Время таяния снегов - Рытхэу Юрий Сергеевич

Проработав два месяца на строительстве аэродрома, Ринтын к началу учебного года возвратился в Улак. Перед отъездом он навестил дядю Кмоля.

Дядя Кмоль работал инструктором райисполкома. Он был очень рад встрече с Ринтыном, очень хотел оставить его у себя. Но Ринтын отказался. По случаю прихода дорогого гостя пили чай не за столом, а на разостланной на полу клеенке.

— Значит, не хочешь оставаться? Поживи в интернате, привыкай к житью в деревянной комнате. Это тебе пригодится, когда будешь жить в настоящем городе. А то видишь, — дядя в смущении развел руками, — потихоньку чай на полу пьем… Счастливо ехать, Ринтын. Заработанные деньги береги. Они тебе пригодятся на пути в высшую школу.

Последний год в Улаке Ринтын жил в новом интернате. Огромный дом с гулкими коридорами, большой столовой, где, как под скалами, можно было вызывать эхо, поначалу пугали Ринтына, но со временем он и другие ребята привыкли. Вспоминая рассказы Анатолия Федоровича о Ленинградском университете, Ринтын представлял себе знаменитый университетский коридор таким же, как длинный, проходивший через все здание, коридор улакского интерната.

Теперь мечта близка к осуществлению. Байдара, зарываясь носом в волны, плывет, правда, а Нуукэн, но уже по направлению к Ленинграду. Пожилой эскимос, который разрешил Ринтыну сесть в байдару, подзывает его к себе, и Ринтын ползет по хлебным мешкам, рискуя свалиться в воду.

— В Нуукэне тебе придется долго ждать вельбота до Кытрына, — говорит он. — Пока весенний промысел не закончим, ни один вельбот не уйдет из нашего селения. Так распорядился Кожемякин. Даже за хлебом не разрешил на вельботе: говорит, обойдетесь байдарой. Чудной человек! Сам за всю жизнь не съел ни кусочка моржового мяса, а все требует: давайте больше моржа!

— А что, в Нуукэне пекарни нет? — спросил Ринтын.

— Есть пекарня, только еще не достроена. У нас и пекарь свой есть — Симиквак. Всю зиму в Гуврэле учился у знаменитого Павла Николаевича. Говорит, хорошо научился печь. Пока он у нас в бригаде гарпунером.

— И сейчас он с вами? — спросил Ринтын. Ему не терпелось узнать новости о Пете и Павле Николаевиче.

— Нет, остался в Нуукэне. Наблюдает за кладкой печи… А вот и наш Нуукэн. — Старик пальцем с обломанным ногтем показал на горизонт. Как ни напрягал зрение Ринтын, кроме зубчатой, похожей на пилу скалы, ничего не заметил.

Когда байдара подошла к кромке небольшого припая, Ринтын увидел темные яранги, расположенные входом в сторону моря. На берегу белели палатки охотников, приехавших в Нуукэн на промысел из других селений и стойбищ.

Ринтын сошел на берег. Он никого не знал в Нуукэне и был в затруднении: куда идти? На берегу столпилось много народу, все радовались привезенному хлебу, удачному путешествию на утлой байдаре по ледовитому морю.

Пожилой эскимос показал Ринтыну на охотника в белой камлейке:

— Вот он, наш пекарь Симиквак.

Потоптавшись еще немного среди незнакомых людей, Ринтын приблизился к Симикваку и, тронув его за рукав, спросил:

— Вы знаете Павла Николаевича?

— Пекаря?

— Да.

— Как же не знать! Воо-како! Это мой учитель. А ты откуда о нем слышал?

— Я знаю не только его, но и Петю и тетю Дусю. Они долго жили в Улаке.

— В Улаке? — Симиквак наморщил лоб. — Тогда ты должен знать тамошнего сироту, которого зовут Ринтын. Он друг Пети.

— Это я, — тихо сказал Ринтын.

Симиквак уставился на Ринтына и неожиданно сказал по-русски:

— Вот так химия! — и добавил по-чукотски: — Я не думал, что ты такой большой. Ты, наверное, направляешься в высшую школу? Говорил мне Петя, что ты давно думаешь об этом.

— Вот начал путь, — ответил Ринтын.

— Ты где остановился? — спросил Симиквак. И, услышав, что Ринтын никого здесь не знает, предложил:

— Мы же с тобой хорошие знакомые. Павел Николаевич столько рассказывал о тебе. Пошли ко мне.

3

Ринтын поселился у Симиквака. Яранга была наполовину выдолблена в скале и издали походила на груду беспорядочно сложенных камней. Она стояла на краю стойбища у самого подножия высокой горы, круто уходящей к небу. Вход в ярангу был скорее похож на звериный лаз, нежели на вход в человеческое жилище. Ринтын ожидал увидеть внутри тесный чоттагын и маленький полог, но яранга оказалась очень просторной. Чоттагын, правда, был меньше, чем в улакских ярангах, но зато полог был достаточно вместителен. Он даже разделялся на две части небольшой ситцевой занавеской.

Симиквак кивнул головой в сторону занавески:

— Здесь жила моя дочь — учительница. Теперь она перебралась в настоящую квартиру и даже русское имя себе взяла — Валентина.

В его голосе чувствовалась гордость за дочь, но в то же время старику было грустно и одиноко. Чтобы как-нибудь утешить его, Ринтын сказал:

— У нас в первом классе был учитель Иван Иванович Татро. Когда он стал председателем колхоза, его снова стали звать просто Татро.

— Кто знает, как правильнее. Вот и сын пекаря Петя все доказывал нам, что в хлебопечении главную роль играет химия. Знаки чертил, похожие вроде на буквы, но непонятные. Однажды из-за этой химии мы чуть не испортили тесто. С тех пор Павел Николаевич говорит: вот так химия! А ты, наверное, знаешь, что такое химия?

— Немного знаю, — ответил Ринтын, — только один год ее проходили.

— О, целый год — это много! Я хлебопечению всего полгода учился, а Павел Николаевич говорит, что теперь я не хуже его пеку, — с гордостью сказал Симиквак.

Весь вечер эскимос рассказывал о своем пребывании в Гуврэле, о семье пекаря. Ринтын узнал, что Симиквак вдов и единственная его радость и надежда — дочь. Она закончила Анадырское педагогическое училище и уже год работала в Нуукэнской неполной средней школе учительницей младших классов.

— Ее хвалили в газете, — с довольной улыбкой говорил Симиквак.

— Жалко, что она ушла в учительский дом, — сказал Ринтын, — за занавесью в пологе — настоящая комната.

— Учительница все же. Другие школьные преподаватели в настоящих комнатах живут, а она в яранге. Неловко. — Симиквак увлек Ринтына за занавеску и показал на моржовой коже, покрывающей земляной пол, четыре глубокие вмятины.

— Это следы от четырех ножек кровати… Кровать она с собой взяла.

В ожидании попутного вельбота Ринтын помогал Симикваку по хозяйству, встречал на берегу вельботы, возвращающиеся с добычей. Он охотно перетаскивал мясо к месту хранения, помогал вытаскивать вельботы на берег. К нуукэнскому припаю часто причаливали улакские охотники. Они звали Ринтына обратно домой, говорили, что он слишком поторопился уехать из Улака и только напрасно теряет время в Нуукэне.

Иногда Ринтын был готов возвратиться, и тогда на ум ему приходили слова Анатолия Федоровича: "Одно помни, Ринтын: в пути не останавливайся! Иди все время вперед!"

4

В пологе было темно. Ринтын давно проснулся и лежал на оленьих шкурах, раздумывая, чем бы заняться сегодня. Все приготовления к открытию пекарни были закончены, печь задута, и Симиквак замесил первую партию теста. Лежа в темноте, Ринтын жмурил глаза, потом внезапно открывал их и любовался радугой, возникающей на кончиках ресниц.

Вдруг в пологе стало светло: кто-то приподнял меховую занавесь. Ринтын вскочил с постели и увидел перед собой девушку. Она с любопытством разглядывала Ринтына.

— Я вам помешала, извините, — по-русски сказала девушка и улыбнулась.

Ринтын чувствовал, как покраснел, он никак не мог заставить себя поднять глаза. Понимая, что ведет себя глупо, ничего не мог с собой поделать.

— Вы всегда такой? — с усмешкой спросила девушка.

— Не всегда, — неожиданно сказал Ринтын и еще больше смутился.

Он догадывался, что перед ним дочь Симиквака; он уже несколько раз видел ее издали и не думал, что так оробеет при встрече.

— Вы, наверное, просто не выспались, Ринтын, — сказала девушка и, вынимая подпорку, поддерживающую меховую занавесь, добавила: — Не будьте таким стеснительным. Приходите вечером на танцы в школу.