед бегством Ючень построил прочную цепочку из своих людей. Но вести были неутешительными. До курултая власть по законам Ясы принадлежала вдове Угедея Турачине, однако войском безраздельно распоряжался Гуюк. И, судя по всему, подтягивал к столице империи верные ему тумены, отодвигая подальше сторонников Бату-хана. Казней, правда, еще не было, но как Ючень, так и Чогдар не сомневались, что, собрав надежных сторонников, Гуюк начнет устранять неугодных ему офицеров и чиновников.

Бату свято исполнял последнюю волю Субедей-багатура, повелев Чогдару находиться при нем в качестве главного советника. Однако пока обязанности последнего сводились к частым беседам с ханом, в которых особой надобности в советах не возникало. Для себя Чогдар объяснял это свойственной Бату недоверчивостью, старался быть кратким и точным в ответах, когда к нему обращались с вопросом, и – ждал, понимая, что иного ему сейчас просто не дано. Кроме того, существовал лукавый, умный и проницательный Ючень, своевременно подбросивший Бату-хану мысль о строительстве собственной столицы. В этом был резкий вызов Каракоруму и всей центральной власти, что особенно нравилось властителю Золотой Орды.

Степную столицу, заранее названную Сараем («Дворцом»), строили по плану Юченя, согласованному с Бату-ханом. План предусматривал центральную площадь с огромным ханским дворцом, от которой расходились прямые дороги по основным направлениям: в собственно Монголию, на Кавказ, в Крым, в Киев, Рязань и Владимиро-Суздальское княжество. Пленных и рабов хватало, кибиточный город рос со сказочной быстротой, дороги с обязательными ямскими поставами на каждом дневном перегоне протягивались, естественно, медленнее, но строительная лихорадка заменяла вынужденное отсутствие военных походов. Будущая столица оказалась главным занятием как для хана, так и для его окружения, вокруг нее были сосредоточены все ожидания, советы и споры, и главный строитель – а таковым, естественно, стал Ючень – мудро и неторопливо подбирал ключи ко всем сколько-нибудь значимым сердцам.

Это не ускользнуло от Чогдара, насторожило, но особенного беспокойства не вызвало. Во-первых, возведение города и прокладка дорог требовали денег, в которых надлежало отчитываться по окончании работ, а Бату отличался известной скупостью. А во-вторых, и это главное, наследник престола царевич Сартак не разделял общего восторга, относился к Юченю настороженно и демонстративно предпочитал ему Чогдара.

– Даже прирученная лиса по ночам жрет кур из хозяйского курятника, – громко говорил он, нимало не беспокоясь о том, что эти слова тут же повторят Юченю. – Поедем на охоту, Чогдар, у меня першит в горле от поднятой пыли.

Однако Ючень был опытным царедворцем, отлично понимал, что Золотая Орда есть его последнее прибежище, а ее владыка не вечен. Он изо всех сил избегал споров, а уж тем паче прямых столкновений с любимым сыном властелина и был подчеркнуто почтителен с Чогдаром. Бату-хан все видел и все понимал, но ни во что не вмешивался, не давая перевеса ни одной из сторон в этой возне под войлоком. Чогдар нужен был ему не столько для грядущих войн, сколько ради упрощения отношений с северными русскими княжествами, Ючень – для той же роли на востоке, а потому преждевременно было кого-то выдвигать в первый ряд перед собственным троном. Наоборот, небольшой раскол среди вельмож сейчас выглядел предпочтительнее показного единодушия, поскольку достаточно ясно выявлял их настроения и надежды на будущее. Все зависело от завтрашнего дня, но сам завтрашний день от Бату уже не зависел. Все решали сто сорок тысяч монгольских воинов и неисчерпаемая казна Чингисхана. И – рука, которая получит на грядущем курултае право первой залезть в эту казну.

– Господин главный советник, могу ли я испросить разрешения уделить мне совсем немного вашего драгоценного времени?

Ючень умел быть на редкость медоточивым, сладким до приторности, но Чогдар терпел, не позволяя себе даже сдвинуть брови. Только улыбка – мягкая, вежливая, поощрительная – должна была служить отмычкой будущей беседы.

– Внимательно слушаю вас, господин старший советник. Не угодно ли присесть?

Ючень первым явился на беседу с глазу на глаз, доселе такого не случалось. Следовательно, возникли какие-то новые обстоятельства, грозящие пошатнуть неустойчивое равновесие под войлоком. Чогдар прошел хорошую школу в юности, держась за стремя самого Субедей-багатура, а потому был подчеркнуто вежлив, сам наполнял чаши кумысом и ни о чем не спрашивал. Говорящий первым всегда высовывается из-за собственного щита, каким бы лукавством он ни обладал.