Алиедора - Ник Перумов

Дарбе кивнул с мрачной торжественностью. Лицо предводителя северян сделалось каменно-непроницаемым. Он отвернулся, словно враз потеряв всякий интерес к Алиедоре.

— Хтафр… — только и услыхала девушка.

Что с ней собираются делать, Алиедора поняла за миг до того, как сильные руки вцепились в неё со всех сторон.

Визги, метания и судорожные, бесполезные мольбы не помогли. Одежда доньяты превратилась в мелко изрезанные лоскутья, вся, вплоть до исподнего. В тот миг она ещё не чувствовала холода.

Откуда-то появилась обгорелая колода, на которую спиной и бросили Алиедору.

— Старое — умрёт. — Вожак варваров шагнул к ней, отчаянно плачущей злыми и бессильными слезами. Четверо дюжих северян держали её за руки и за ноги, их лица казались удивительно бесстрастными, словно и не предстояла сейчас излюбленная забава варваров-победителей, как казалось Алиедоре.

На щеке кора Дарбе, там, куда ударил нож доньяты, раны уже не осталось — жёлтый бугристый нарост, словно из того же гноя, только уже засохшего.

Справа и слева надвинулись ещё двое варваров, держа в руках плошки с какой-то жирной мазью, и принялись деловито растирать ею тело Алиедоры. Не пропускался ни один кусочек кожи; от вонючего прогорклого жира, смешанного с ещё какой-то дрянью, доньята едва не лишилась чувств — но, к сожалению, не лишилась.

Начавший было охватывать её холод тотчас же отступил — вонючая жирная смесь грела не хуже тёплой шубы. Алиедора знала, что ей предстоит, — вернее, думала, что знает.

Быть может, в других обстоятельствах она бы и удостоила кора Дарбе чуть-чуть более внимательным взглядом — вожак варваров был прекрасно сложён, силён, обладал звериной грацией; полная противоположность увальню Байгли. Да и Дигвил Деррано показался бы рядом с ним слабаком-мальчишкой.

Сейчас же Алиедора, содрогаясь всем существом, глядела на предводителя северян — однако тот отнюдь не торопился вступить в права победителя. Просто стоял и молча смотрел на обнажённую Алиедору, смотрел равнодушно, без вожделения, чего можно было бы ожидать от молодого, полного сил мужчины.

Обмазывавшие доньяту жиром куда-то исчезли, вместо них появился всё тот же Хтафр — с маленьким кривым ножичком в руках, казавшимся нелепой игрушкой, почти утонувшей в огромном кулаке.

Северянин склонился над Алиедорой, и миг спустя та уже не верещала, а орала во всю мочь от боли — остриё ножичка сделало глубокий надрез на коже, на внутренней стороне щиколотки.

Доньяту самым натуральным образом резали. Неспешно, с чувством, ответственно и серьёзно. В надрезы, хоть и неглубокие, но обильно кровоточащие, сразу же втирался некий порошок с привычным уже кисло-металлическим запахом, и у Алиедоры, несмотря на боль и слёзы, всплыло нечто, заставившее подумать: «Многоножку высушили и в пыль истолкли». От этого снадобья в разрезе поселялась боль, да такая, что корчащаяся доньята едва не вырвалась из удерживающих её четырех пар рук.

«Но всё-таки, всё-таки, — билось в сознании, — мне надо просто потерпеть. Они не стали меня насиловать, они всё-таки преклоняются передо мной, это просто ритуал, боль, надо сжать зубы, надо потерпеть, потерпеть, потерпеть… Потому что наградой за терпение станут могущество и возможность отомстить».

А Хтафр никуда не торопился, неспешно выводя кровавые рисунки у Алиедоры на щиколотках, запястьях и плечах. От втёртого порошка раны горели, боль расползалась всё шире, доньяту начал колотить озноб, несмотря на покрывший её слой жирной мази.

Над ней творили сокровенное, не в храме, не в алтаре — на грязной деревянной колоде, среди снегов, рядом с догорающей деревушкой. Каменно-бесстрастные лица северян, словно и не корчилась прямо перед ними совершенно обнажённая девчонка.

Как же больно-то, мама, мамочка! Но терпи, доньята Алиедора, терпи, пусть даже кричит, кажется, само тело. За болью, за страхом, за чужими руками на собственной коже — нечто большее.

Сила. Могущество. Инаковость. Избранность.

Она проходит через недоступное всем прочим. Она, капля крови Дракона великого, величайшего, как утверждают варвары.

— Смотри в небо, — услыхала она вожака северян. — Смотри, и, может, Он удостоит тебя взглядом.

Слова пробились сквозь завесу боли, заполнили собой всё её сознание, требуя беспрекословного подчинения. Алиедора послушно уставилась на серые зимние тучи — из глаз сами собой катились слёзы, соскальзывали, словно ребятня по горке, с обильно намазанных жиром щёк.

А нож Хтафра уже добрался до висков доньяты; с упорством опытного портного он выводил сложный рисунок, алые капли сбегали вниз, и от этих спиралей, росчерков и прочего Алиедоре казалось, что боль опутывает её с ног до головы жалящей и жгучей паутиной.

Терпи, доньята, терпи! Если ты настоящая Венти, если ты… если ты именно что настоящая. А не подделка вроде Байгли или даже Дигвила.

Всё быстрее и быстрее становится поток серых туч, они несутся, словно в ужасе, и на краткий миг доньяте кажется, что там, над ними, и в самом деле парит нечто, смутно похожее на исполинский глаз — просто глаз безо всякого тела.

Её скрутило судорогой — в лоб словно впилась ледяная игла. Облака уже сошлись, чудовищный зрак скрылся, и вернулось всё — боль, ужас, унижение…

— Капля Его крови должна видеть. Глазам её предстоит раскрыться, — над измученной Алиедорой склонялось покрытое татуировками лицо. Вожак варваров смотрел пристально, взыскующе, и, кроме этого, в его взгляде не было ничего.

…Потом её отпустили. Не грубо, но совершенно равнодушно стащили с колоды, толкнули, Алиедора растянулась на жёстком утоптанном снегу. Холод всё увереннее пробивался сквозь слой зачарованной мази, зубы доньяты стучали.

— Д-дайте… что-нибудь… — просипела она, ни к кому в отдельности не обращаясь.

Ей швырнули комок какого-то тряпья — грязного и вдобавок окровавленного. Пальцы Алиедоры тряслись, пока она кое-как натягивала на себя всё это, и чужие обноски показались в тот миг королевской меховой мантией.

— Будешь смотреть за ней, — услыхала она надменный приказ кора Дарбе и затем — униженное блекотание ещё совсем недавно такого гордого и неприступного Метхли. Что-то вроде «да, да, конечно, мой господин…».

Почему Метхли остался? Что ему тут надо? Отчего он унижается и кланяется, хотя вожак северян отпустил его на все четыре стороны?

Был уже вечер. Северяне так и не сдвинулись с места сражения. Деревня догорела, однако варвары не поленились натащить целую груду брёвен, которых хватило бы, наверное, на добрую крепость. Появились пленные — их, похоже, куда-то отгоняли. Выглядели доарнцы неважно — лица многих украшали кровоподтёки, вся мало-мальски добротная одежда исчезла, люди ёжились от холода.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});